Окно в небо

     Севастьян Ромуальдович Гринев провел всю жизнь в разъездах. Пятьдесят лет в геологии — это не просто профессия, это особое состояние души, вечный поиск чего-то ценного, скрытого от глаз. Он исходил с экспедициями всю Бурятию, ночуя в палатках под бездонным небом, просыпаясь от криков орланов и запаха полыни. Казалось, именно этот бесконечный горизонт и стал его главной жизнью.

     Но годы берут свое. Суставы, поврежденные многолетними переходами по каменистым осыпям, начали напоминать о себе упрямой болью. Врачи советовали сменить климат, и выбор пал на Новороссийск. Город у моря, где даже воздух кажется густым, насыщенным солью и историей.

     Первые месяцы Севастьян Ромуальдович просто приходил в себя. Он снимал небольшую квартиру в одном из старых районов города, недалеко от моря. По утрам он выходил на набережную, садился на лавочку и смотрел на воду. Море было другим, не таким, как горные реки Бурятии и даже Байкал. Оно было теплым, живым, дышащим, бесконечно меняющимся.

     Постепенно к нему стало приходить новое чувство — потребность не просто смотреть, а видеть. Замечать детали. И здесь ему помогли современные технологии. Случайно обнаружив в интернете сайт с веб-камерами Новороссийска, он с головой ушел в это занятие. Это было похоже на его прежнюю работу — такое же внимательное изучение территории, только теперь не из полевого лагеря, а из уютного кресла.
Камеры показывали разные точки города: набережную, порт, улицы. Но его внимание привлек один замечательный  вид — камера на улице Куникова. Она была направлена на море, но в нижней части экрана хорошо была видна часть крыши многоэтажного дома, на котором и стояла эта камера. И именно на этом участке экрана разворачивалась настоящая драма.

     В нехитром гнезде, собранном прямо на крыше из веток, водорослей и случайных обрывков проводов, сидела огромная чайка-хохотунья. Севастьян Ромуальдович, к своему удивлению, узнал ее — у нее была характерная темная полоска на клюве. Он назвал ее Полоской.

     День за днем он наблюдал. В любую погоду — под палящим солнцем, под проливным дождем, под штормовым ветром — она сидела на гнезде.  Ее регулярно, как по расписанию, сменял самец, такой же крупный и важный. Севастьян изучил их распорядок, их повадки. Он заметил, как трепетно самец относился к ней, как осторожно они менялись местами, как ночью, когда она сидела в гнезде, самец находился на посту на парапете, внимательно следя за обстановкой.

     И вот настал день, когда в гнезде появилось движение. Два маленьких комочка серого пуха с огромными, нелепыми клювами. Севастьян Ромуальдович, никогда не имевший детей, с удивлением почувствовал, как что-то екает в груди. Это была не просто любознательность геолога — это было что-то глубинное, личное.

     Он назвал птенцов Скиф и Грек — в честь древних народов, оставивших след на этой земле. Скиф был смелым и любопытным, постоянно норовящим выбраться из гнезда. Грек же был осторожным, предпочитая держаться поближе к родителям.

     Наблюдение за чайками стало его главным ритуалом. Он вставал утром, первым делом подходил к компьютеру, проверял, все ли в порядке. Он даже начал покупать свежую рыбу, откладывая лучшие кусочки — про запас, на всякий случай. Его балкон постепенно превращался в небольшой склад с коробкой рыбы, парой старых полотенец и биноклем.

     Птенцы росли не по дням, а по часам. Вот они уже уверенно  встают на неустойчивые лапки, вот — делают первые ловкие шаги по гнезду, вот — выходят из него, исследуя бетонную пустыню крыши. Севастьян Ромуальдович замечал каждую мелочь. Как у них исчезает пух, появляются перья, как крепнут крылья. Он знал, что самый опасный период еще впереди — время, когда птенцы уже покинули гнездо, но еще не могут летать. Они уязвимы для всех опасностей большого города.

     И опасность пришла. Рано утром, включив камеру, Севастьян Ромуальдович увидел на крыше худую, рыжую кошку. Она двигалась крадучись, прижимаясь к бетонным выступам вентиляционных шахт. Ее глаза были прикованы к птенцам. Родителей не было видно — вероятно, они улетели за добычей.

     Севастьян вскочил с кресла, сердце бешено заколотилось. Он закричал: «Убирайся!», тыкая пальцем в монитор, словно мог этим остановить хищника.

     И в этот миг с неба спикировала тень. Это была Полоска. Она появилась внезапно, обрушившись на кошку с тихим свистом крыльев и пронзительным, яростным криком. Когтистые лапы били по спине, мощный клюв целился в глаза. Кошка, огрызаясь, отступила под этим шквалом ярости.

     Испуганные птенцы метнулись в разные стороны. Скиф, всегда смелый и любопытный, побежал так стремительно, что не заметил край парапета. Он сорвался вниз. Грек, более осторожный, замер у стены вентиляционной шахты, слившись с серым бетоном.

     Севастьяну Ромуальдовичу показалось, что сердце его остановилось. Не думая, не рассуждая, накинув на плечи первый попавшийся пиджак, он выскочил из дома.
Он знал неплохо этот двор и бросился к подъезду, откуда, по его расчетам, должен был упасть птенец. Его не подвело чутье геолога: над одним из кустов у стены металась стая чаек, поднимая неистовый гвалт.

     В густых ветках сидел Скиф. Он был жив, лишь немного помял крыло и испугался. Его взрослое оперение смягчило падение.

     — Ну, здравствуй, путешественник, — тихо сказал Севастьян, осторожно запуская руки в колючие ветки.

     Птенец не сопротивлялся. Он был в шоке. Севастьян завернул его в свой пиджак и понес домой, под пронзительный аккомпанемент кружащих над головой родителей.
Дома он устроил найденыша в просторной картонной коробке на застекленном балконе, предложил ему ту самую, заботливо припасенную кильку. Птенец отказался. Севастьян понял: он не может его кормить. Ему нужны его родители. И его брат.

     Он подошел к компьютеру. На экране, на фоне бескрайнего моря, сидел Грек. Рядом с ним стояли обе взрослые чайки, явно обеспокоенные, постоянно оглядывающиеся и издающие тревожные крики. Они ждали. Искали.
Севастьян начал звонить. Сначала в УК.

     — Выбросьте её, это же переносчик заразы! — сказали ему.
Потом в службу отлова животных.
— Мы кошек-собак отлавливаем, а не птиц. Обратитесь к орнитологам.
На орнитологов выйти не удалось.

    Пока шли хождения по кругу, птенец и старик привыкали друг к другу. Севастьян Ромуальдович сидел на балконе и читал книгу, а птенец, устроившись в коробке, смотрел на него умным, темным глазом. Он научился брать рыбу из рук. Севастьян дома стал звать его Куник — в честь улицы, где все началось.
Но он не мог забыть второго птенца, того, что остался там, на крыше. Он видел, как тот скучает, как жмется к родителям.
 
    Через несколько дней, рано утром, он принял решение. Взял коробку с окрепшим, почти взрослым Куником и пошел с ним на поле, что возле мемориала Малая Земля.  Поставил коробку на землю и открыл крышку.

     Куник легко выскочил из неё, огляделся. В небе парили птицы, издавая непонятные для людей звуки. Птенец сделал несколько шагов, взмахнул крыльями, легко оторвался от земли — и вдруг быстро пошел вверх. Это был неловкий, но уверенный полет. Он направился в сторону моря, развернулся, восходящий воздушный поток подхватил его и помог набрать огромную высоту. Через несколько минут Куник исчез за крышами многоэтажных домов, что на проспекте Ленина.

     Севастьян Ромуальдович еще долго стоял внизу и не понимал, чего он ждет. Птица не возвращалась. В душе была какая-то тоска.  Он не стал героем, просто ненадолго стал частью чужой жизни, чтобы вернуть ее туда, где ей и положено быть.

     Вернувшись в квартиру, сел за компьютер и снова включил камеру на улице Куникова. На крыше было пусто. Его окно в чужую жизнь закрылось. Но он точно знал, что где-то там, в небе над Новороссийском, скоро будут летать двое его подопечных. И город от этого стал ему еще немного роднее.

     А вечером, глядя на закат над морем, Севастьян Ромуальдович понял, что нашел то, что искал всю жизнь. Не золото и не редкие минералы, а нечто более ценное — тихую, непреходящую радость от участия в этом большом и прекрасном мире. И это открытие стоило всех пройденных километров и всех лет, что остались позади.