Встреча

    Около трех часов ночи Сталин прилег  на диван в  своем кабинете, не раздеваясь, только снял   сапоги.  Он   лежал, стараясь не о чем не думать, чтобы уснуть,  но  сон не шел и, пролежав так  около часа, Сталин понял, что не заснет.

  Был пятый час утра первого мая тысяча девятьсот  сорок пятого  года. До окончания  Великой Отечественной войны оставались  считанные дни. Бои шли на подступах к Рейхсканцелярии – последнему рубежу вражеской обороны.     Война  еще не закончилась, но уже шел  послевоенный передел     политической  карты Европы, где в самое ближайшее время должны были появиться  новые  социалистические государства. И это уже был  не призрак коммунизма, о котором писал Маркс в  Манифесте, это был его реальный предвестник. Советский  Союз   значительно расширил свое мировое  влияние, изменив политический строй нескольких  государств в   Европе. За свою победу и освобождение Европы  советский  народ заплатил  высокую цену – десятки  миллионов жизней своих граждан. Долго и трудно  придется Советскому Союзу  восстанавливать  свои силы, поднимать экономику. В тяжелейших условиях придется людям  вновь отстраивать и возрождать из руин свою страну. Полагаться здесь  следует лишь на свои силы, недавние   союзники  помогать не будут. Скорее будут делать  вид, что  помогают. А может,  и  вида делать не будут.
На последней встрече лидеров антигитлеровской коалиции в Ялте президент США Трумэн сказал Сталину, как бы между делом в приватной беседе, что Америка обладает оружием огромной разрушительной силы, что обеспечит  ее армии  быструю победу в любой войне. Сталин хорошо знал, что речь идет о   ядерном  оружии, над которым  работали и советские  ученые, но он сделал вид, что не придал значение словам американского президента. Атомная бомба в Америке создана, понял Сталин, и здесь Гарри Трумэн не блефовал. Но он не мог не знать, что создание такого оружия в СССР –  это вопрос времени: американская разведка даром хлеб не ела. И сказал   Сталину потому, что был убежден, что они, русские, если и сделают свою бомбу, то не раньше, чем через десять-пятнадцать  лет. 
За окном светлело, через неплотно задернутые шторы и ветви деревьев в саду  в кабинет  пробивались предрассветные солнечные   лучи. Сквозь закрытые  окна было слышно, как громко  поют и  чирикают  птицы в саду.
С бомбой нужно  поторопиться, подумал  Сталин.  Он не строил иллюзий по поводу союзников – США и Англии. Как только закончится  Вторая Мировая война, и Красная Армия победит Японию  осенью  нынешнего  года – и в этой победе тоже  никто не сомневается, – прежние союзники начнут готовиться к новой войне, уже  с СССР. Так что нужно быть готовым к любому повороту событий. Сразу они  войну не начнут, им тоже нужно время  подготовиться к ней,  и нужно будет  объяснить своим гражданам, почему Советский Союз стал врагом для них.  Несколько лет в запасе    есть.
Атомная бомба,   как казацкая шашка, страшна для того у кого  ее нет.  Шашка предназначена для  одного, первого удара, наносимого  кавалеристом сверху. Фехтовать ей нельзя: у нее нет гарды и эфеса – элементов, которые защищают кисть руки от такого же оружия, если оно окажется у противника. Не случайно,   распространенной фамилией  среди казаков является Беспалов, то есть лишившийся пальцев. 
Так и ядерное оружие, если им обладают две противоборствующие стороны, то она лишает преимущества каждого  из участников военного конфликта. Это даже будет не пиррова победа одного, это – поражение обоих. Кроме того у Советского союза  будет преимущество  в случае такого конфликта – его  обширные территории, что  делает его менее  уязвимым при нападении и позволит собрать силы для ответного удара.  Это   помогло     в нынешней войне, позволив задержать врага и  выиграть время для создания   мощного промышленного потенциала в глубоком тылу за Уралом.   Одно плохо: далеко до Америки. Ее военные  базы в Европе значительно ближе к  нам, чем наши аэродромы к ее границам. В случае  военного конфликта бомбардировщикам  придется пролететь всю Европу и пересечь Атлантический океан. Это слабое место нашей военной доктрины.   Над этим нужно думать. Вот если бы Аляску не продали в прошлом веке, как бы она сейчас пригодилась! Разместили бы там военные аэродромы и атомные бомбы. Другой бы с Америкой разговор был. Ах,  Александр, какой  ты был  недогадливый! От такого  плацдарма   отказался. Тоже мне, освободитель! Какая политическая близорукость и недальновидность!
 У Сталина был разговор об этом с Берией. Тогда Берия ответил:
- Нужно, товарищ Сталин, найти  стратегический плацдарм недалеко от американского континента. Аэродром в какой-нибудь расположенной  близко от Америки латиноамериканской стране, где пролетариат свергнет власть эксплуататоров-капиталистов,  и повернет страну  на    путь социалистического развития.
- Что ты имеешь в виду, Лаврентий, - спросил Сталин, - революцию?
- Да, товарищ Сталин, есть несколько стран, в  одной из  которых в  ближайшие десять-пятнадцать лет могут произойти революционные преобразования. На Кубе, например. Она всего в нескольких десятках километров от американского берега.  Думаю, что успехи Советского Союза  в социалистическом строительстве вызовут у кубинских коммунистов горячее желание построить социализм в своей стране.
- На Кубе есть коммунистическая партия? - просил Сталин.
- Будет, - уверенно ответил Берия, - с нашей помощью.
   
Сталин встал с дивана,  неторопливо закурил трубку, и кабинет быстро наполнился сизым, пахучим дымом. Он подошел к окну и приоткрыл его. Внутрь ворвался свежий, бодрящий, прохладный и влажный  поток  весеннего воздуха, приятно холодивший лицо.  От этого на душе у него стало  хорошо. Немного  постояв у окна и несколько раз затянувшись  трубкой, Сталин сел на диван. За окном  совсем рассвело,  ложиться  и пытаться заснуть уже не имело смысла. Он откинулся на спинку дивана и  закрыл глаза, стараясь не о чем не думать.
Зазвонил телефон, стоящий на столике рядом с диваном. Обычно в эти утренние часы его  старались не беспокоить. Знали, что в это время Хозяин спит. Значит, произошло что-то важное, о чем ему необходимо  знать сейчас.
Звонил Поскребышев. Без лишних слов кратко доложил:
- Товарищ Сталин, сегодня в три часа пятьдесят минут в расположение Восьмой Гвардейской армии Чуйкова вышли немецкие парламентарии во главе с генералом Кребсом. Кребс сообщил Василию Ивановичу, что тридцатого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года в пятнадцать пятьдесят Гитлер покончил с собой, застрелился. Генерал передал письмо Геббельса с указанием на завещание Гитлера, где сказано, что верховная власть в Германии переходит к Деницу, Геббельсу и Борману.
Чуйков немедленно доложил об этом маршалу Советского Союза Жукову, и тот прислал к Чуйкову заместителя начальника своего штаба, генерала Соколовского на переговоры.
Доигрался, подлец, подумал Сталин, жаль, что не удалось взять его  живым. Посмотреть бы на него  сейчас, говорят, он сильно изменился за последнее  время, постарел.
Поскребышев продолжал докладывать в трубку:
- Генерал Кребс, в связи со смертью Адольфа Гитлера, попросил о перемирии с тем, чтобы новое правительство смогло принять дела и иметь  возможность контролировать ситуацию в стране. Жуков отказал, ответив через Соколовского, что единственным условием для прекращения огня Красной Армией может быть только безоговорочная капитуляция Германии.
- Жуков правильно ответил, - сказал Сталин, -  никакого перемирия, только безоговорочная капитуляция.
Поскребышев сказал:
- На это Кребс ответил, что он не уполномочен везти переговоры о капитуляции.
- Передайте Жукову активизировать наши наступательные действия и в кратчайшие  сроки занять  Рейхстаг. Информацию о смерти Гитлера попрошу проверить самым  серьезным образом.
- Слушаюсь.

 Сталин продолжал сидеть. Мысли  в его голове возникали самые разные, но он не удерживал их, давая простор памяти, пока она не вернула его к событиям тридцатилетней давности, в декабрь тысяча девятьсот двенадцатого года, когда он бежал из ссылки,  и по поддельным документам приехал сначала в Краков, а оттуда в Вену.      Прибыл он туда под видом греческого коммерсанта  Ставроса Пападопулоса и поселился  на Шербуннерштрассе, тридцать, в семье  русских революционеров   Александра и Елены Трояновских. Он должен был прожить здесь   месяц или около того, пока товарищи не подготовят ему нужные документы для возращения в Россию и продолжения революционной борьбы.
Здесь в Вене, чтобы не терять время даром, ему по заданию Ленина нужно было написать брошюру «Марксизм и национальный вопрос».
Иосиф был тогда мало кому известный в революционной среде и партийных кругах грузин  с партийной кличкой Коба, и работа над брошюрой, по замыслу Ленина, должна  помочь ему проявить себя в   партийной среде.     Имя Коба  нравилось Иосифу, он сам его себе выбрал: короткое и звучное, как   удар хлыста. Означало «мститель». Так звали  героя повести Александра Казбеги «Отцеубийца».   Но это была скорее кличка  разбойника, а не псевдоним пламенного борца-революционера.    В Вене он впервые задумался о смене своей фамилии Джугашвили на что-то более звучное и сильное. Тогда в революционной среде это было  явлением распространенным. Революционеры и    искатели приключений   в те времена  любили  брать себе звонкие, запоминающиеся имена, которые бы располагали к ним людей, а также  помогали уходить от преследования  полиции.   
Как  бывший семинарист Джугашвили понимал,  что фамилия должна давать определенную характеристику человеку, быть красивой и благозвучной. В семинарии при  выпуске ректор частенько благословлял сменить  фамилию будущему священнику, если  она  казалась ему простой и  неблагозвучной.   Новые фамилии давались  созвучно  главным христианским праздникам или  местам и событиям из Священной истории. И тогда какой-нибудь  Петушков, Кошелкин  или Кобылкин становился Воскресенским,   Покровским, Ханаанским  или   еще кем-то.   Главное, чтобы у будущего пастыря фамилия была благочестивой и  приятной для слуха  его будущей паствы.
Иосифу  понравилось его новое   имя – Ставрос. В переводе с греческого языка  оно означало  -  стойкий,  непоколебимый. Звучит неплохо, но не по-русски. У большевика  в России должна быть непременно русская фамилия, даже если он грузин. Вот  Сталин – это сильно и по-русски. Сталь – это крепкий и звонкий металл. Металл труженика и воина.    Он будет Сталиным, а имя - Иосиф - можно  оставить свое.
Иосиф Виссарионович довольно  усмехнулся. Под этим именем   его знает весь мир. Оно  говорит о силе и стойкости того, кто его носит. Оно - символ сильного и могучего государства.

    Вена сначала поразила Иосифа своим многолюдством. Это был настоящий  библейский Вавилон. Коренного населения было едва ли больше половины. Кто тут только не жил: чехи, евреи, цыгане, венгры, поляки. И, конечно же, немцы. Место удачное для изучения национального вопроса, как шутил Бухарин, живший  неподалеку от Трояновских и помогавший Джугашвили в написании  брошюры. Работа    шла у Иосифа тяжело,  кроме того он чувствовал себя вначале очень сковано в обществе Трояновских, хоть они относились к нему подчеркнуто  доброжелательно и тактично старались не показывать перед гостем своих знаний. Они  с подчеркнутым интересом слушали его   про ссылку,   и как ему удалось бежать из нее, но Джугашвили постоянно ощущал и   болезненно воспринимал их интеллектуальное превосходство над собой. 
Ему выделили в большой квартире Трояновских отдельную комнату, где     Джугашвили мог  работать над своей брошюрой, Трояновские помогли подобрать нужную литературы в Венской библиотеке вместе с Николаем Бухариным помогали с переводами. Бухарин  считал себя знатоком марксизма и к Иосифу, работу которого считал чем-то вроде школьного  задания,  относился высокомерно и  покровительственно, часто демонстрируя это при Трояновских, особенно  при Елене.
Пройдет  почти четверть века, и это   будет стоить   Бухарину сначала партийной карьеры, а потом и самой жизни. Сталин никогда не  забудет ему насмешек   в свой адрес и пренебрежения, которые Николай часто позволял себе в обществе Елены  Трояновской.
   
    Мало-помалу отношения с четой Трояновских налаживались,  внутренняя  скованность  Джугашвили  и его  напряжение   в их присутствии  понемногу проходили. К тому же Иосиф, как настоящий грузин был предупредительно общительным, поддерживал с интересом любую беседу, был остроумным и интересным рассказчиком.  Особенно дружеские отношения сложились у него с дочкой Трояновских шестилетней Галиной. Она была просто в восторге от чудесного грузина, гостившего у них, и    называла его дядя Иосиф.
Эта возникшая в Вене дружба между ними сохранится на десятилетия. Галина выйдет замуж за видного партийного деятеля Валериана Куйбышева. И когда последний  станет   изменять свой жене, Сталин в резкой форме потребует прекратить того свои любовные шашни   и пригрозит Куйбышеву суровым наказанием. Валериан послушается,   потому что ему было хорошо известно, что у Сталина никакое слово с делом не расходится.
Александр и Елена были далеко не бедны и   жили в Вене на широкую ногу. Они регулярно получали солидные денежные переводы от родственников, да и сами зарабатывали неплохо, давая частные уроки детям соотечественников, проживавшим в Вене.
Александр хорошо знал точные науки – физику и математику, Елена – несколько иностранных языков. Недостатка в учениках   не было, и они целыми днями отсутствовали дома. Для присмотра за дочерью нанимали немку  няню.
Однажды, когда Галина оживленно о чем-то говорила с Иосифом, Елена сказала мужу, указывая на них:
- Смотри, как они хорошо ладят, может попросить посидеть  этого чудесного грузина с Галей, пока мы на уроках?
- Ты хорошо придумала, - ответил муж. - Пусть Иосиф посидит с девочкой,  похоже, он любит детей. Я думаю, он согласится.   Иосиф лучше ладит с ней, чем нанятая нами  чопорная немка, которая ей все запрещает.
И   добавил:
- И платить ему не нужно.
Иосиф согласился оставаться с девочкой.
Елена оставляла немного денег, чтобы он мог покупать себе и ребенку сладости, продававшиеся в многочисленных венских кофейнях, но Джугашвили  все деньги  тратил на Галину.  Сладостей себе   не покупал: он их не любил.
Иосиф и Галя ежедневно гуляли по венским улочкам, потом  заходили в какое-нибудь небольшое кафе, и Джугашвили покупал Галине пирожное и чай.  Кофе  Елена ребенку покупать не советовала. Говорила, вредно. Сам  он пил кофе, иногда чай, хотя и не любил не то, не другое. Пил без особенного удовольствия. Впоследствии Сталин чай будет пить редко, крепкий, только когда ему нужно было взбодриться,    предпочитая  ему легкое грузинское вино. 
   Гуляли  в Шенбруннском  парке, смотрели на роскошный дворец,  бывшую летнюю резиденцию  австрийских императоров династии Габсбургов. Больших улиц  старались избегать, там было тесно и  шумно.

Интересно, думал Иосиф,  как все эти национальности мирно уживаются здесь между собой? Он спросил об этом у Александра. Трояновский вопросу удивился и, немного подумав, уверенно ответил вопросом:
-  А куда им деваться? Здесь закон один для всех. Австрийские власти за этим строго следят.
Да, тогда подумал Сталин, строгое соблюдение законов важно для любой страны, но особенно, для  страны многонациональной, где каждая народность будет стремиться к созданию своего замкнутого мира, живущего по своим этническим правилам, часто ставящих эти правила выше законов государства. Допускать этого никак нельзя,  потому что в этом источник национализма и сепаратизма. Каждая нация в определенный период своего развития  стремится к своей национальной автономии, и  разумная национальная политика должна этот процесс учитывать. Здесь главное не запрещать это стремление, а перенаправить его  в безопасное и управляемое русло.   Марксизм   дает национальным объединениям особое право – право на самоопределение, но не независимость и не на автономию.    К  примеру, цыгане, которых здесь  много. Они неплохо устроились жить среди других народов,  в основном за их счет. Нужна ли им автономия или независимость? Вряд ли.  Скорее,  самоопределение, возможность сохранить свои привычки, обычаи, образ жизни. Марксизм  гарантирует  таким народам сохранение  своего языка, своей национальной культуры, традиционного уклада жизни.      
Так тогда думал будущий отец народов, такой его будет  будущая национальная политика на одной шестой части суши.
 Один вопрос мучил  Джугашвили: что заставляет людей не глупых и   не бедных, хорошо  в жизни  устроившихся, таких, к примеру, как семья Трояновских, заниматься  разрушением собственной страны и собственного благополучия?  Чего добиваются  Троцкий и Ленин? Осчастливить все человечество? Создать рай на земле? Что даст лично  им революция, которой они бредят и ради которой готовы принести в жертву миллионы людей? Достаток, карьерный рост, положение в обществе? У них и без революции все для этого есть: они выросли в достатке, получили хорошее образование и воспитание.  На любом поприще они могли бы добиться    многого. Другое дело,  он. Из бедной семьи, без перспектив получить приличное образование, кроме семинарии,  и где единственная перспектива в жизни - стать приходским священником небогатого прихода, и жить на скудные пожертвования за требы  прихожан –  это все, на что он смог бы рассчитывать в жизни.  Засыпать и просыпаться с одной мыслью:  где найти средства на свою  большую семью, на что учить сыновей и как собрать средства на   приданое дочерям?
 Что заставляет людей призреть настоящие и будущие блага, которые им щедро дает им их нынешняя жизнь,     заставляет подвергать себя лишениям, отказываться от привычного и комфортного уклада жизни, идти в тюрьму, на каторгу  или даже умереть?
И сам отвечал на это вопрос:  лидерство, власть, возможность    подчинять себе других, диктовать им свою волю. Войти в историю, наконец.   Власть это наркотик,  который однажды вкусив,  потом   будет невозможно отказаться.     Коба не верил, что власть человеку нужна для свершения каких-то очень важных дел. Власть – это не средство, как любят говорить те, кто ей обладает. Это – цель. Это всепоглощающий инстинкт, глубинная потребность человека, как утолять голод и жажду, как производить на свет свое  потомство. Инстинкт лидерства –  это основной инстинкт всего живого.
В дикой природе он заставляет сходиться самцов в смертельной схватке, чтобы обозначить свое первенство,   чтобы своим победным ревом над поверженным соперником показать, что он  теперь    вожак, и все должны   подчиняться ему.
В человеческом обществе борьба за лидерство  часто бывает не менее,   а даже более жестокой, чем в дикой природе.   Здесь часто страдает не один побежденный соперник, а тысячи. И не соперников, а просто непричастных к этой жестокой борьбе  людей. 
Познакомившись с идеями марксизма в семинарии, Иосиф был поражен, как они  близки  евангельскому    Царствию Небесному,   которое можно  построить     здесь на земле.      От величия этого нового учения захватывало дух.  Правда,   предстоит жестокая борьба и миллионы погибнут в этой борьбе, вернее, их принесут в жертву этому новому миру всеобщего счастья, как языческому богу.  Но цель того стоит! И она оправдывает любые средства! Таким учением трудно не соблазнить людей  и,  как стадо баранов,   повезти за собой.    Особенно, интеллигенцию,  медлительную, сытую, довольную, никогда не напрягавшую своих сил за кусок хлеба. Для большинства из них революция – это романтическое приключение, приятно ласкающую душу от сознания своей жертвенности  во имя светлого будущего человечества.
Пока им по пути. Они умные, образованные и  наивные до глупости. Пусть   поработают, пока не подрастут  свои, выходцы из низов, такие, как он, голодные и злые. Пусть тешат себя мыслью, что без них это царство справедливости не построить.
Иосифу  предстоит долгий путь восхождения на вершину власти. Здесь нельзя спешить, нельзя раньше времени раскрывать  свои замыслы.   Сначала    надо быть незаметным  и расторопным исполнителем на малозначащей должности, и  постепенно окружить  себя верными людьми, которые будут ему лично обязаны своим возвышением.  Медленно  он будет расти вместе со своей должностью, увеличивая свои   возможности, силы и влияние на людей,  выстраивая хорошо работающий государственный аппарат, до вершины которого  доберется только он один –  Иосиф Джугашвили.
Так думал Иосиф, проводя часть ночи без сна. В это время легко думалось, и никто не мешал. Эта привычка работать  по ночам сохранится у него на всю жизнь.    К этому его  ночному режиму работы потом приспособится    вся страна.

    Работа над брошюрой «Марксизм и национальный вопрос» была закончена. С ней Коба окончательно для себя решил будущее национальной политике в России – национально-культурная автономия для народов, не имеющих своей территории. Территориальная автономия – для тех, кто  эту территорию   имеет.    Никакого суверенитета национальным автономиям в этой  политике места не было.  Только самоопределение.      Руководство центра с полным ему подчинением и тотальный    контроль.
Свою работу он подписал   «Иосиф Сталин».

Однажды прогуливаясь с Галиной по венским улочкам, он заметил молодого человека, бедно, но чисто одетого, который стоял около  одной из кофеен.  Перед ним на земле были разложены акварельные рисунки с видами Вены. Чтобы их не уносило порывами ветра, каждый рисунок был придавлен небольшим камнем. Одни рисунки были в багетных рамах, другие без них.   
Людской поток проходил мимо него,  но  почти никто не останавливался. Лишь некоторые прохожие  замедляли свой шаг,  скользили взглядом на акварели и, не найдя ничего  привлекательного, проходили мимо.
 Молодой человек равнодушно смотрел на проходящую   толпу, не пытаясь заговорить с теми немногими, кто  останавливался около него, чтобы    рассмотреть   рисунки. Он не любил продавать свои картины, этим обычно занимался его друг и сосед по общежитию  Райнхольд   Ханиш. Но сегодня он был занят, поэтому продавать пришлось Адольфу. Продавец из него был неважный, и за те несколько часов, что он провел на улице, он не продал не одной своей картины. Чтобы чем-то себя занять Адольф рассматривал проходящих мимо него людей, пытаясь по внешним признакам – походке, одежде, чертам лица  представить себе характер человек, привычки, род занятий.
Он был любознательный, любил читать,  и чтению посвящал большую часть  своего свободного  времени,   с интересом следил за   политической жизнью Вены. Особенно он проникся идеями Отто фон Листа о чистоте  арийской нации и необходимости ее очистить от примесей более примитивных народов. 
    Он знал, как должны выглядеть чистокровные арийцы. Он видел их высокими, голубоглазыми, с правильными пропорциями тела. Он с грустью смотрел на проходивших мимо него  людей. Среди них он выделял цыган, поляков, евреев, венгров. Их фигуры и выражения лиц были далеки от того идеала, о котором писал фон Лист. Будущее государство ариев, думал Гитлер, будет подобно древней Элладе и Риму. Немецкая раса создаст свой Рейх на века, на тысячелетия. Она оживит древнее могущество своих великих предков и будет править миром. От этих мыслей голова Адольфа приятно кружилась, ради этого ему хотелось жить и за это хотелось бороться.

Около него  остановился невысокий  человек с густой черной шевелюрой, крупным с горбинкой носом, с лицом, на котором были следы перенесенной оспы.  Ему было около тридцати лет, но  темные  густые усы  делали его  старше. Адольф сразу определил в нем южанина.
Цыган или венгр, брезгливо подумал о нем Гитлер. Что он может понимать в живописи?
Мужчина держал за руку девочку  лет пяти-шести. Она была голубоглазая с пшеничного цвета волосами, правильными  чертами лица. Ребенок не его, сразу определил Адольф. Наверное, его наняли  присматривать за ним.  Какие хитрые и злые у него глаза, промелькнуло в его голове.   Девочка что-то сказала мужчине, и тот улыбнулся в ответ, и черты лица его  сразу изменились. В них  уже не было той угрюмой решительности, которая  показалась Адольфу  вначале.   Широкая   улыбка  сразу сделала лицо открытым.    Он и девочка стали с интересом рассматривать  раскрашенные  рисунки. 
Картины Гитлер   рисовал   с фотографий или копировал   других художников. Он был хороший копиист, но рисовать с натуры он не умел и   не научился, перспектива и композиция  ему   не давались. По этой причине  его не приняли в  Академию изящных искусств    четырьмя годами ранее.
    Некоторым  спросом пользовались его копии эстампов Шютца,  изображения городской ратуши, здание венского парламента, собор Святого Стефана, церковь Карлскирхе. Часть  своих работ он отдавал   багетчику Маргенштерну, жившему неподалеку. Тот вставлял их в   рамы и выставлял на продажу в своем магазине.
Больших денег  занятие живописью Адольфу не приносило, но заработок он имел стабильный,  и это позволяло ему снимать комнату в мужском общежитии на Мальдеманшрассе,  двадцать семь, сносно питаться и  иногда посещать театр, который Гитлер любил.
Мужчина  что-то говорил девочке, указывая рукой на   одну картинку в раме. Говорили они на непонятном  для Гитлера славянском языке, вероятно, русском. Мужчина попытался сказать что-то Адольфу на плохом немецком языке, но тот ничего не понял. Глаза их на мгновение встретились, и Адольфу стало не по себе от его колючего и проницательного взгляда. Сталин снова улыбнулся, и что-то неуловимо-притягательное показалось Гитлеру в этом взгляде незнакомца, словно он владел какой-то тайной, которую до поры не собирался открывать,  и Гитлеру ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ. Он к своему удивлению почувствовал, что испытывает симпатию к этому человеку, он как бы ощутил  некое внутреннее родство  между ними. 
Между тем девочка обратилась к Гитлеру на чистом немецком языке, спросив, сколько стоит рисунок с изображением городской ратуши. Адольф собирался продать  ее не меньше, чем за три кроны, но для ребенка решил сделать хорошую скидку.
- Одна крона, фройлен, -   сказал он приветливо, хотя это была цена рамы, которую взял с него багетчик Маргенштерн. Получалось, что саму картину он отдавал даром. Мужчина жестом поблагодарил его и отдал деньги. Картину  Иосиф в тот же  день повесил в Галиной комнате.

    В этот ранний предрассветный час майского утра Сталину почему-то вспомнилось именно эта прогулка с Галей Трояновской по Вене, когда они купили небольшую картину – раскрашенный акварелью рисунок – у   неизвестного художника  в тот далекий  январский день  тысяча девятьсот тринадцатого года. Интересно, подумал Сталин, а где она сейчас? Вероятно, Трояновские, когда уезжали в Россию  не захотели взять  с собой, как не представляющую никакой художественной ценности. И давно забыли о ней.
  Он никому и никогда не рассказывал об этой их встрече с Гитлером в Вене. Да и была ли она на самом деле?  Мало ли было художников  в Вене, продававших свои картины на ее улицах?
Интересно, подумал Сталин, а если бы его приняли в Венскую Академию,  и  он   стал художником?
А он, Иосиф Джугашвили, закончил духовную семинарию и стал бы приходским священником?
Конечно,  на этот вопрос сейчас ответить невозможно,  но  история двадцатого века была бы  в этом случае точно   другой.