Выбор Лео

Солнце Омикроса-В, жёлтое и доброе, медленно клонилось к зубчатому гребню Скалистых хребтов, отбрасывая длинные тени от крепких, низких домов из тёсаного камня и выдержанного тисового дерева. Воздух на высокогорном плато был чист и прозрачен, пах дымом очага, хлебной закваской и пылью с пастбищ. Звонкий смех детей, гнавших на ночной двор упитанных шестиногих бронков, смешивался с перекликанием пастушьих рожков. Это был мирный, устоявшийся звук жизни. Жизни, какой она была на Новой Праге вот уже двести тридцать семь лет по Летописи.

Старейшина Йоханан, его лицо было похоже на старую, потрескавшуюся от солнца и ветра кожуру, сидел на резном крыльце своего дома, поправляя сложный механизм прялки. Не электрической, разумеется. Простой, деревянной, с бронзовыми шестернями, чья точность и выверенность были предметом гордости мастера. Его внук, мальчик лет двенадцати по имени Лео, терпеливо наблюдал, впитывая каждое движение деда.

— Дед, — тихо спросил Лео, глядя, как последний луч солнца поймал и зажег багрянцем вершину дальнего пика. — А правда, что когда-то люди могли летать к этим звёздам?

Пальцы Йоханана, шершавые и узловатые, замерли. Он не поднял глаз, уставившись на шестерёнку, будто видя в ней нечто иное.

— В Летописи сказано, — ответил он обезличенным, нарочито ровным тоном, каким читали вслух на Совете. — Предки пришли с неба на Ковчегах из стали и света. Они неслись быстрее мысли между мирами, и их голоса могли звучать через бездну, как мы кричим через ущелье.

— И был у них враг? Немыслимый? — глаза Лео расширились от смеси страха и жгучего любопытства.

Йоханан тяжело вздохнул, отложив прялку. Он посмотрел на внука, и в его старых, мудрых глазах отразилась вся тяжесть знаний, передаваемых из поколения в поколение не через приборы, а через память и кровь.

— Враг, — кивнул он. — Не тварь из плоти и крови, не другой народ. Летопись называет его «Молчаливой Чумой», «Охотником в Тени». Он не завоевывал. Он истреблял. Без ненависти, без гнева. Как фермер выпалывает сорняки. Он искал нас по нашим собственным голосам — по радиоволнам, по всплескам энергии, по шуму двигателей, по теплу наших городов. Он слышал наш прогресс и приходил, чтобы положить ему конец. Окончательный.

Лео сглотнул, обводя взглядом мирную долину, где единственным огнем были факелы и свечи, единственным звуком — ветер, животные и человеческие голоса.

— Поэтому у нас нет машин, которые гудят? Поэтому мы не строим башен выше деревьев?

— Поэтому, — подтвердил Йоханан. — Первый Закон Выживания, завещанный Капитаном Первого Ковчега: «Чтобы спрятаться от уха Охотника, стань глух и нем. Чтобы спрятаться от его глаза, стань мал и незначителен. Живи так, как будто Вселенная пуста и враждебна, и она пощадит тебя». Мы отказались от даров Предков, чтобы сохранить их величайший дар — саму жизнь.

— Но как они могли всё это бросить? Силу летать между звёздами? — в голосе Лео звучало непонимание, почти предательский восторг перед той, забытой мощью.

Йоханан наклонился вперёд, и его голос стал низким, суровым, полным неоспоримой правды.

— Они не «бросили». Они отрезали. Как отрезают гниющую конечность, чтобы спасти тело. Когда поняли, что проиграли. Что каждый включенный маяк, каждый посланный сигнал, каждый запущенный двигатель — это не акт неповиновения, а самоубийство для всего вида. Их сила стала их слабостью. Их технология — петлей на шее. Они выбрали топоры вместо бластеров, прялки вместо репликаторов, память — вместо компьютеров. Они выбрали будущее вместо гордой смерти.

Он замолчал, дав словам проникнуть в сознание мальчика. Где-то вдали запели жабы, и воздух окончательно остыл. Наступала ночь — время, когда на Новой Праге боялись не хищников, а собственного неосторожного света.

— А мы… а мы точно в безопасности? — шёпотом спросил Лео.

— Никто не может дать такой гарантии, — честно ответил старейшина. — Охотник терпелив. Его память длиннее нашей. Мы живём по Законам. Мы бдительны. Мы храним тишину. Это наш щит и наше оружие. Наша цивилизация не в железе, а здесь. — Он ткнул пальцем себе в висок. — И здесь. — Он положил руку на сердце внука. — Она в наших детях, в наших песнях, в наших знаниях о том, как выжить, не привлекая внимания Тьмы между звёздами. Это и есть победа. Тихая, скромная, вечная победа жизни над забвением.

Лео посмотрел на темнеющее небо, где одна за другой зажигались холодные, безразличные точки далёких солнц. Теперь они выглядели иначе. Не манящими огнями новых миров, а бесчисленными, не моргающими глазами, взирающими из вечной, безмолвной ночи.

И в тот вечер, зажигая масляную лампу с толстым стеклом, чтобы свет не уходил впустую в ночь, Лео делал это с новой, глубокой серьезностью. Он был больше не просто мальчиком с пастбищ. Он был стражем тишины. Хранителем пламени жизни, которое его народ так тщательно скрывал от космического ветра.

Он понял. Их простота была не отсталостью. Она была высшей формой эволюции. Их тишина — не молчанием. Она была криком выживания, растянутым на столетия. И он, Лео, сын Новой Праги, будет нести эту тишину дальше, как самый ценный груз, доставшийся ему от предков, приплывших на ковчегах из стали и света.


Прошли годы. Лео, уже не мальчик, а крепкий, молчаливый мужчина с глазами, в которых читалась глубина понимания, недоступная веселым пастухам его возраста, по-прежнему жил по Законам. Он стал Хранителем Летописи после Йоханана, и бремя знаний не тяготило его, а стало второй кожей. Каждый вечер он поднимался на Скалу Наблюдателя — плоский утес на краю плато, — чтобы сверять положение звезд с пожелтевшими картами в книге Предков и записывать малейшие изменения. Это была его медитация и его долг.

Но в ту ночь ритуал был нарушен.

Он только что закончил зарисовывать новую, едва заметную туманность в Поясе Ориона, как краем глаза заметил аномалию. Не в телескоп — его у них не было, ибо стекло могло поймать и отразить солнечный зайчик на орбиту, — а просто в небе. В созвездии, которое старики называли «Молот», там, где всегда была лишь непроглядная чернота, мерцала крошечная точка.

Лео замер, дыхание застряло в груди. Он моргнул, протер глаза, решив, что это игра усталости. Но точка не исчезла. Она была крошечной, но абсолютно новой, чужеродной. Он лихорадочно пролистал Летопись, сверяясь со звездными картами двухсотлетней давности. Там, на этом месте, пустота.

Сердце его бешено заколотилось, сжимаясь ледяным тисками первобытного страха. «Маяк», — пронеслось в голове запретной, кощунственной мыслью. «Чужой маяк».

На следующую ночь их стало три. Три новых, холодных, не мигающих точки, выстроившихся в равнобедренный треугольник прямо над зенитом. Они не походили на обычные звезды. Их свет был слишком ровным, слишком стабильным и целенаправленным.

Тревога, дикая и немыслимая, поползла по долине. Люди шептались на полях, украдкой поглядывая на небо. Старейшины собрали Совет, но что они могли решить? Законы не предусматривали такого. Законы учили скрываться, а не противостоять явлению в небе.

Лео не спал. Он сидел на Скале Наблюдателя, вглядываясь в новые огни, и его разум, воспитанный на логике Закона, пытался анализировать угрозу.

— Они не движутся, — тихо сказал он ночи. — Значит, это не корабли. Они слишком малы и слишком далеки. Но они появились одновременно. Это не случайность.

Он вспомнил слова деда о «Молчаливой Чуме», об Охотнике, который ищет по шуму и свету. Но это… это было иное. Это был не поиск. Это было наблюдение. Терпеливое, всевидящее, неотвратимое.

Через неделю «Молот» был почти не виден. Новые звезды, теперь их было с десяток, образовали на его месте идеальную, геометрически безупречную сферу. Она висела в небе немым укором, холодным и совершенным произведением инженерного искусства, масштабы которого было невозможно осмыслить. Они не подавали признаков жизни. Не мигали, не двигались. Они просто были. Создавали новый рисунок в книге ночи.

И тогда Лео осознал самый страшный факт. Врагу больше не нужно было искать их по радиоволнам или тепловым следам. Его инструменты стали настолько совершенными, что он мог просто посмотреть. И он смотрел. Сфера из звезд-автоматов, зрачок непостижимого ока, был направлен на их мир.

Паника, сдерживаемая лишь вековой дисциплиной, начала разъедать основу их общества. Начались разговоры: «Может, послать сигнал? Сдаться?» Другие кричали: «Надо глубже закопаться! Запретить все огни по ночам!» Но все понимали — это бессмысленно. Их нашли. Игра в прятки была окончена.

В ту ночь Лео не пошел на Совет. Он поднялся на Скалу Наблюдателя с Летописью Предков. Он смотрел на эту бездушную, прекрасную сферу и на тихую, тёмную долину внизу, где люди пасли своих бронков и растили детей, веря в свою исключительность.

И перед ним встал выбор, которого не было в Летописи.

Они проиграли, не сделав ни выстрела. Их тишина оказалась тщетной. Что теперь? Дожидаться, пока с неба спустится нечто, что положит конец их двухсотлетней истории? Или… нарушить Первый Закон. Нарушить главный завет Предков.

Он представил себе мощный передатчик, схемы которого были зарисованы в конце Летописи, под грифом «Отчаяние». Его можно было собрать из деталей динамо-машин и медной проволоки. Он мог послать в эфир один-единственный вопрос, один крик в бездну.

Он посмотрел на холодные, новые звезды. А что, если это не Охотник? Что, если это… другие? Сородичи, выжившие? Или нечто третье? Риск был чудовищным. Крик мог привлечь не спасение, а немедленную гибель.

Лео остался сидеть на скале, один под пристальным взглядом дюжины искусственных солнц. В одной руке он сжимал камень — простой, твёрдый, символ их простой, твёрдой жизни. В другой он держал воображаемый ключ на стартовой панели передатчика, который можно было построить за месяц.

Он должен был решить. Молчать и принять свою судьбу? Или нарушить тишину, поставив на кон всё, на последнюю, отчаянную надежду, что в этой безжалостной Вселенной не все охотники?

Новые звезды молчали. Они просто ждали.