Двоечник

               
                31 марта 2016


        Вообще-то я ударник. Но сейчас притворяюсь двоечником. У доски молчу, уроки прогуливаю, домашнее задание не делаю.
        Учителя недоумевают: такой способный мальчик и вдруг скатился на двойки.
Но они ждут, когда я «возьмусь за ум», ведь он у меня «светлый», как у папы.
Дома я учебники читаю, чтобы не отстать от программы. Только не показываю свои знания в школе. Потому что у меня есть план.
        Мой отец – знаменитый конструктор. Он и раньше-то не бывал дома месяцами, а когда ушёл к тёте Оле, я стал двоечником. Я хотел, чтобы мама пожаловалась отцу на меня, когда раз в месяц получала от него алименты из рук в руки. И чтобы он пришёл дать мне взбучку. Я бы всё вытерпел.
        Но я не вытерпливаю, когда вижу его с тётей Олей под ручку. Хотя это бывает очень, очень, очень, очень редко. Папа так же занят на работе, как и прежде. Я вообще не понимаю, чем моя мама хуже тёти Оли. Она лучше, много лучше. Она всё умеет делать. Она читает, слушает классическую музыку, смотрит хорошее кино и тоже работает конструктором. Она очень умная, и я переживаю, что приношу ей горе своими оценками.
        - Что с тобой стало, Павлуша? – говорит мама грустно.
        Она подозревает, что это из-за отца, но не говорит вслух:
        - Может-быть, нанять репетитора?
        - Нет, - говорю я, - лучше дай денег. Я постригусь покороче.
        - Да, да! Ты оброс. Тем более стрижка волос улучшает настроение. Надо и мне постричься.
        - Что ты! – пугаюсь я, - не надо. У тебя же такие косы! (Не то, что у некоторых...) Из твоих волос можно делать отличные причёски! Ещё бабушка говорила, что волосы – это твоё богатство.
        - Да, уж! Богатство. Только оно никому не нужно, сынок.
        Мама не плакала. Она уходила на кухню и делала нам омлет. И потому, как долго она взбивала венчиком яйца, я знал, что она горюет. Когда омлет, наконец, на столе, мы садимся, и глаза у мамы уже добрые, спокойные. Она спрашивает, как я живу, что было интересного в школе и рассказывает о себе.
        - Представляешь! К нам приняли женщину по имени Бриллиант.
        - Да, ну!
        - Да, да. Она и паспорт показывала. Но мы зовём её Вера. Она сама так попросила. Для простоты.
        - И кто же её так назвал?
        - Да, родители, конечно. Они татары. Верят в удачу от имени.
        - А у нас по имени святых называют.
        - Да. И они молятся за нас. Поэтому нельзя коверкать имя, например, «Шурка» или «Шурок».
        - Мам, а как Бог различает, какому именно Фёдору или Николаю надо помочь? Ты ведь в записке только имя пишешь. Ни фамилии, ни адреса...
        - Не знаю, сынок. Я и сама об этом много раз думала. Наверное, потому что у Него с нами прямая связь. Он все наши помыслы знает. Ни тебе камер слежения, ни кодов... Ничего не надо. И оборвать эту связь может только сам человек.
        - А как?
        - Самоубийством.
        - И когда человек молится, то Бог его слышит?
        - Конечно.
        - Восемь миллиардов слышит?
        - Да.
        - А почему не исполняет?
        - Во-первых, исполняет. Во-вторых, просят часто неполезное или вовсе вредное. А, в-третьих, пусть сначала крестятся, Богу любовь покажут, а потом и просят... Хотя... Бог и некрещёных спасает и к Себе приводит. Он сердце каждого знает. Ты ведь веришь в это?
        - Да, - сказал я неуверенно. (Сколько я просил, чтобы папа вернулся!)
        - Трудная эта тема. Потом ещё как-нибудь поговорим. Ешь.
        Мама смотрит, как я ем и задаёт вопрос:
        - Что делать будешь?
        Я не понял:
        - Сегодня или вообще?
        - И то, и другое...
        - Сегодня... Не знай... А вообще буду как папа.
        И к моему ужасу в тарелку из-под омлета капнули две слезы.
        Я выскочил из-за стола как Бэтман и заперся в ванной. От нечего делать набрал воду и вымылся.
        Когда я вернулся в зал, волосы у меня торчали в разные стороны, щёки горели, а халат волочился по полу: отец был очень высоким, а я ещё нет. Но я хочу быть как он во всём. Поэтому не курю. А все надо мной смеются – даже девчонки.
        Мама сидит на диване и вяжет мне шапочку. Я сажусь рядом и кладу голову ей на плечо. Она приглаживает мои волосы и примеряет шапку.
        Вдруг раздаётся звонок в дверь. Мы одновременно вздрагиваем – кто бы это?
        Мама идёт открывать. Она всегда спрашивает: «Кто там?» А я не всегда.
        В этот раз она тоже спрашивает, но почему-то не открывает.
        Когда я вхожу в прихожую, она сидит на банкетке и шепчет:
        - Ваня...
        Я открываю дверь. Отец стоит, как всегда, прямо. В своём огромном длинном плаще и шляпе. С него ручьями течёт вода. Видимо, на улице дождь. В руках у папы небольшой чемодан.
        - Я из командировки. Можно к вам?
        - Конечно, проходи, пап.
        Мама сидит на банкетке.
        - Ну, а ты что сидишь? Приклеилась что ли? Я же из Африки приехал. Не обнимет даже. Вот бананы...
        Отец открывает чемодан, показывает бананы и другие экзотические фрукты.
        - Вымой как следует горячей водой, - говорит он мне.
        Когда я возвращаюсь в зал с блюдом этих фруктов, то никого не застаю.
        Их нет в маминой комнате, нет в моей, в ванной... Я даже заглядываю в кладовку.
        В прихожей нет маминого плаща, ботиков... Я бросаюсь на балкон – и вовремя. Они как раз поворачивают за угол дома. Я вижу, как мама держит папу под руку, а он держит над ней её маленький женский зонтик...
        Дождь со всей дури льёт ему на правое плечо.
        Я закрываю балконную дверь и иду делать уроки. В новых тетрадях.