Москва в 1812 году. Часть первая

1.Москва перед войной

Москва в 1812 году была столицей на пенсии – потеряв в 1712 году статус главного города России. Каменные дворцы соседствовали с деревянными домами.  Все пространство Красной площади было покрыто торговыми лавками, а перед Кремлем имелись остатки земляных редутов, насыпанных еще по повелению Петра I, опасавшегося нападения на Москву шведов
 В  1806-1811 годах в Москву из Мытищ был проведен водопровод,  на  главных  площадях  построили водоразборные колонки и фонтаны.
 
Последние две зимы перед нашествием французов были в Москве, как известно, особенно веселы», - писал современник. Знать и дворяне перепрыгивали с бала на бал. «Светская жизнь» начиналась в три часа пополудни зваными обедами и продолжалась до утра. Как раз в Москву привезли мазурку, а заканчивали бал уже под утро греческим танцем, фигуры которого тут же на ходу придумывала первая пара.

Двери московских домов были открыты все для всех – в «Войне и мире» Толстого это хорошо показано на семействе Ростовых. Обедать усаживали даже незнакомых, а знакомые, не говоря уж о родственниках, пусть самых дальних, могли жить в доме на иждивении хозяев месяцы и годы.
Народные гуляния сменяли одно другое, а главным было масленичное гуляние под Новицким предместьем. Балаганы с разными диковинками от карликов до великанов, театры, разносчики, зазывалы – жизнь кипела. В моде была карусель, и еще неизвестно, кого – катающихся или зрителей – она развлекала больше: почти каждый «сеанс» кто-нибудь да вылетал со своего места к восторгу толпы!
 
В городе открывались гимназии и частные пансионы.   Дети дворян обучались преимущественно в Московском университете.  В конце 1811 года в университете числилось 220 студентов и 90 слушателей.
Бывшая столица была городом «бывших»: в Москве доживали свой век фавориты прежних эпох: ближайший друг императора Павла Петровича князь Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий, Иван Николаевич Корсаков – это Римский-Корсаков, которого Потемкин сделал фаворитом Екатерины. Ансамбль жилых домов отставного екатерининского любимца был украшением Тверского бульвара. 
В 1812 году ему было уже под шестьдесят, и он летом жил в имении Братцево с графиней Екатериной Строгановой, которая по болезни не могла ходить.

«Москва, — пишет Вильмот, — это государственные политические Елисейские поля России». Среди московских дворян, находящихся «не в милости», долгое время числится и граф Федор Ростопчин, популярный в Москве за свои «острые и забавные выходки».   По словам А. Я. Булгакова, одного из московских друзей Ростопчина, Александр долгое время отклонял предложение Екатерины Павловны о назначении Ростопчина московским генерал-губернатором вместо Гудовича.  Но, так или иначе, уже в феврале 1812 года Ростопчин получает новое назначение (официально указ последовал в Вильне 24 мая).

На Ростопчина, наряду со всем прочим, возлагалась задача возбудить в Москве перед войной патриотические настроения: «действовать на умы народа, возбуждать в нем негодование и подготовлять его ко всем жертвам для спасения отечества».
Для выполнения данной миссии Ростопчин выпускал «афиши», информирующие и разъясняющие народу происходящие в стране события. Названные «афиши» разносились по домам, как театральные афиши. Это были своего рода «мысли вслух», написанные характерным для Ростопчина «народным» ярким стилем.

29 мая Ростопчин стал главнокомандующим Москвы.  Обер-полицмейстером в 1812 году был Петр Ивашкин, гражданским губернатором – Николай Обресков. 

Со времени нашествия завоевателя, бушевали в Москве порывистые вихри, несшиеся от юга, затмевавшие небо пылью, ломавшие заборы и срывавшие кровли с домов. Но ни волнение природы, ни гром пушек, ничто не могло одолеть неугомонной привычки к картам. Посылали справляться гонцов: "Где и далеко ли неприятель?"  А получив ответ и поговорив несколько минут о военных действиях, опять провозглашали: "Бостон! Вист!" 


2. Московское ополчение
 
Приехав в Москву 14 июля 1812 года, Александр I утвердил порядок формирования ополчения  и состав «Московской военной силы». 15 июля  он встречался с московским дворянством, вызвавшимся направить в ополчение по одному ратнику от каждых 10 крепостных, экипировать и снабдить их трёхмесячным запасом продовольствия. Крестьяне государственные не привлекались непосредственно к ополчению, эта обязанность ложилась всецело на плечи помещичьих крестьян.

16 июля московское дворянство избрало главой ополчения М.И. Кутузова, а в помощь ему  был избран граф Ираклий Иванович Морков.  Петербургское дворянство собирало тоже ополчение и подчинило его тоже М.И. Кутузову.  В связи с утверждением начальником Петербургского ополчения Кутузова,  «Московскую военную силу» возглавил генерал-лейтенант  И.И. Морков.

Генерал-губернатор Москвы генерал от инфантерии граф Ф.В. Ростопчин стал командующим ополчения 1-го округа, куда вошла Московская губерния
Запись добровольцев в "Московскую военную силу" была обставлена празднично. В разных местах столицы - на Новинском бульваре, в Марьиной роще и в других местах стояли большие красочные шатры. В центре шатра стоял покрытый ярким сукном стол, на котором лежала книга, обтянутая пунцовым бархатом. В нее вносились имена ополченцев. 
Центром формирования "военной силы" стали Хамовнические казармы.
Ополченцы были обязаны знать свое место в ряду и шеренге и не отрываться друг от друга, а в рассыпном строю не терять друг друга; уметь правильно заряжать, стрелять и действовать штыком; знать повороты, маршировку в ногу, построение фронта, колонн и отделений. Генералы и офицеры ополчения подбирались из отставников и чиновников, получавших воинские чины в соответствии с табелью о рангах.

К началу сентября в ополчение записалось 25 800 человек, но только половина имела ружья, остальные — пики.  Они были сведены в конные и пешие казачьи и егерские полки. Всего было создано 12 полков. 
Ополченцы одевались в крестьянскую одежду: рубаха с косым воротом, длинный серый кафтан, шаровары из крестьянского сукна, сапоги и фуражка с крестом – знак ополченца. Офицеры имели обычные армейские мундиры. Каждый полк получил из арсенала по 500 ружей и по 60 патронов на каждого воина.

 В связи с поспешностью формирования, ополчение не имело достаточной военной подготовки, поэтому его нельзя было включать сразу в действующую армию. Части ополчения распределялись в помощь пехотным корпусам, саперам, санитарам, военной полиции.
Всего в Отечественной войне 1812 участвовали 27672 воина московского ополчения.  Императорским указом от 30 марта 1813 года ополчение было распущено «по домам» (вернулось свыше 6 тыс. ратников) с «изъявлением монаршего благоволения и признательности». Основные потери ополчения понесло из-за болезней, часть ополченцев оказались с войсками за границей.


3. Москва августовская 

Известие о падении Смоленска 5 (17) августа произвело тягостное впечатление на москвичей. Сергей Глинка писал: «Эта весть огромила Москву. Раздался по улицам и площадям гробовой голос жителей: «Отворены ворота в Москву!»

 «Боялись не одних французов, ждали с ужасом волнений среди черни и крепостных, повторения пугачевщины, беспорядков, мятежа и резни дворян».   Показательно, что после этого, 6 (18) августа, началась продажа оружия из Московского арсенала по цене в 30-40 раз ниже обычной.

18 августа Ростопчин делает свое знаменитое объявление: «Здесь есть слух... что я запретил выезд из города. Тогда на заставах были бы караулы.... А я рад, что барыни и купеческие жены едут из Москвы... Я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Но Ростопчин здесь уже не мог обмануть публику, и кто только имел возможность, покидал Москву.

До воззвания к первопрестольной столице Москве государем императором, в лавках купеческих сабля и шпага продавались по 6 руб. и дешевле; пара пистолетов тульского мастерства 8 и 7 руб., но когда было прочтено воззвание, то та же самая сабля стоила уже 30 и 40 руб.; пара пистолетов 35 и даже 50 руб. Однако, вооружаться было особо некому: дворянство эвакуировалось на всем, что имело колеса. В Москве оставалось уже не больше 50 тысяч человек – шестая часть.

В Москве день и ночь изготовлялись артиллерийские снаряды, боевые патроны и сабли. Мастеровые Москвы изготовляли для армии патронные ящики и фуры для сухарей, шили для армии мундиры, шинели, фуражки.
Ростопчин исправно снабжал армию. 22 августа он писал Кутузову: "По извещению Вашей светлости я приступил тотчас к изготовлению сухарей и могу на один месяц напечь и изготовить с доставлением на 120 тысяч, то есть 30 тысяч четвертей муки". Позже граф вспоминал, что в течение тринадцати дней августа, каждое утро по 600 телег, нагруженных сухарями, крупой и овсом отправлялись к армии.

29 августа Ростопчин выслал в армию 26000 снарядов для пушек. Тогда же в действующую армию было направлено 500 лошадей для артиллерии, четыре батарейных роты, 26 000 снарядов, 4600 человек под командованием генерал-майора Миллера, 100 артиллеристов из ополчения и запас сухарей на десять дней.

«Эвакуация городских учреждений началась по приказу Ростопчина в последних числах августа. Для вывоза имущества комиссариатского департамента и эвакуации военного госпиталя требовалось 20 тысяч подвод. Для вывоза оружия и боеприпасов, хранившихся в арсенале, было необходимо 6457 подвод или 18 барок. 20 августа Московскому воспитательному дому были переданы 300 подвод для эвакуации в Казань.

Всего из Москвы было вывезено 38 казенных учреждений.  Была осуществлена эвакуация сокровищ из Оружейной палаты, Патриаршей ризницы, кремлевских дворцов, соборов и Грановитой палаты. Всего вышло 150 обозов с наиболее ценными предметами. Остальное было закопано в землю или спрятано. Государственные и церковные ценности  были вывезены в Нижний Новгород и Вологду.

В конце августа московский генерал-губернатор оказался в непростой ситуации, после Бородина каждый день в столицу прибывало по 1500 раненых. Всего за последние дни перед сдачей в Москву пришло до 28 тысяч раненых. 30 августа граф Ростопчин  отдал приказ раненых в Москве не размещать, кроме находившихся в тяжелом состоянии, а на тех же подводах увозить в Коломну. 31 августа последовало новое распоряжение: всех раненых кто способен ходить отправить пешком в тот же подмосковный город.

Раненых начали  вывозить из Москвы только в 8 часов вечера 1 сентября и продолжалось это до 10 часов утра следующего дня, причем  лежавших в повозках и пеших отправляли  в сопровождении сильного охранения, дабы крестьяне, назначенные извозчиками, не разбежались. По словам Ростопчина, «от 16 до 17 тысяч их было отправлено на 4000 телегах в Коломну, оттуда их должны были перегрузить на  закрытые баржи  и отправить в Рязанскую губернию, где для них были устроены госпитали. 2000 раненых были оставлены в Москве.

Воспитанниц Екатерининского и Александровского институтов пришлось увозить на телегах за неимением других экипажей.   Этот факт привел в негодование вдовствующую императрицу  Марию Федоровну: «О чем я не могу вспомнить без огорчения и почти без слез, — пишет она Баранову, — это отправление девиц, особливо дочерей российского дворянства на телегах и то откуда? из столицы Российской!»

Цены на подводы возросли до колоссальных размеров. Уже 15 августа лошадь на расстоянии 30 верст стоит 50 руб., в последние дни цена на подводу увеличивается в 20 раз и более (вместо 30 — 40 руб. — 800 руб.).

Ростопчин пишет, что в последние три-четыре дня перед оставлением Москвы по московским церквам ходили «патрули», проверявшие, на месте ли святые чудотворные иконы, на которые была большая, чуть ли не главная, надежда.
31 августа в Москве оказались закрыты все лавки, и на другой день в городе невозможно было купить хлеба. 


4.  Сентябрьские пожары

Армия Кутузова уходила через Москву.
Писатель, журналист  Сергей  Глинка (1776-18410), так пишет в своих записках: «А между тем под завесою пыли медленно тянулись повозки с ранеными. Около Смоленского рынка, близ которого я жил, множество воинов, раненных под Смоленском и под Бородиным, лежали на плащах и на соломе. Обыватели спешили обмывать запекшиеся их раны и обвязывали и платками, и полотенцами, и бинтами из разрезанных рубашек.»

В городе осталось по разным оценкам до 20 тысяч человек. Среди них был И. А. Яковлев, отец А. И. Герцена.  Остался с малолетними детьми главный надзиратель Московского воспитательного дома И. В. Тутолмин, который отправил в Казань всех старших воспитанников. 
Было в Москве еще немалое количество отставших русских солдат, офицеры полиции, оставленные для наблюдения за неприятелем, и наверняка какое-то количество людей, главным побуждением которых было увидеть вблизи и во всех подробностях завораживающее зрелище крушения мира.
«Город наполнялся вооруженными пьяными крестьянами и дворовыми людьми, которые более помышляя о грабеже, чем о защите столицы, стали разбивать кабаки и зажигать дома». Федор Ростопчин писал в письме: « Армия измучена, без духа, вся в грабеже. В глазах генералов жгут и разбивают дома. Вчера два преображенца грабили церковь». Армия пошла через Москву в два часа пополуночи. 


Отдав приказ об отступлении,  Кутузов распорядился уничтожить армейские продовольственные запасы и военное имущество, сосредоточенные в Кремлёвском арсенале  и на артиллерийских складах  в разных местах города.  На армейских объектах находились 20 тыс. пудов пороха, 1600 тыс. патронов, 27 тыс. артиллерийских снарядов, 156 орудий, 74 974 ружья, 2 531 карабин,  3 129 мушкетов, 1381 штуцеров, 39 846 сабель, комиссариатские и провиантские запасы на 2,5 млн. рублей. Необходимо было уничтожить фуражный склад на берегу реки Синички и  склад леса и пиломатериалов.

Не имея никакой возможности спасти доверенный его попечению город, Ростопчин задумал использовать сдачу столицы в руки неприятеля для превращения её в руины. Пока русские войска находились в городе, пожар мог затруднить их отступление, но в некоторых домах были уже собраны горючие вещества.  Граф Ростопчин предусмотрительно вывез все пожарные трубы и прочие принадлежности для борьбы с огнем.

1 сентября около 20 часов, как только московскому генерал-губернатору Ф.В. Ростопчину, стало известно об оставлении столицы войсками, он собрал ночью в своём доме на Лубянке доверенных лиц московской администрации, которые распределили между собой объекты поджогов.
 
С вечера 2 сентября, после оставления Москвы арьергардом генерала М.А. Милорадовича, начался пожар на многих намеченных к уничтожению объектах. «Час спустя после нашего прибытия начался пожар», - отмечает Бургонь. (Значит, первый огонь полыхнул в Москве около шести вечера 2 сентября).  Французский врач Росс не может утверждать, где начался пожар, но он доподлинно знает, что произошел взрыв такой страшной силы, будто взорвался пороховой склад.   
Наполеон  «въехал в город во вторник, 3 числа, в половине одиннадцатого утра, через Дорогомиловскую заставу». Жители покинули город. 9 тысяч домов стояли пустыми. Ничего не было взято -   настолько продвижение было быстрым, а вступление  - внезапным.

Сразу после въезда императора в Кремль, где он устроился в парадных покоях императора Александра, вспыхнул Китай-город – «громадный базар, окруженный галереями с большими магазинами, маленькими лавками и подвальными помещениями.  Это утром  проникший в город казачий отряд поджёг деревянный Москворецкий мост и Балчуг. Постепенно огонь распространился на всё Замоскворечье. 
Французские солдаты боролись с огнём подручными средствами, но все попытки потушить огонь оказались бесплодными. По воспоминаниям очевидцев, Наполеон, глядя на грозное зарево пожара, произнес: «Это превосходит всякое вероятие. Это война на истребление...»
 
Наполеон решился из соображений безопасности временно перебраться куда-нибудь подальше от Кремля. Французский генерал, писатель, граф Сэгюр (1780-1873), пишет: "Мы были окружены целым морем пламени; оно угрожало всем воротам, ведущим из Кремля. Первые попытки выйти из него были неудачны. Наконец найден был под горой выход к Москве-реке. Наполеон вышел через него из Кремля со своей свитой и старой гвардией. Подойдя ближе к пожару, мы не решались войти в эти волны огненного моря.
Сильный жар жег наши глаза, но мы не могли закрыть их и должны были пристально смотреть вперед. Удушливый воздух, горячий пепел и вырывавшееся отовсюду пламя спирали наше дыхание, короткое, сухое, стесненное и подавляемое дымом. Мы обжигали руки, стараясь защитить лицо от страшного жара, и сбрасывали с себя искры, осыпавшие и прожигавшие платье.

В этом-то ужасном положении, когда все спасение наше зависело, по-видимому, от быстроты, проводник наш сбился с пути и остановился в смущении (по некоторым сведениям, фамилия проводника была Сусанин). Здесь окончилась бы наша жизнь, исполненная треволнений, если бы случайное обстоятельство не вывело императора Наполеона из этого грозного положения".

Они наталкиваются на грабивших по близости солдат из корпусов Даву и Нея, и Наполеона выводят обратно на Кутузовский мост, в Дорогомилово, где он по берегу реки добирается до Крылатского, пересекает реку и попадает  Хорошево-Мневники. Пробирается огородами, через Ваганьковское кладбище, попадает на Ходынское поле и останавливается в итоге в Петровском дворце  - уже при наступлении темноты, измученный и потрясенный страшными впечатлениями этого дня. Для Наполеона во дворце не было  ни  кровати,  ни вообще какой-либо мебели.

Маршал Мортье если не совсем потушил пожар, то значительно ослабил силу огня, угрожавшего Кремлю. В ночь с 3 на 4 сентября  поднялся сильный ветер, и к утру  Москва  превратилась в бушующее море огня. Деревянные дома, узкие улицы, сильный ветер- все это способствовало пожару.  К тому же из Москвы были эвакуированы все пожарные команды (2100 пожарных с 96 водяными насосами и другими средствами пожаротушения), о чём распорядился Ростопчин.
 
 Пламя   распространялось во все стороны с такой невероятной быстротой, что все Замоскворечье занялось. Четыре ночи, говорит очевидец, не зажигали свечей, было светло как в полдень!
В ночь с 6 на 7 сентября пожар достиг наибольшей силы, но начавшийся дождь и утихший ветер заставили огонь стихнуть настолько, что 8 сентября Наполеон, подразделения штаба Великой армии и воинские части смогли вернуться в город,  в  Кремль в ожидании послов от русского царя.  В отдельных местах возникали  новые очаги пожара, горевшие вплоть до выхода французской армии из Москвы.
 
Вот строки из стихотворения  Николая Михайловича Шатрова (1767-1841):
Москва несчастная пылает,
Москва горит двенадцать дней;
Под шумным пламем истлевает
Несметное богатство в ней:
Все украшенья храмовые,
Сокровища их вековые,
Великолепия дворцов,
Чудесных редкостей собранья,
Все драгоценности ваянья,
Кистей искусных и резцов.

Еще двенадцать дней дымилась
Столица славы и отрад,
Пожара искра в пепле тлилась,
Курился нестерпимый смрад.
Повсюду ужасы встречались,
От гибели не исключались
Ни хижины, ни алтари;
От переулка до гульбища
Всё претворилось в пепелища,
В развалины и пустыри.

Пожар выгнал из города не только вступившие в нее войска, но и остававшихся в ней жителей.
 Погорельцы бежали от огня на бульвары и пустыри, строили шалаши и землянки. На Тверском бульваре, перед домом И.Н. Римского – Корсакова появились биваки французских солдат; над кострами дымились котелки с супом, тут же удаляли из белья насекомых, разбирали награбленное у жителей имущество.
Почти все липы были вырублены. На фонарных столбах  вешали москвичей заподозренных в поджогах. Многие погорельцы  перебирались в северо-западную часть Москвы, в основном не подвергшуюся пожару.

 
«Самые смелые из этих пострадавших отправились к императору в Петровский дворец просить о помощи. Наполеон, казалось, был тронут их участью и обещал принять все меры, чтобы облегчить их положение. Более четырехсот человек из них были помещены в Красный дворец у Красных ворот, где им были предоставлены не только приют, но и продовольствие.

 Многих радушно приютил у себя Неаполитанский король, который теперь основался во дворце князя Алексея Разумовского, но помощь эта была незначительна в сравнении с громадным количеством пострадавших».

Замечу, что первоначально штаб маршала Мюрата располагался на Большой Никитской улице в доме Елизаветы Петровны Стрешневой-Глебовой, но после большого пожары штаб переместился во дворец Разумовского на Яузе.

Дома и улицы в Москве повсюду наполнены разлагавшимися трупами людей и животных, заражавших воздух. Огромные пространства обгорелых пустырей, между которыми едва можно различить направление прежних улиц, кое-где уцелевшие здания, в основном же груды дымившихся развалин и уныло торчащие печные трубы, остатки стен и столбов.

 Москва горела целую неделю. Из 9158 жилых домов пожар уничтожил 6532, из 329 церквей — 122.
Ущерб оценивался в 320 миллионов рублей. В результате пожара погибли более 2000 тяжелораненых российских солдат, оставленных (как тогда было принято) на попечение противника из-за невозможности эвакуации. 
Огонь поглотил  многие московские культурные сокровища.  Сгорели почти все  здания Московского университета, за исключением Ректорского дома и больничного корпуса. В огне погибли кабинеты и лаборатории, все оставленные музейные коллекции, архив, библиотека, состоявшая из 20 тыс. томов  уникальных собраний книг и рукописей.

Сухарева башня Кремля выгорела изнутри – огонь уничтожил весь хранившийся в ней архив. Были уничтожены полная редкостей библиотека Бутурлина, Карамзина; Петровский и Арбатский театры. Сильно пострадал дом Пашкова.  Москву потом восстанавливали без малого 20 лет.

После недельного пожара и дождей установилась настолько хорошая  погода, что местные жители удивлялись.

 Его величество император каждый день повторял, что "в Москве осень лучше и даже теплее, чем в Фонтенбло". Он иногда говорил, указывая на ярко светившее солнце: "Вот образец ужасной русской зимы, которой г-н де Коленкур пугает детей".
Хорошая погода приободрила настроение французских солдат.
 
Ожидая благоприятного ответа от Александра I  Наполеон  задумал даже построить «панораму» московского пожара, которая должна была поразить воображение парижан…
Поелику Москва загорелась  после вступления французов, не составляло особого труда внушить невежественной толпе, что именно они и подожгли ее.


5.  Воспитательный дом
 
«Во время наполеоновского нашествия   все воспитанники  московских учебных заведений «Ведомства» Марии Федоровны были эвакуированы в Казань. Воспитательный Дом для брошенных и незаконнорожденных детей не смогли полностью эвакуировать, и малолетние питомцы числом триста пятьдесят вместе Иваном Акинфиевичем Тутолминым (1752-1815), остались в Москве.   Дом, занимал целый городской квартал между Солянкой, Китайским проездом, Варварской площадью и Москва-рекой. 
 
Чтобы спасти сирот, 2 сентября, рискуя собой, Иван Тутолмин пошел с двумя чиновниками-переводчиками (архитектором Жилярди и помощником по экономии Зейпелем) в Кремль к Наполеону. Граф Дюронель, которого Наполеон назначил губернатором Москвы, принял Тутолмина, выслушал и приказал дать для охраны дома 12 человек конных жандармов с офицером.

У всех ворот Воспитательного дома поставили часовых и закрепили доски с французско-русскими надписями: «Сие заведение есть дом несчастных и сирых детей». В Воспитательном доме стояло 8 тысяч французов, из них 3 тысячи раненых и больных. И надо отдать должное их порядочности.
Во время оккупации не было ни одного случая, чтобы кто-то из французов посягал на невинность детей, девушек, молодых женщин, оставшихся в Доме для призрения малолетних и больных.

В первый день пожара 2 сентября ему и детям с трудом удалось спасти здание от огня. 4-го сентября опасность резко возрасла.  Тутолмин рассказывает:
 «Все было жертвою огня. Мосты и суда на реке были в огне и сгорели до самой воды. Воспитательный Дом... со всех сторон был окружен пламенем.

В  Воспитательном Доме воспитанники с вениками и шайками расставлены были по дворам, куда, как дождь, сыпались искры, которые они гасили. Неоднократно загорались в доме рамы оконничные и косяки; главный надзиратель с подчиненными гасил, раскидывая соседние заборы и строения, загашая водою загоравшиеся места, и таким образом спас дом с воспитанниками и пришельцами». Благодаря умелой организации здания удалось спасти от пожара.   Персонал Воспитательного дома, имевший 4 водяных насоса, каждый день и ночь отстаивал свои и прилегающие здания от огня. Только что один деревянный дом и аптека сгорели».

«Очень трудно было добыть детям продовольствие. Но Тутолмину удавалось как-то получать хлеб и скотину с Украины, мелкую живность - из ближайших к Москве областей.
 А в сентябре в распоряжение Воспитательного дома попали коровы: сорок одну  корову  новое начальство Москвы пригнало с ограбленного скотного двора. Тутолмин велел убить 35 животных. Ими некоторое время кормили и детей, и французов.
А 6 коров были оставлены для кормления рожковых детей. Этих буренок скрывали от неприятеля в подвалах и садах. Коровам на прокорм давали рубленую солому из матрацев (на которых спали кормилицы и дети) с подсыпкой муки.

“Здания Воспитательного Дома оставались единственным убежищем для всех, не успевших выбраться из Москвы и теперь лишённых всякого способа существования. Ежедневно прибегали под кров его лица разных званий и состояний, ежедневно приводили туда детей осиротевших или разрозненных со своими родителями во время общего смятения и пожара...”

В городе оказалось множество беспризорников, сирот разных национальностей. Их сдавали в Воспитательный дом.
Так как многие не могли от потрясения назвать своих имен, то детям,  доставленным от Наполеона,  давали фамилию Наполеоновы, от французского коменданта графа де Милио — Милиевы, а от французского генерал-губернатора герцога Тревизского — Тревизские (вполне вероятно, что нынешние Наполеоновы и Милиевы – потомки московских сирот).

Перед уходом из Москвы Наполеон приказал маршалу герцогу  Тревизскому  Мортье зажечь Кремлевский дворец, кремлевские стены, казармы и все общественные здания, но Воспитательный дом велел сохранить от огня.

И.А.Тутолмин за свои труды по спасению детского учреждения получил орден Святой Анны I степени.

После окончания войны управляющий Воспитательным Домом справедливо причислялся к героям её, и даже надгробный памятник И.А. Тутолмина  в Донском монастыре несёт на себе похвальные надписи, повествующие о французской осаде: “Сей памятник воздвигнули ему супруга, его благодарные подчинённые и те из посторонних лиц, которые в 1812 году пользовались его попечением и спасены от гладной и насильственной смерти.
Во время неприятельского вторжения 1812 года, среди пожаров, грабежей и убийств, сохранил он человеколюбивое заведение воспитательный дом с питомцами и служащими; при оном давал в нём пристанище несчастным жителям столицы и с ними разделял последнюю свою пищу”.



P.S.  Даты событий, так же как и численность армий, цифры потерь,  часто по- разному называются разными авторами.


Рецензии