Саженцы

Конец сентября 1947 года.  Снаружи – полная тьма. Мы – отец, моя двухлетняя сестра Туся, и я сидим на кухне нашей подмосковной дачи. Отец с побледневшим, как-то сразу осунувшимся лицом то посидит на табурете, прислушиваясь, то вдруг встанет и подойдет к двери; потом, смерив маленькую комнату несколькими шагами, прошествует к окну, - всмотрится в царящую за стеклом темноту, и снова сядет. Мы с сестрой сидим, притихшие.
Рано утром мама уехала в Бирюлево, чтобы в плодовом питомнике приобрести яблоневые саженцы. Она знала, что для приобретения посадочного материала необходимо окопать столько же деревьев, сколько покупаешь саженцев. О том, чтобы в Бирюлево отправиться отцу, мама даже не желала слушать; посадочный материал она хотела отобрать сама, справедливо считая себя в этом вопросе  более компетентной. Прикинув время, которое ей понадобится на семнадцать саженцев; с учетом расписания поездов, она обещала вернуться к шести вечера, а на часах уж девять, а ее все нет и нет.
Я -  уже достаточно взрослый, чтобы представить, о чем думает отец. Хотя об этом нигде официально не сообщалось, согласно людской молве в Подмосковье орудуют многочисленные бандиты, которые в темное время суток, не только грабят и убивают  случайных прохожих, но и нападают на дома. Я понимаю, что отец разрывается между желанием тотчас ринуться на поиски мамы, и опасением оставить нас с сестрой одних.
С одной стороны, в ожидании время тянется мучительно медленно; с другой – глянешь на часы, а там уж – вон сколько! И не находишь себе места от тревоги.
Иногда снаружи раздается какой-то звук, и мы с отцом разом вздрагиваем и напрягаемся, но никакого продолжения не следует; наверное, собака пробежала. Чтобы хоть как-то утихомирить съедающую его тревогу, отец усердно подкладывает в печь дрова, хотя в комнате и так жарко.
Потом отец погружается в какое-то оцепенение, с взглядом, направленным в одну точку. И вдруг мы явственно слышим звонкую трель: цзи-цзи-цзи; сомнений нет: этот звук может издавать лишь шпингалет, прибитый к нашей калитке, когда его, туда-сюда поворачивая, чтобы легче шел, вытаскивают из скважины. Отец подскакивает с табурета, бросается к двери, сбрасывает крючок, на которую она была заперта, и широко распахивает. В прямоугольнике света, выброшенного в кромешную тьму  амбразурой двери, вдруг появляется и  стремительно приближается мама с огромной связкой веток за спиной. Ее лицо сияет радостью и гордостью из-за большого достижения.
- В чем дело? Почему так поздно? – спрашивает отец, стараясь подавить рвущееся  наружу озлобление. – Мы здесь с ума посходили!
- Представляешь, - возбужденно выкрикивает мама – на продажу, кроме яблонь, выставили саженцы смородины и крыжовника, - естественно, - тоже за перекопку. Ну как же было обойтись без смородины и крыжовника? Конечно, времени потребовалось больше, чем мы рассчитывали! Уж я так старалась, чтобы  закончить работу поскорее, - аж ладони стерла – посмотри!
Отец бережно берет мамины руки в свои, и тщательно осматривает кровавые мозоли.
- Их надо немедленно обработать и забинтовать – говорит отец. На его лице выражение укора сменяется заботой и нежностью.

Весь октябрь ушел на посадки.
 А через двадцать лет яблоневый сад разросся так, что весеннее цветенье, как волны исполинского цунами,  белой пеной заливало  наш участок от края до края.
Но не эта картина деревьев в цвету выступает из памяти, при воспоминании о нашем саде, а связка саженцев, которые принесла мама осенним вечером 1947 года.
                Апрель 2025 г.