Глава вторая. Конвой и треугольники поэзии

Глава вторая. «Конвой и треугольники поэзии»

Окраина посёлка встретила их пыльными дорогами, где дома стояли покосившиеся, но упрямые, как старые солдаты, с окнами, забитыми досками, и садами, где яблони всё ещё роняли плоды, несмотря на войну. Воздух здесь был чище, без привкуса пороха, и тишина казалась почти мирной — прерываемая лишь гулом приближающейся машины. Чуть дальше был виден посёлок городского типа, где текла нормальная, если можно так назвать жизнь.
В этот день приехал гуманитарный конвой из Питера — не вереница машин, а всего один микроавтобус коричневого цвета, бронированный Fiat, списанный когда-то из инкассаторской службы банка, теперь загруженный под завязку, как караван в пустыне, несущий воду путникам. Он прогрохотал по дороге, поднимая пыль, и остановился у импровизированного склада, где бойцы уже ждали. Среди сопровождающих выделялся Григорий Белов, известный поэт и журналист, с гитарой за плечами и взглядом, полным той тихой силы, что рождается из слов. Водителя звали Игорь — мужчина лет за шестьдесят, с лицом, изборождённым морщинами, как карта фронта, недавно демобилизованный из той же части, где служил Алёша; он вылез из кабины, отряхивая пыль с куртки, и улыбнулся уголком рта:
— Добрались, парни. Груз цел, а мы — тем более.
Григорий устроил небольшой концерт в импровизированном зале — под навесом из маскировочных сеток, где бойцы расселись на ящиках и брёвнах, как зрители в театре войны. Гитара запела низко, вибрируя в воздухе, как эхо далёкой реки, и Григорий читал свои стихи. Слова падали, как осенние листья, мягко, но глубоко, трогая сердца, уставшие от грохота. Эти стихи Григория Белова, полные воспоминаний о войне и мирной жизни, отражали темы выживания и надежды: в "Обрушение или в ожидании белых ночей" поэт рисует картину разрушения и возрождения, где "Провален пол. Жестокая война" переходит к "И можно наблюдать развод мостов / Любуясь долгожданной, белой ночью", символизируя переход от хаоса к миру. "Мы с дедушкой" вызывает теплые образы детства и охоты, с строками вроде "Мы с дедом вышли, гроздьями роса / Рубиновая в травах засверкала", подчеркивая связь поколений. А "Исчезновение слонов" ностальгически вспоминает ушедшую эпоху, цитируя "Россия – Родина слонов" и заканчивая "Слоны покинули страну, / Медведи спят в своих берлогах", размышляя о потере и изменениях времени. После концерта завязалась дружеская беседа — сигареты дымились, но в строго отведённом месте, истории текли, как вино из кувшина, и Григорий фотографировал ребят, ловя в кадр их улыбки, усталые, но настоящие, и брал интервью, записывая слова, что потом эхом разнесутся по тылу.
В конце, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в оттенки меди, Григорий подошёл к Алёше, сжимая в руках пачку распечатанных листов, свёрнутых в треугольники — как солдатские письма времён Великой Отечественной.
— Нам пора уезжать, — сказал он, кивая на микроавтобус, где Игорь уже заводил мотор, — а я не успел выполнить просьбу друзей-поэтов: передать их стихи бойцам. Раздай на передовой, ладно? Пусть слова станут щитом.
Алексей кивнул, беря пачку — бумага была лёгкой, но весомой, как обещание. С гуманитарным грузом Григорий и Игорь привезли многое: стиральные машины, что загудят, смывая грязь войны, холодильники для хранения надежды в виде еды, полиэтилен для строительства и гидроизоляции блиндажей, чтобы укрытия стали крепче, как корни в земле. А ещё подарки от центра "Мир да Лад" — "настолки", настольные игры, чтобы в свободное время, пока машины стирают, бойцы могли разнообразить досуг. В большой коробке находились такие игры как, "Кошки и стейк", "Звездные художники", «У кого больше» и даже игра «Супер танк». Когда находишься в посёлке, а не на передовой, почему бы и не вспомнить домашние вечера на гражданке, когда собирались на кухне всей семьёй, кидали кубики и передвигали фишки.
После ухода микроавтобуса посёлок затих, как после короткой бури — только эхо гитарных струн ещё витало в воздухе, смешиваясь с запахом свежей земли и далёкого дыма. Бойцы разбрелись по своим делам: кто-то убирал доставленный полиэтилен под крышу, кто-то перетаскивал стиральные машины, а кто-то уже подключал холодильник.
Буквально за несколько часов весь гуманитарный груз был распределён. Приехали машины и развезли всё по позициям.
 Алексей, с пачкой треугольников в руках, нашёл тихий уголок у старого забора, где солнце пробивалось сквозь кроны, золотя пыль в воздухе. Он сел на ящик из-под снарядов, разглаживая один из листов, и почувствовал, как эти стихи, свёрнутые в солдатские треугольники, словно письма из другого мира, несут в себе ту же силу, что и его собственная коробка с посланиями от дома.
Первый треугольник раскрылся легко, бумага шуршала под пальцами, как осенние листья. Он обратил внимание на имя автора — Анна Ошарина, и строки о "запылённом архиве" и "горячем привете под грифом 'секретно'" пронзили его, как эхо далёкой боли. Следующий был от Татьяны Летавиной: слова "мы победим, и я вернусь" зажгли искру надежды, напомнив о материнских молитвах. Затем Влад Савенко — его стихи о стойкости в бою, как корни в земле, эхом отозвались в душе Алёши. Очередной треугольник от Екатерины Насоновой: "так давно здесь не было тебя" и упоминание о голубятах в гнезде тронули, вызвав видения дома, где май приносит тепло, а февраль ещё сидит в душе. Стихи были простыми, но пронзительными: о реке, что течёт сквозь время, о материнских руках, что плетут сети из надежды, о братьях, стоящих плечом к плечу в тени гроз. "Это как эхо наших писем," — подумал Алёша, переходя к следующему. В нём поэт говорил о фронте как о саде, где семена мужества прорастают сквозь землю, пропитанную кровью, и дают урожай мира. Он перечитывал строки медленно, вслух шепотом, чтобы слова впитывались, как дождь в сухую почву, вытесняя усталость и страх. Вокруг суетились товарищи — сержант уже раскладывал карты для игры, доктор из госпиталя, задержавшийся на час, делился историями своей службы, — но для Алексея мир сузился до этих треугольников, где каждое слово было мостом между тылом и передовой, между поэзией и жизнью.
Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в оттенки меди, когда Алёша сложил последний лист. Он не спешил раздавать их — сначала хотел сам напитаться этой силой, чтобы потом, на передовой, передать не просто бумагу, а искру, что разожжёт в сердцах бойцов воспоминания о доме.
— Спасибо, Григорий, — прошептал он, глядя на уходящую дорогу, где пыль ещё не осела.
В этот момент война казалась чуть дальше, а дом — ближе, и треугольники в его руках шептали: "Держись, Алёша, как корни в земле".