Зубная боль

На этот раз начальник почему-то вызвал именно Олимa. Ортик ака растерянно остался в кабинете.
– Сегодня ты будешь в распоряжении Норкузи, – сказал ему начальник.
– С криминалистом? – удивился Олим.
Ему совсем не понравилось, что его отправляют под начало более молодого парня. К тому же, разве оперуполномоченный уголовного розыска не стоит выше криминалиста? В его глазах – несомненно. Всё-таки он борется с преступностью на передовой!
– Да, – кивнул начальник. – В центре города обнаружили человеческий скелет. Поезжайте вместе, осмотрите и, чем сможете, окажите помощь. Археологи обратились к нам, я не смог отказать.
Олим не понял:
– Я ведь не настолько образован, чтобы помогать археологам, – заметил он.
– Умным быть вовсе не обязательно.
– Тогда какую задачу вы мне поручаете?
– Да просто – у тебя есть машина. Подбросишь Норкузи туда и обратно.
Олим не сразу уловил смысл сказанного, а потом помрачнел, ощутил досаду. Обижался он на то, что его подчинили криминалисту, а выходит, роль у него вовсе шофёрская! Серьёзный, опытный оперативник уголовного розыска!..
– Может, и Ортик аку возьмём с собой? – язвительно предложил он.
Начальник поднял голову, пытаясь уловить на лице Олима иронию или насмешку, но тот стоял с самым невинным видом, чуть нахмурив брови.
– Нет, – отрезал начальник. – У него есть более важные дела.
Олим вышел.
– Ты остаёшься, – сказал Олим. – Начальник сказал, у тебя «важные дела».
– Есть ли дело важнее, чем направлять таких дураков на правильный путь? – буркнул Ортик-ака. – Без меня вы всё загубите!
Через полчаса Ортик-ака, Олим и Норкузи уже были на стройплощадке в самом центре города. Там, где вырыли котлован под здание, обнесённый забором, с кучами земли в стороне.
Стояла жара, вокруг висела пыль. Несколько рабочих сидели в тени стены с лопатами и кирками, неподалёку желтела заглушённая экскаваторная стрела. Внизу, в яме, трое мужчин стояли у невысокого земляного бугра, о чём-то споря.
Сотрудники внутренних дел представились.
– Хорошо, что приехали, – сказал худощавый, седовласый мужчина лет семидесяти, сгорбленный, в рубашке, безнадёжно болтающейся на его тощей фигуре. Он обратился к Ортик-аке: – Я археолог… Мирхосил Муталлибович. Рабочие наткнулись на кости, вот и позвали…
Он показал рукой на котлован: зияла яма в человеческий рост, вокруг навалена земля. Скелет был наполовину обнажён, нижняя часть ещё скрывалась под грунтом.
Норкузи подошёл ближе:
– А у вас что, своих специалистов для этого нет? – спросил он с показным превосходством.
– Специалисты есть, – вздохнул Мирхосил Муталлибович. – Но полномочий нет.
– В каком смысле – полномочий?
– Следственных. Изучать останки имеет право только следствие. А вдруг это жертва преступления? Вы уж разберитесь, а дальше мы сами.
Олим прыснул со смеху. Ему хотелось посмеяться над поспешностью криминалиста. Норкузи обиделся, а археологи ничего не поняли.
– Думаете, его убили и закопали? – Норкузи кивнул на кости. – Но ведь на такую глубину не хоронят!
– У него переломаны рёбра, – заметил археолог.
– Бедного и похоронить некому, – буркнул Ортик-ака. – Из-за одних костей столько шума!
Остальные то ли стушевались, завидев сотрудников внутренних дел, то ли побоялись лишним словом навлечь на себя неприятности, а может, археологи и вправду были людьми неразговорчивыми – так или иначе, молчали.
– Ну-ка, посмотрим, – сказал Олим. Он подошёл к куче земли, не обращая внимания на пыль, опустился на корточки и стал разглядывать череп.
Норкузи глядел на него сверху, остальные отступили в сторону.
– Ага, да у него зуб болел, – через минуту заключил Олим. – И болел так, что покоя не давал… Мучил, словно жилы из тела вытягивал!
Все удивлённо переглянулись. Ортик-ака прыснул:
– Да у тебя, видно, голова болит, – сказал он. – От зубной боли даже справку в поликлинике не дают, а ты по костям узнал!
***
Весна 1581 года.
Хамид – худощавый, среднего роста, лет двадцати, с отросшей бородкой и растрёпанными волосами. На ногах – стоптанные сапоги, одежда в пыли и пятнах. Он пробирался сквозь чащи к Ташкенту. Уже месяц его не отпускала боль. Боль в зубе. Ни днём, ни ночью не находил покоя. Сначала лёгкая, едва ощутимая, она постепенно усиливалась и превратилась в постоянное мучение, будто кто-то вколачивал в зуб раскалённый гвоздь.
Жизнь ему стала в тягость. Десять дней он не смыкал глаз: днём ещё кое-как терпел, отвлекаясь делами, но ночами боль становилась невыносимой. Стоило положить голову на подушку – словно в челюсть вонзался раскалённый прут, словно кто-то опускал в череп канат и тянул его вниз.
В родных местах, на берегах Чирчика, где жили хлебопашцы, не нашлось лекаря, умеющего лечить зубы. Деревенский цирюльник, тот самый, что детей обрезал, пробовал ковыряться, да только обломал половину зуба, сделав ещё хуже. По совету аксакала Хамид и направился в Ташкент: мол, там в крепости лекарей полно, всякие хвори лечат.
Но удача отвернулась. Сначала он сбился с дороги, потом нарвался на разбойников в зарослях – остался без коня. Лучше бы и жизнь забрали: боль жгла сильнее огня. Но какое милосердие у разбойников? Забрали коня, пару раз пинком наградили – и скрылись. Ту ночь Хамид провёл у придорожной хибарки: попросил кусок хлеба – аппетита всё равно не было, но силы нужны. А ночевал на берегу реки, на холоде. С утра снова пошёл к городу.
И снова беда.
– Эй, кто таков? – донёсся окрик.
Он шёл, держась за щёку, и не заметил, как к нему подъехал всадник. За его спиной уже двигалось около пятидесяти вооружённых воинов. Все в доспехах, с обнажёнными клинками и палицами в руках.
– В-в Ташкент иду, – заикаясь, ответил Хамид.
– Что тебе в городе? – спросил всадник.
– Лекаря ищу. Зуб болит, покоя не даёт, – Хамид не убрал ладони от лица.
– Постой-ка, я сам тебе найду лекаря, – прищурился всадник.
Его остановили, подоспели другие.
– Какой ещё лекарь! – рявкнул один. – Это лазутчик ташкентских султанов. Хотел известить их о нашем приближении.
Хамид остолбенел.
– Какой лазутчик? Что вы говорите? – не понял он.
– Не прикидывайся! – рявкнул другой.
На миг зубная боль словно отпустила. Но то был страх. Перед этими воинами вчерашние разбойники показались бы ягнятами.
– Взять его под стражу! – приказал полный, седой воин. – Чтоб в город не пробрался и не выдал нас.
Двое схватили Хамида и повели назад.
Вскоре он увидел – к Ташкенту надвигалось неисчислимое войско, словно саранча. У него закружилась голова.
Судьба оказалась беспощадной: его приход совпал с нашествием бухарского войска. Хамида взяли как подозрительного лазутчика. И если на миг зубная боль утихла, то вскоре вернулась с новой силой. Даже вид грозного воинства не отвлёк от мучений. Челюсть всё так же ломило, огонь боли жёг изнутри. Не сила боли страшна – страшна её неумолимость, то, что она не отпускала ни на миг.
Его связали по рукам и ногам и бросили под деревом.
Всю ночь он корчился в муках. Никто не поверил его словам о зубной боли: ну разве стал бы он, имея свободные руки, беспрестанно тереть щёку и держаться за челюсть? А теперь и пошевелиться не мог – ни рукой, ни ногой, а челюсть словно готова была отвалиться, боль жгла и стреляла, будто пробиралась изнутри прямо в голову. Конечности затекли.
К утру бухарское войско полностью подошло.
До Хамида никому не было дела. Ему развязали руки, пригрозив смертью, если попробует сбежать. Куда ему идти? Назад возвращаться не хотелось: тащить с собой эту невыносимую боль значило отказаться от самой жизни. Впереди же – осаждённый город. Не пройти. Всё равно убьют – то ли бухарцы, то ли ташкентцы.
Первый штурм окончился неудачей, и войско Бухары, поняв, что город так просто не взять, решило обложить его укреплениями. На эту работу согнали Хамида и сотни таких же пленников, захваченных вокруг города.
***
– Да вы, что, колдун? – спросил кто-то из присутствующих у Олима.
– Вы что, вместе с Ортик-ака учились? – ответил вопросом на вопрос Олим. Никто, кроме Норкузи, его не понял. Тот ухмыльнулся и, взглянув на Ортик-ака, пояснил: – Этот человек думает, что только колдун или психолог способен разгадать тайны.
– Я хотел спросить: откуда вы узнали, что у него зуб болел? – уточнил мужчина.
– Очень просто, – сказал Олим и, взяв в руки череп, показал собеседнику. – Вот, видите: верхний зуб наполовину сломан, половина сгнило, причём настолько, что гниль дошла до челюстной кости… она даже потемнела.
Остальные с любопытством уставились на череп.
– Может, он потемнел уже после смерти? – заметил кто-то.
– Нет, – возразил Олим. – После смерти почернела бы вся кость. А здесь разрушена именно челюсть. Значит, при жизни он страдал невыносимо.
При этих словах Олим скривился, будто сам ощутил ту боль.
– Так, выходит, он от зубной боли умер? – спросил Ортик-ака.
– Ну что вы, – покачал головой Олим.
– Тогда смотри внимательнее. Определи, от чего умер… Работай, как я учил, – важно заметил Ортик-ака и отступил на шаг.
Олим и Норкузи продолжили осмотр костей.
– Ну вы ведь проверяете? – недовольно сказал Мирхосил Муталлибович.
– А что нам ещё делать? – не понял Олим. – Вы же сами позвали!
– Мы рассчитывали, что вы просто взглянете, для проформы, и уйдёте. А мы продолжим свою работу.
– Так дело не пойдёт, – возразил Олим. – Раз мы пришли, должны убедиться, что здесь не совершено преступление. Пока не будем уверены – не уйдём. Мы обязаны исследовать.
Они вернулись к делу.
– Этот человек всю жизнь занимался земледелием, – сказал Олим, отложив в сторону обломок кости.
– Всю жизнь? Откуда вы это взяли? – спросил кто-то.
– Ну уж точно не работал в уголовном розыске, – съязвил Ортик-ака. – Иначе я бы его знал.
– Возможно, и не всю жизнь, – смягчился Олим, поняв, что перегнул. – Но с тех пор, как у него сменились молочные зубы и выросли настоящие, он трудился на земле… По крайней мере, родители его занимались этим. В общем, это не скотоводы, не интеллигенция и не горожане.
– И откуда вы это узнали? – допытывался кто-то.
Олим промолчал.
– Ну, откуда? – даже Ортик-ака не удержался от вопроса. А чтобы скрыть неловкость, сделал вид, будто это не ему интересно, а остальным: – Скажи-ка им, пусть знают, как в уголовном розыске работают.
– По зубам, – сказал Олим. – От грубой пищи они сточились, на них остались характерные борозды. Он питался в основном зерновыми. От мяса или другой мягкой пищи таких следов не бывает.
– Да, – сказал Норкузи.
– Видел? – подтвердил Ортик. – Вот именно!
Скелет ещё не был полностью выкопан из земли: лишь голова и грудь оказались слегка обнажены. Левая рука лежала на груди и потому виднелась, правая же скрывалась, рёбра не были до конца открыты.
– Это перелом при жизни… – наконец сказал Норкузи. – Такие трещины бывают у тех, кого переезжает машина. Рёбра ломаются ровной линией…
– Я же говорил, раздроблены, – вмешался Мирхосил Муталлибович.
– Хотите сказать, его сбила машина? – уточнил Олим.
– Похоже, да, – ответил Норкузи. – Всякое могло случиться.
– Тогда выходит, это уже наше дело? – Олим продолжал осторожно освобождать кости.
После этих слов и Мирхосил Муталлибович, и его спутники с интересом наклонились к ним.
– Ошиблись мы, – сказал наконец Олим. – Не может быть. Если бы его задавила машина, значит, это случилось в недавнем прошлом. Но судя по тому, что зуб разложился так глубоко, до самого челюстного сустава, он никак не мог жить в наше время. В наши дни человек не выдержал бы такой боли.
– Может, и не выдержал, пошёл бы к зубному, ты же не знаешь, – возразил Норкузи.
– Почему не знаю? Не ходил он! Вон, раскрошившийся, развалившийся зуб всё ещё в челюсти. Ни отпиленных мест, ни пломбы не видно.
– Машина переехала, – уверенно повторил Норкузи. – Рёбра указывают именно на это.
– Нет, – твёрдо сказал Олим. – Если бы это был человек эпохи машин, он обязательно сходил бы к стоматологу.
– А вдруг он жил в какой-то глухой местности… где стоматологов не было?..
– Где? В глухой местности?! Мы с вами стоим в самом центре Ташкента. И в средние века это место было центром города! – Олим при этих словах поднял голову и вопросительно взглянул на окружающих.
– Не таким уж и центром, – возразил Мирхосил Муталлибович. – Где-то неподалёку проходила городская стена.
– Какая разница, – сказал Олим. – Всё равно это был город. А в городе не могло быть нехватки лекарей… По крайней мере, в конце XIX и в XX веках.
– Что же ты хочешь сказать – что этот человек жил ещё раньше?! – в изумлении воскликнул Норкузи. – Быть не может!
Ортик-ака слушал спор двоих, не зная, на чьей стороне правда.
***
У Хамида руки не слушались: даже после четырёх ударов плетью от десятника он не воспрял духом. Боль усиливалась. В конце концов его оставили в покое. Он отошёл в сторонку, то садился, то вставал.
– Эй, из какого ты рода? – спросил один из воинов.
Хамид был не в том состоянии, чтобы отвечать на такие вопросы. Поднял голову, метнул сердитый взгляд – и промолчал.
– Зуб болит, да? – снова спросил воин.
На этот раз в его голосе сквозила жалость.
– Болииит… – выдавил Хамид, не отпуская челюсть рукой. – Из рода Жалойир…
– Жалойир?! Так ты наш, оказывается! Что ж ты тут делаешь?
Хамид промолчал. Левой рукой показал на челюсть: мол, нет сил говорить.
– Хочешь, найду тебе лекаря? – сказал воин.
Глаза Хамида засветились.
– Вон там, – воин указал в сторону далёких шатров. – Во второй юрте сидит лекарь по имени Тошмурод. Лёгкая у него рука… Мне тоже зуб рвал, будто рукой сняло. Иди! Скажешь, что я послал.
Хамид, не произнеся ни слова, прижимая челюсть рукой, направился в указанную сторону. Даже имя того воина не спросил. Но в душе ликовал: наконец-то найден лекарь, и от этой невыносимой боли можно будет избавиться! Что будет дальше – уже всё равно.
– Зуб болит? – спросил черноволосый, бородатый парень в коротком халате, сидевший у входа в юрту и перетирающий в ступке какие-то травы. Он мельком взглянул на Хамида и снова занялся своим делом.
– Да! – выдохнул Хамид.
– Дай взгляну!
Лекарь приподнялся, подошёл к Хамиду, заставил его раскрыть рот и внимательно осмотрел.
– Верхний? – спросил он. – Эх-хэй…
Хамид утвердительно кивнул.
Лекарь развернулся и уже собрался уходить.
– Что, всё так плохо? Неизлечимо? – в смятении спросил Хамид.
– Отчего же? Лечится, – ответил лекарь.
– Спасибо! – вырвалось у Хамида от радости.
– Только условие есть, – спокойно продолжил лекарь. – За работу дашь две серебряные монеты Искандар-хана.
При слове «монета» у Хамида внутри всё похолодело.
– У меня их нет, – сказал он жалобно. – Разве нельзя ради благого дела?
– Нет, – отрезал лекарь. – Мои джинны не позволят бесплатно лечить…
– Сколько дней скажете – буду служить вам, – умоляюще продолжил Хамид.
– Служба не нужна. Только две серебряные монеты! И не простые, а именно Искандар-хана. Добудешь – избавишься от боли. Всё!
Лекарь вернулся к своим делам.
– А если другого выхода нет? – растерялся Хамид. – Наши земли ведь не подвластны Искандар-хану… где же я возьму его монету?
Лекарь равнодушно пожал плечами. На дальнейшие просьбы не только не согласился, но и рассердился, прикрикнул на него.
Пришлось Хамиду уйти.
Но где же раздобыть заветные монеты?
Прошло ещё два дня. Хамид обивал пороги, просил в долг, обращался к знакомым – всё напрасно. Возвращаться домой с такой болью он и не думал: лучше умереть здесь, чем мучиться дальше. Да и смерть казалась близкой – город был в осаде. Войско Бухары уже не раз штурмовало Ташкент, но безуспешно: под стенами полегло немало солдат, многие нашли могилу в воде Обканда. В лагере бухарцев воцарилось смятение.
Хамид тем временем оставался при войске, помогая с разными мелкими делами.
– Побудешь со мной десять дней – получишь две серебряные монеты, – сказал ему однажды солдат по имени Кулман, выслушав его историю.
– Что я должен делать? – едва выговорил Хамид.
– Будешь рядом со мной в бою, прикроешь, если придётся.
***
Норкози продолжал рассматривать кости. Поняв, что те не уйдут, Мирхосил Муталлибович опустился рядом и маленькой лопаткой осторожно разгребал землю.
– Вот это кость левой руки, выше локтя, – сказал Норкузи, взяв в руки довольно крупный фрагмент и повертев его.
Мирхосил Муталлибович не обращал на него внимания, сосредоточенно работая.
– Смотри, здесь след раны, – Норкузи показал на едва заметную вмятину посередине кости. – Нанесена чем-то твёрдым, острым.
– С чего ты взял, что острым? – учёный поднял кость.
– Элементарно, Ватсон, – ухмыльнулся Норкузи.
– Эй, Ватсон… – взорвался Ортик-ака. – Говори по-человечески!
Он опасался показаться простаком, не понимая, о чём речь.
– Ясно, – сказал учёный, разглядывая повреждение в лупу. – Будь удар не острым оружием, кость бы треснула, а тут лишь выемка… А раз вокруг есть следы срастания – значит, рана получена при жизни!
– Ну конечно, где ты видел мертвеца с раной на руке? – заметил Норкузи.
– Я хочу сказать, что это было не так уж давно, – уточнил учёный.
– Так его, значит, зарезали? – спросил Мирхосил Муталлибович.
– Возможно, – ответил Норкузи.
– А если бы не зарезали – выжил бы? – поспешно вставил Ортик-ака.
– Думаю, его сразила стрела… След похож на отметину от наконечника, – сказал учёный.
Ортик-ака прикусил язык и бросил на учёного недовольный взгляд, в котором читалось: «Нельзя было просто согласиться, чтоб не выставлять нас дураками?»
– Откуда ты так быстро догадался? – прищурился Норкузи.
– Надо учитывать сам удар, – ответил Учёный. – Стрела движется по инерции. А инерция, по сути, значит «бездеятельность»… То есть, попав в цель, она останавливается на месте. А вот нож, если вонзается, не замирает в точке удара – он скользит дальше. Оттого след был бы не округлым, а вытянутым.
– Тогда, где наконечник стрелы? – спросил Ортик-ака.
– Мы же только что решили: после ранения он жил ещё какое-то время! Разве человек носит в себе стрелу? Выдернул, выбросил – и всё.
***
Хамид держался рядом с Кулманом два дня, но боль в зубе не утихала. На третий день утром войско Джултойбия двинулось в наступление у Кукчинских ворот. Кулман шёл в том полку, взял Хамида с собой: предстояло перелезть через стену.
Он достал ему кольчугу, шлем, меч и щит. Его обязанность – не сражаться, а быть при Кулмане: в случае ранения вынести его с поля боя. Так они и договорились. Хамид бы ни за что не согласился на столь тяжёлое условие, кабы не зубная мука: иной надежды избавиться от неё у него не оставалось. Жизнь сейчас и вовсе казалась ему мелочью.
Когда добрались до реки Обканд, из-за стены град стрел обрушился на наступавших. Одна из них вонзилась в левую руку Хамида – выше локтя, туда, где заканчивался рукав кольчуги. Сначала он даже не заметил, пока Кулман, крикнув, не указал ему на рану. Хамид вытащил стрелу – в груди похолодело, место ожгло жгучей болью.
– Отходи назад, – приказал Кулман. – Ступай в шатёр…
К полудню натиск отбили, и бухарское войско в беспорядке отхлынуло. Погибших и раненых было немало. Кулман вернулся живым и отвёл Хамида к другому лекарю.
– Зацепило по руке, – сказал тот, глянув на рану. – Повезло тебе.
– А зуб вырвать возьмёшься? – поспешно спросил Хамид.
– Вот уж больно тебя мучает, – усмехнулся лекарь.
Но, осмотрев его рот, нахмурился:
– Нет. Такой зуб я не выдеру… Ухватиться не за что. Давай лучше перевяжу руку.
– Говорят, есть лекарь Тошмурод, – пробормотал Хамид. – Он обещал вырвать… Только денег просил.
– Если обещал – пусть и берётся. Моё дело здесь кончается, – резко оборвал тот.
Они отошли. Кулман вложил Хамиду в ладонь две серебряные монеты:
– Вот твоя плата. Дальше я в тебе не нуждаюсь.
Хамид не верил счастью. Прижав деньги, со всех ног бросился к шатру Тошмурода.
Но… судьба снова обманула его. Палатка оказался пуст. У сидевших неподалёку навкаров он стал расспрашивать.
– Войско султана Абдулкаддуса ударило от Самаркандских ворот и прорвалось в город, – сказал один из них. – Да силы не хватило: ташкентцы многих перебили, многих в плен взяли, кое-кто успел бежать.
– А Тошмурод-табиб? Что с ним? – заторопился Хамид.
– Он в плену. Теперь ищи его в городе.
– Так ведь убьют?
– Нет. Лекарь везде нужен. Не убьют!
Хамид так и застыл, сжимая в кулаке заветные монеты.
***
Мирхосил Муталлибович всё продолжал вычищать землю маленькой лопаткой. Уже обнажилась значительная часть скелета.
– Правая рука оказалась под телом, – сказал он, стараясь привлечь внимание милиционеров.
Те наклонились посмотреть. Но взгляд Норкузи снова упал на сломанные рёбра.
– Подозрительно, что все переломаны одинаково, под одним давлением… Я всё больше уверен: человека сбила машина.
– Вполне возможно, – согласился Ортик-ака. – Нередко вижу: собьют человека машиной, потом привезут на пустырь и зарывают.
– В средние века машин не существовало, – холодно заметил Учёный.
– Может, телега раздавила, – вставил кто-то из молодых парней, стоявших поодаль и слушавших спор.
Норкузи оглянулся, наклонился над костями и вытянул руки, будто проверяя что-то.
– Нет, так не бывает, – произнёс он наконец. – Что-то тяжёлое, широкое прошло поперёк: рёбра сломаны с обеих сторон.
– Смотрите, у него в руке что-то есть, – заметил Мирхосил Муталлибович.
Учёный, Норкузи и ещё двое ребят поспешно, забыв о пыли и земле, опустились на колени и уставились туда, куда он показал. Мирхосил Муталлибович осторожно раздвинул кости рёбер маленькой лопаткой.
– Щётку дайте, – протянул он руку.
Ему подали кисточку, и он стал бережно сметать землю. Между сведёнными костями пальцев показались два тёмно-серых куска металла.
– Может, сначала убрать кости в сторону? – предложил Мирхосил Муталлибович.
– Нет, достаньте аккуратно то, что зажато в пальцах, – сказал Учёный. – Потом займёмся остальным.
Мирхосил Муталлибович сделал сбоку углубление, просунул руку, извлёк находку, протёр и поднял к солнцу.
– Что это? – спросил Норкузи.
– Монета? – предположил Учёный.
– Сейчас… – ответил тот в волнении.
Он долго молча разглядывал находку.
– Шестнадцатый век, – сказал наконец. – Серебряная монета, чеканенная от имени Искандар-хана его сыном Абдуллой-султаном. Вот здесь так и написано.
– Это что-то проясняет? – спросил Норкузи.
– Абдуллахан трижды захватывал Ташкент, – пояснил Мирхосил Муталлибович. – Долгое время город был под его властью, и в обороте ходила именно его монета. Думаю, этот человек был навкаром бухарского войска и погиб под стенами города, убитый ташкентцами.
– Но это невозможно, – возразил Учёный. – В бой он пошёл бы в кольчуге, со шлемом и оружием… А тут – скелет голый!
– С чего ты взял?! – воскликнул Ортик-ака.
– Да так, к слову, – смутился Учёный. – Одежда истлела, а кольчуга и шлем не сгнили бы.
– Может, его раздели, – сказал Мирхосил Муталлибович. – Мы ведь не знаем, насколько ценным было тогда оружие и как снабжали войско!
– Если раздели, и монету забрали бы, – возразил Учёный.
– А он сжал её в руке, не заметили…
– Впервые вижу, чтоб воин с монетой в кулаке шёл в бой!
– Тогда что же произошло? – рассердился Мирхосил Муталлибович.
– Пока не знаю, – ответил Учёный. – Но одно ясно: зубная боль гнала его, и покоя он не находил…
– И что задавило его тяжёлым грузом – это тоже ясно, – добавил Норкози.
***
Теперь, когда в войске стало много раненых, найти лекаря уже было несложно. Все к ним обращались, работы прибавилось. Хамид обошёл четырёх–пяти лекарей. Ответ был один: этот зуб невозможно вырвать. Советовали пить вино, чтобы унять боль. Служа то тут, то там, он достал немного вина, но толку не было: наоборот, боль усилилась. Если раньше она была глухой, то теперь стала острой, резкой.
Тем временем Абдуллахан, озлобленный тем, что ташкентских защитников не одолеть, а его воины несут всё большие потери, велел перегородить арык у Кукчинских ворот, чтобы затопить стену водой. Арык запрудили, и вскоре вода разлилась, подмочив камень.
А о Тошмурод-табибе не было ни слуху ни духу.
– Что мне теперь делать? – с отчаянием сказал Хамид Кулману. – Жизнь мне не мила…
– А если поискать того самого лекаря, что обещал помочь?
– Он в плену, в городе… Как же я его найду?
– Если перелезешь через стену – там город, – сказал Кулман. – Спросишь, поищешь – найдёшь его. Таких лекарей не держат в застенках: они нужны, чтобы лечить раненых… Только есть одна беда – примут за шпиона и тут же убьют.
– Смерти я не боюсь, – ответил Хамид. – Жить с этой болью – хуже смерти… Есть ли дорога в город?
– Вон там, где стену подмыло водой, защитников нет. Оттуда нападения никто не ждёт, и воинов перевели на другие башни. Если сумеешь пройти по жиже, перелезешь через стену – никто и не заметит. Только смотри – основание там мокрое, если обрушится…
– Не обрушится, – упрямо сказал Хамид. – Слыхал, стена крепкая. Дашь мне верёвку с крюком?
Ждать до вечера он не смог. Взял у Кулмана верёвку и железный крюк и направился к огромной стене, чьё основание разъела влага. Ташкентцы оттуда нападения не ждали: кругом – лужи, грязь, разлившаяся вода. Стена отсырела, стала опасной и для самих защитников – вот они её и покинули.
Хамид шёл один. Одежда промокла до нитки, облепила тело глиной и илом. Добравшись до подножия, он попытался метнуть крюк – верёвка от сырости потяжелела, и дело шло плохо. Несколько раз он уставал до изнеможения, пока, наконец, железо не зацепилось за зубец стены. Тогда он ухватился и начал карабкаться.
Наверное, никто из новичков не мог понять, как в бою, под градом стрел, можно рисковать жизнью и карабкаться по раскачивающемуся канату, скрипя зубами… Хамид тоже не понимал. Он лишь боялся, что мокрый кошель выпадет из-за пояса. Вынул его, привязал к запястью: так надёжнее. Пусть висит перед глазами, чтобы не потерять.
Наконец, собрав все силы, он стал подниматься. Решимость его была непреклонной – чего бы ни стоило, добраться до верха. Боль в челюсти уже рвала сознание, ещё день ждать он не мог.
И вдруг что-то дрогнуло: верёвка пошла вниз. Хамид подумал, что крюк сорвался, но нет – он держался за стену. А сам он падал… Кошель качнулся на запястье, чуть не вырвался. В отчаянии Хамид ухватил его и сжал в кулаке – ведь всё его существование было в этих серебряных монетах, без них жизнь теряла всякий смысл. Эти монеты определяли его судьбу.
И падая, он продолжал их держать. Ударился лицом о стену, всё вокруг мгновенно потемнело. Тяжёлый стена обрушился сверху, погребя его.
Последнее, что ощутил Хамид, – внезапное счастье: тьма, в которой исчезла многодневная мучительная боль, и монета, которую он всё так же крепко сжимал в ладони…
***
– Думаю, всё ясно, – сказал Мирхосил Муталлибович. – При последнем походе Абдулла-хан велел пустить воду под стены, и они рухнули. Вот этого человека и придавило тогда. Рёбра у него тогда и поломались.
– Но почему только рёбра? – удивился Норкузи.
– Верно, – кивнул Олим. – Но вспомните: всё кругом было залито водой, грязь смягчил удар... Так что он погиб именно в те времена.
– Значит, это вне нашей компетенции? – спросил Ортик ака, всё ещё не до конца понимая.
– Конечно, – ответил Олим. – Давно было. В наш круг дел не входит.
– Тогда… тогда что же, – торжественно сказал Ортик ака. – По коням!
– Погодите, давайте ещё осмотрим, – не удержался Олим. – Может, узнаем что-то большее.
– Ты сыщик, а не археолог, – оборвал его Ортик ака. – Пора.
– Странно всё же, – пробормотал Олим.
– Вот когда начальник за нераскрытые дела всыплет, тогда и будет странно. Пошли!
…И вот через полчаса Ортик ака уже развалился в кресле у начальника, довольный, как будто раскрыл серьёзнейшее преступление.
– Жертвы нет, начальник, – сказал он с видом знатока. – Смотрел, проверял. Кости… Видать, зуб у него болел. Ещё и стрелу в спину получил. Потом полез через стену к какому-то Абдуллобаю во двор, стена рухнула, придавила его. Вот рёбра и переломаны.
– Стена? Почему рухнула?
– Поливали огород, вода подмыла. Так и свалилась.
– Когда это было?
– Давно. Ещё до войны… ну или во время. Срок давности вышел. Я ребятам сказал – оформляйте. Нет тут дела.
Начальник улыбнулся:
– Спасибо, Ортик ака. Хорошо, что вы сами туда поехали. Молодёжь бы и не разобралась.
– Точно, – расцвёл Ортик ака. – Оба стояли, хлопали глазами. Пришлось учить. Не знаю, что будет, как мы на пенсию уйдём…
– А криминалиста я ведь с вами посылал, чтобы разобрался в костях!
– Э, где там… – махнул рукой Ортик ака. – Дураки оба, что один, что другой… Всякая тварь по паре
***
Когда бухарское войско овладело городом, лекаря Тошмурада выпустили из плена. Кулман встретил его и спросил:
– Ты нашего слугу зуб лечил? Он собирался в Ташкент пробираться… пришёл?
Сначала лекарь не понял, потом вспомнил:
– А, тот? У него зуб уже сгнил. Вырвать нельзя было. Мне стыдно признаться, что не сумею, – вот и сказал: «Принеси серебряный дирхам Абдуллы султана». Я ведь знал – у него такой монеты нет…