О стеклоноге и природе отражения

В году, ныне уже затёртом временем, когда монахи ещё спорили с алхимиками о весе души, а купцы ощущали ветер перемен, случилось мне услышать историю, которая и впрямь достойна записи в книгах дивных зверей.

Купец из Венеции, чья слава шла впереди него, вёз через горные перевалы Востока диковинные зеркала, столь чистые, что якобы отражали не только лицо, но и помыслы того, кто в них глядит. Путь его лежал в город Ядян с башенками из слюды и медными воротами. Но на третий день странствий, когда солнце близилось к закату, караван был вынужден остановиться у степной обители, где вёл отшельническую жизнь брат Савва, монах-алхимик.

Брат Савва славился не столько благочестием, сколько страстью к разгадыванию скрытого устройства тварей подлунного мира. Говорили, на досуге он переписывал трактаты Захарии Еврея и спорил с призраком Платона о природе материи. С ним обитала юная Настасья, дочь самаритянского лекаря — уж не знаю, кем приходилась Савве: ученицей или испытанием искушения.

* * *

В ту ночь, когда ветер нёс запах горящих трав, грянула тревога: из монастырских садов послышался пронзительный крик. Настасья с фонарём бежала навстречу купцу и брату Савве — бела, как полотно.

— Он явился, — хрипло выдохнула она, — стеклоногий зверь!

Савва быстро перекрестился, но то был жест скорее привычки, чем веры. Купец же, не ведавший местных страхов, поспешил к ограде: любопытство всегда брало верх над осторожностью.

В глубине сада, среди измятых ирисов, стояло неведомое животное: тело волчье, прозрачное, словно из хрусталя. Внутри него бурлило нечто дымное; вместо одной из лап — острый, как стилет, шип из стекла. Глаза его светились зелёной тоской.

Монах шептал: 
— Это же тот, из загадок Гераклита: существо, которое самой своей плотью разделяет и соединяет огонь и воду... Он пришёл — воплощение противоборства вещей.

Купец глядел без страха, лишь с жадным интересом. Настасья же дрожала: 
— Он каждую ночь бродит между отражениями — ни жив, ни бездушен. В мудрой книге Феопомпа говорится: тот, кто увидит стеклонога в зеркале, узрит, как прошлое его ломается в бесконечных осколках.

* * *

Монах Савва положил ладонь на плечо купцу: 
— Ты — носитель зеркал. Неужто вздумал смотреться в них без опаски? 
— Я весь рынок обошёл в поисках истинного отражения, — усмехнулся купец, — но в каждом стекле всяк видит себя не в полноте.

Зверь подошёл ближе, и казалось, что в его груди клубится зарево рассвета и полночный мрак.

— Вся алхимия мира не соединит эти две стихии, — сказал Савва, — пока ты сам не отпустишь своё отражение.

В этот миг Настасья шагнула вперёд: 
— А если позабыть себя? Разве не это советовал Симеон Новый Богослов, когда говорил о пустом сосуде?

Стеклоног застыл, будто не понимая: быть пустым — страшнее, чем разбиться.

— Мудрецы Востока пишут: пустота — начало всякой формы, — тихо молвил монах. — Может, сие создание — напоминание нам, что все мы прозрачны, и не так страшны разбитые зеркала, как страх не увидеть в них ничего.

Зверь печально вздохнул, стеклянной лапой задел зеркало купца — оно рассыпалось, оставив на траве тёмный осколок.

* * *

Утром следа его не нашли. Настасья утверждала: ночью ей снился бесконечный сад отражений, и в каждом стеклоногий зверь становился всё менее видимым — пока вовсе не растворился в пустоте.

Купец же, вернувшись в Венецию, больше не торговал зеркалами. Брат Савва переполнил свои тетради спорами о зверях, с которыми нельзя спорить среди людей.

Говорили потом: кто хоть раз встретил стеклонога — тому открылась истина об иллюзорности внешнего и о хрупкости того, что зовём собственной душой.


(Из «Книги разночтений и дивных зверей», якобы обнаруженной в забытой библиотеке Лемноса. Год записи не установлен).