Глухая ночь

Ночь не заканчивалась. Она не имела ни начала, ни конца, просто была, как испорченный диск, застрявший на одном звуке. Я лежал, то закрывая глаза, то снова открывая их, и мне становилось одинаково тяжело и с тем, и с другим. Веки не приносили темноты, темнота не приносила покоя. Всё тело становилось излишним, обнажённым. Казалось, что я чувствую каждую клетку, как вялую, чужую массу, разбросанную по постели.
Я повернулся на бок, но простыня прилипла к коже, и я ощутил липкость собственного тела, почти стыд. Даже без сна я чувствовал, будто обнажил себя перед самим собой. Лишняя плоскость тела, лишний вес рук и ног, этот живот, который мешает дыханию. Я пытался поймать равномерность вдохов, но они становились прерывистыми, будто я делал их не сам. Внутри поселилась дрожь — не физическая, а тугая, давящая, как будто где-то в животе затаилась пустота, и эта пустота хочет расширяться.
Часы на столике тиканьем отмеряли моё бессилие. Каждая секунда звучала как лёгкий укол иглы: раз, раз, раз… Я поднимал голову, смотрел — стрелки двигались, но время не уходило. Я мог бы поклясться, что прошёл час, а прошла лишь минута. Всё медленно сгущалось, ночь обрастала липкой субстанцией, и я уже не различал, где воздух, а где моё тело.
Я попробовал встать. Пол был холодным, шершавым, будто пропитанным собственной памятью. На нём остались следы моих прошлых шагов, мои призрачные тени. Я сел на стул и уставился в окно. Там было чёрное, неподвижное небо, без звёзд, как чёрная ткань, протянутая через всю вселенную. Иногда по улице проезжала машина, и свет фар резал комнату, высвечивая на мгновение углы, шкаф, книги на полке. Всё это выглядело чужим, ненужным, как будто я оказался в комнате мёртвого человека.
Я попытался читать. Книга лежала на столе, открытая на середине. Буквы складывались в слова, но слова были пустыми, как оболочки. Я видел их форму, читал привычным движением глаз, но не понимал ничего. Они отскакивали, как шарики ртути, скатывались обратно на бумагу. Я закрыл книгу и почувствовал, что страницы холодны, почти влажны, как если бы они не хотели, чтобы их трогали.
Бессонница не была отсутствием сна — она была присутствием чего-то иного. Вещи начинали жить собственной жизнью. Стол становился массивным и враждебным, он давил своим весом, хотя не двигался. Шкаф вырастал, темнел, будто внутри кто-то дышал. Моё собственное тело переставало быть моим: рука лежала на колене, и я смотрел на неё так, будто это не моя рука, а чужая конечность, оставленная рядом.
Иногда мне казалось, что я всё-таки уснул. Но эти сны не были снами: они были продолжением комнаты. Я видел те же стены, те же книги, но они медленно плавились, распадались на пятна. Иногда я слышал, как кто-то ходит по коридору, медленно, нарочито громко, и я вскакивал, шёл проверять — никого. Шаги растворялись, но оставляли после себя след: пустоту в воздухе, которая становилась ощутимой, плотной.
Я начал думать о том, что сон больше не вернётся. Что теперь моё существование — это растянутая ночь, бесконечная и неподвижная. Сначала это пугало, потом стало почти обыденным. Я чувствовал, что растворяюсь, что у меня уже нет центра, нет «я». Есть только комната, вещи, и бесконечное колебание между ними. Я уже не человек, а скопление ощущений, не имеющее смысла.
Я вышел на кухню. Холодильник гудел глухо, равномерно, как дыхание огромного животного. Я открыл дверцу — свет ударил в глаза. Пакеты, банки, хлеб, кусок сыра. Я смотрел на них, но не испытывал голода. Я закрыл дверцу и понял, что на самом деле открыл её только для того, чтобы убедиться: вещи всё ещё на месте. Я боялся, что они исчезнут, что кухня будет пустой, и тогда я останусь один на один с этим гулом, с этим молчанием.
Возвращаясь в комнату, я поймал отражение в зеркале. Лицо казалось чужим: глаза блестели, зрачки расширены, кожа серая, рот искривлён в усталой гримасе. Я не узнал себя. На мгновение показалось, что это кто-то другой смотрит из зеркала, с таким же недоверием. Я отвернулся.
Время перестало существовать. Я уже не знал, утро ли сейчас, или всё ещё ночь. Свет в окне постепенно серел, но этот серый был не утренним, а мёртвым, тусклым. Он не приносил облегчения. Я снова лёг, закрыл глаза и услышал, как в груди глухо гремит сердце. Оно било слишком громко, слишком неуместно. Я подумал: если оно остановится, я, наверное, не почувствую разницы.
Бессонница — это не отсутствие сна. Это слишком яркое присутствие бытия. Каждая вещь, каждая складка ткани, каждый вдох становятся чрезмерными, невыносимыми. И от этого невозможно убежать.
Я снова открыл глаза. Комната та же, но чуть сдвинутая. Я понял, что эта ночь никогда не кончится.