Реквием по идиоту

Пока мы откладываем жизнь, она проходит.
Луций Анней Сенека

Предыстория

Квартиру, которую я недавно купил, продавали наследники умершего мужчины. Не желая чистить многолетние завалы своего почившего родственника, они оставили ее как есть, то есть страшно захламленной. Родственник, с которым я вел дело, по поводу моих расспросов хмыкнул: «Нам его похороны обошлись в копеечку. Так что возиться с оставшимся барахлом я предоставляю вам». «Но также квартира идет дешевле?». На что мужчина, философски заметил: «А разве вас это не устраивает?».

Вытаскивая кучи хлама, я наткнулся на старый дипломат. Когда-то это была роскошная вещь. Престижная. Обтянутый телячьей кожей тисненой фактуры, светло-коричневого оттенка, этот чемоданчик придавал его владельцу определенный статус. И начинка всегда соответствовала его статусу. Но дни чемоданчика прошли.
Теперь в потерявшем цвет и форму предмете лежали несколько блокнотов и ученических тетрадок, исписанных неровным, почти неразборчивым почерком.

Некоторые листки в блокнотах не читались.
По виду тетрадей можно было предположить, что они иногда служили подкладками под сковородки и кастрюли. Листы были залиты бурыми пятнами, либо замазаны непонятной субстанцией или пропитаны масляными потеками. Никаких причин хранить эту макулатуру у меня не было. И все же что-то остановило меня от выбрасывания залежалой кучи истрепанных бумаг в мусоропровод. Мельком глянув на бумаги, я оставил чемоданчик. Что-то в этих записках меня привлекло. Но уйма дел и время поджимали, поэтому разбор бумаг я отложил на потом.

Много позже, копаясь на антресолях, я вновь наткнулся на чемоданчик. Невольно я втянулся в просмотр записок. Поначалу я не мог понять, что заставляет меня их читать. Но постепенно до меня дошло. Странная манера письма и какая-то вселенская отстраненность чувств бросались в глаза почти в каждом из этих текстов.

Читал я вперемешку. Отрывки и фрагменты записей сменялись развернутыми описаниями случаев из жизни. В блокнотах было больше отрывков. Тетради, возможно в силу их большей протяженности пространства для письма, давали простор откровениям и более подробным описаниям жизненных ситуаций. Правда, таких было немного по сравнению с рвано-торопливой скорописью текста в блокнотах. Я предположил, что, возможно, мужчина носил блокноты с собой, а тетрадям он обращался дома в минуты смурных, пьяных загулов. Много было записей чисто практического свойства: подсчеты, списки долгов, расписания автобусов, электричек, имена, номера телефонов и просто листков, заполненных неразборчивым почерком. Но мне это не мешало. Я их пропускал автоматически. Глаза сами находили более-менее значимые тексты.

И еще одно обстоятельство привлекло мое внимание: все записи были в третьем лице. Выходило, что записки были о ком-то, весьма знакомом автору человеке. Было очевидно, что автор писал о себе, но почему-то в третьем лице. Создавалось впечатление, что мужчина хотел взглянуть на себя как-бы со стороны, понять, что же он такое на самом деле. Разгадка этих записок нашлась в самом конце одной из тетрадей. Едва разборчивым, нервным почерком на отдельной странице было написано: «Он был идиотом. Жил, как идиот, и умер, наверное, тоже так же…».

Желтый блокнот

Мужчина отставил стакан. Он пил уже несколько часов подряд. Почти весь день. В последнее время запои становились все чаще и продолжались дольше. Наутро мужчина похмелялся остатками и заново валился отсыпаться. Вечером надо было вставать.
Бывало питье заканчивалось. Он с трудом одевался и выбирался из квартиры. Оказавшись на улице, мужчина останавливался в раздумье.
На ней было несколько торговых точек для продажи спиртного. Направо павильоны, налево маркеты. До маркетов было гораздо ближе. Но мужчина, не задерживаясь, направлялся к павильонам. Там, в одном из них, работала славная дама. Она всегда давала товар в любое время. Иногда у мужчины не хватало денег. Тогда дама, скупо улыбнувшись, говорила: «Потом занесете».

Мужчина, благодарно кивая, бормотал слова признательности. Эту славную даму он не подводил никогда. С получки первым делом он направлялся на эту торговую точку. Выкладывая на прилавок несколько купюр, он ждал, пока дама отсчитает накопившийся долг. На остальное она выставляла несколько бутылок непонятного водочного бренда. Мужчина аккуратно складывал их в пакет.

Женщина, улыбаясь, прощалась с ним. И, глядя ему вслед, вздыхала.
Она имела на него свои виды. Жизнь проходила мимо ее павильона стремительно и бесповоротно. Женщина тоскливо смотрела из-за прилавка на улицу. Там, за огромным витринным стеклом проносилась чужая жизнь. Пусть этот мужчина пьет. Он одинок и неухожен.
Заботливая рука и уход сделают свое дело. Она видела, что мужчина несчастен. Это сразу бросалось в глаза.

 Не от того, что он заискивающе просил у нее одолжения на отсрочку оплаты. Он был по природе мягок и деликатен. Такой жаждет ласки и ухода, но сам никогда не попросит об этом. Пора с ним поговорить, – пригласить домой и поговорить. Как только придет, не откладывая, сразу привести его к себе домой. Женщина поморщилась. К себе бы она привела его немедленно, но чувствовала, что мужчина может испугаться. Кто его знает, как он воспримет ее предложение. Лучше сначала к нему. Предлог найдется…

 Дома мужчина выставлял на стол одну из бутылок. Остальные он прятал по разным местам. Такая стратегия давала ему возможность не остаться без допинга, когда дела были совсем плохи.
Работа сторожем на огромном складе промзоны не приносила большого дохода. Иногда ему подкидывали несколько ассигнаций за то, чтобы он на некоторое время посидел у себя в каморке и не высовывался. Мужчина так и делал. Эти купюры всегда были кстати. Его не интересовала суетливая беготня нескольких крепких парней по складскому помещению. Это было не его дело. Главное, чтобы такой доход не иссякал. А потому он тщательно следил за входом на прилежащую к складам территорию. Лишние люди были тут ни к чему. А потому от его бдительности зависели не только денежный приварок, но и сама его синекура в виде должности сторожа.

По своим статям он мог считаться еще крепким мужчиной. Был крепким… Он чувствовал, что его силы на исходе. Стати статями, но душа его была изъязвлена такими прорехами боли, страданий, унижений, что эти язвы превратили его жизнь в несвязные обрывки бессмысленного существования…

******

… мужчина лежал неподвижно, хотя рука его затекла. Вечерняя мгла, наплывая в комнату, поглощала последние остатки воспоминаний. Хотя в последнее время их становилось все меньше, терзали они по-прежнему жестко и безжалостно. Мужчина не хотел засыпать. Во сне ему приходилось жить той полноценной жизнью, которая давно сгинула в безвозвратной дали бесстрастного времени. Он думал, что лучше бы ему не засыпать, а взять старый «Макаров», выданный для охраны имущественных ценностей на складе, и кончить эту бодягу разом. Покинутая жизнь в эфемерном бытии, мучила его сильнее, чем наяву в этом мерзком, подлом мире.

В сгустившемся мраке ему являлись видения. Они были ничуть не лучше тех, что терзали его душу в снах. Он устал с ними бороться. Искушение прекратить эти издевательства подступало все ближе и настойчивее. Ничто не помогало избавиться от настырного проклятия, накрепко засевшего в памяти. Делириум, в который он погружался без остатка, ничуть не снимал тяжести воспоминаний. Наоборот, воспаленное воображение начинало безудержно рисовать картины былого счастья и удачи.

Чаще других всплывали дни студенческой страды. Общага, репетитории, выездные концертные турне для обыгрывания программы, банкеты в ресторанах отеля и полные страстей и любовных терзаний обрушивались на него со всей силой непосредственного чувства.

Чем далее отстояли по времени видения, тем больше они бередили душу. Поздние наваждения были скучны, обрывочны. Они были почти неотличимы от длинного ряда безликих дней, тянувшихся мучительной чередой. Мужчина старался отбросить их. Он желал выбраться из этого болота бессмысленной жизни. Но болото держало цепко. Лишь иногда, как сверкнувшая искорка, воспоминания той жизни, где ему грезились великие свершения, пробуждали надежду. Только это еще удерживало его от рокового, необратимого шага в бездну небытия…

******
Мужчина думал: если тебя гнетет что-нибудь внешнее, то не оно тебя мучает, а твоя мысль о нем. Но стереть ее от тебя же зависит. Именно! Если ломается что-нибудь в твоем душевном складе, кто помешает тому, чтобы ты восстановил статус кво? Ежели ты все-таки не в силах отрешиться от душевной муки, не делая того, что представляется тебе здравым, не лучше ли делать, чем мучиться?

Тогда отбрось самокопание, – не в тебе, значит, причина бездействия. Так ведь жить не стоит, если ничего не предпринимать. Будь мужиком, соберись с духом и уйди из жизни умиротворенно. Так умирает тот, кто хотя бы пытаясь изменить свою карму, стоически принимает свой удел.

Блокнот без обложки

Чай слегка горчил. Мужчина отставил чашку и встал из-за стола. Пора было выходить. Еще несколько лет назад он вел светский образ жизни. Вот и сегодня на десять утра у него была назначена деловая встреча. Заказчик был человек со странностями. Он желал, чтобы его замысел был воплощен в полном соответствии с его эфемерными представлениями о принципах обучения всей сферы музыкального мастерства. От «А» до «Я». Не больше и не меньше. Сам же он никаким образом не связан с миром музыки. Его представления о методах обучения были почерпнуты из многочисленных литературных текстов и интернетовских сайтов.

По роду деятельности заказчик одновременно был и издателем, и редактором захудалого издательства. Однажды, при редактировании некой методички по внеклассному обучению детей музыке в школе, его вдруг осенило. По тому, как он пространно и сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое, объяснял свою идею, мужчина понял одно: если что и можно почерпнуть из этой фантасмагоричной ситуации, то только приличный гонорар в виде аванса. Ибо идея создать тот контент, претендующий на парадигму музыкальной педагогической науки была сродни тихому идиотизму.

Поначалу мужчина попытался направить ход рассуждений заказчика в какое-то практическое русло. Но спустя получасовых усилий уточнить форму и смысл идеи, он оставил это. Кивая головой и вставляя иногда междометия, мужчина думал только о том, как бы из-за этого маразматического бзика в издательской голове, его заказ на издание своего реферата не превратился в долгую и нерешаемую проблему.
Мужчина выбрал это издательство из-за заманчивых преференций в виде издательских уступок. Его они устроили полностью. Вот только общение с издателем в таком стиле стало для мужчины
обременительной тратой времени. Приходилось убивать его на обсуждение подробностей бредовой идеи.

Издатель носился с ней истово и бесконечно. Заходя к нему в кабинет во время своих визитов в издательство, мужчина сталкивался в дверях с парой-тройкой типов с мятыми лицами. Издатель пояснял их присутствие тем, что они когда-то были весьма известными личностями и музыкальном мире. Но непредвиденные ситуации внесли в их жизни трагические коррективы, и они спились. «Но ведь мастерство и знания не пропьешь!», – с коротким смешком пояснял издатель.

Мужчина соглашался. Справляясь о своей книге, он вежливо прерывал бесконечный поток издательского красноречия. Тот, запнувшись на мгновение, соображал, чего от него требуют. Осознав вопрос, издатель всплескивал руками: «Как же, как же! Да все уже давно готово, но я никак не мог забрать из типографии ваши труды. Дела, знаете ли, высасывают всю память и силы. Но ничего, вы позвоните мне завтра, и я сообщу, когда вам подъехать за книгой…».

Мужчина понял, что пройдоха-издатель водил его за нос, вытягивая нужную ему информацию. Забрав на следующий день тираж книги, он вечером устроил банкет среди родственников, знакомых и просто нужных для дела людей…

******

…имя ее он не помнил. Эпизод с этой бабой из магазина «Диета» случился очень давно. Он только что оформился туда художником-оформителем. Здание магазина было угловым на пересечении улицы Чехова и Садового кольца. Место, отведенное для работы, было превосходным. Второй этаж с полностью застекленными стенами открывал прекрасный вид на широкий простор сочленения улиц.

Дополнял его мастерскую широкий балкон. Пара стульев и столик иногда служили ему местом отдыха. В компании какого-нибудь приятеля, за парой бутылок пива они неспешно обсуждали свои текущие дела.

Что и говорить, мужчина в магазине стал приметной личностью. Молодой, симпатичный, возрастом чуть за тридцать, он был нарасхват на предмет внимания у всего обслуживающего персонала. Молодые продавщицы млели от желания завести с ним знакомство. Но мужчина не спешил предаваться амурным делам. Его больше увлекала практическая сторона дела. Едва он объявился в штате, как зав. магазином ясно дала понять, что дружба с ней и выгодна и более надежна, чем возня с профурсетками-продавщицами. В годы дефицита иметь постоянный доступ к продуктам было само по себе уже божьим даром. Он охотно пользовался любезным расположением заведующей, но переходить на большее не торопился. Он хорошо знал последствия этих отношений.

 Разговоры были разные. В основном они касались любвеобилия этой дамы. Скандал, случившийся с его предшественником, был еще на слуху у всего персонала магазина. Но уберечься от позывов природного инстинкта он все же не смог. Женщина, сподобившая его на скоромное, была хитрее своих товарок. Черненькая, худощавая, она не прыгала вокруг, когда он приходил за списком товаров на ценники. Глянув пару раз глубокими зрачками, она сказала, что занесет список, когда тот будет готов.

Ее хитрость он оценил позже, когда был вынужден выяснять, что же она написала таким неразборчивым почерком. Эти два-три раза сделали свое дело. Разъясняя закорючки своего почерка, она прижималась грудью к нему, совершенно не стесняясь откровенного флирта. Такое поведение разрушило все границы. Когда он, распалившись, облапал податливое тело, не пропуская ни единого сокровенного места, ее нечаянные намеки вмиг перешли в конкретное предложение переспать у нее дома. По окончании работы она зашла к нему. Прислонившись к двери, она замерла в ожидании. Он не стал ее томить долгой возней. Он был уже готов.

Поднимаясь за ней по лестнице к ее квартире, мужчина заворожено смотрел на ее покачивающиеся бедра. Он знал, что она чувствует его взгляд. Не своим безумно желанным задом, но чутьем женщины, которая поймала в сети горящую страстью мужскую плоть. Через час, опорожнив на пару бутылку портвейна, она встала. Отойдя к ширме, медленно стащила с себя платье. Ее худое тело изогнулось в призывном импульсе. Мужчина встал. Также медленно, ибо хотел продлить миг соития, приблизился. Потом была кровать, несколько часов истомы, напряжения и сладких пароксизмов оргазма.

На следующий день, в обеденный перерыв его позвали к заведующей. В кабинете его встретило гробовое молчание. Несколько минут он разглядывал фигуру заведующей, грузно осевшей в кресле. Выждав паузу, она поворотила к нему покрытое красными пятнами, скорбное лицо. И тут же ее словно прорвало. Зайдясь в неистовом гневе, она кричала, как он мог спать с сифилитичкой, так просто бросится на кусок бабского дерьма.

 Ее большое, рыхлое тело тряслось, как в лихорадке. Он, спокойно переждав приступ ярости, спросил, в чем дело. Разгадка была проста. Его вчерашняя любовная случка стала известна всему магазину. Партнерша по сексу, ничтоже сумняшися, разнесла весть о своей победе меж любопытных товарок. Тем самым, она выиграла спор, что переспит с этим недоступным мужиком.

******

Смотря в пыльное окно своей сторожки, мужчина отрешенно думал об исчезнувших в безвременьи кусках своей жизни. Они часто казались ему совершенно посторонними, случившимися не с ним, а с кем-то, про которого он иногда вспоминал. Тот человек был другим. Его обуревали страсти, желания, он хотел быть значимым и весомым в сообществе. По-разному это выражалось. Но одно было всегда главным, превалирующим в его ментальности.

Он всегда чувствовал где-то в глубине своего Я непонятное ощущение незавершенности. Как-будто оттуда к нему взывало некая сущность: «Не твое это. Ищи, не обманывай себя!».
Мужчина часто вспоминал годы своей юности. Тогда все в нем было подчинено единой цели. В своем делании из себя музыканта, он исходил из всепоглощающего мысли и душу перфекционизма. Он должен быть первым, лучшим…

Несмотря на многочасовые занятия, полностью погрузиться в замысел ему не удавалось. То самое ощущение исподволь разрушало все его усилия. Он старался, но все было тщетно. Чего-то не хватало ему до достижения вершины мастерства. Часто случалось так, что блестяще сделанная вещь вдруг при исполнении на ответственном концерте, превращалась в беспомощный хаос звуков.
Он застывал, пораженный не своим конфузом, а тихим, слабым голосом: «Не старайся быть высшим воплощением идеала. Будь собой, только тогда сможешь пойти дальше…».

Многолетние упорные занятия музыкой дали свой несомненный результат. Он стал глубже и яснее воспринимать логическую связь событий, фактов и знаний, построенных на них. Однажды ему удалось понять глубинное сопротивление его сущности выбранной стезе. Тот же голос сказал тогда: «Музыка еще не весь континуум бытия.
Мудрость, которой ты напитался благодаря ей, значима сама по себе. Но она только часть того, что тебе дано природой и провидением.
Шагни дальше и иди, не останавливайся. Тебе на это может, даже, не хватить жизни. Но только такой путь познания сути Бытия и преломления его в себе, дадут полное удовлетворение пройденной жизнью. Ее результат ты, вполне возможно, не узнаешь при жизни. Но он не будет от этого менее значим для тебя, еще живого».

Синий блокнот

Зря это было все. Случайность свела их вместе. Он только-только шагнул в самостоятельную жизнь. Практически домашний, опекаемый матерью, он понятия не имел, с чем ему придется столкнуться за порогом надежного родительского дома. Все же юноша быстро сориентировался в студенческих буднях. Но одна неизведанная грань бытия сыграла с ним свою неизбежную шутку. Он не был наивным простачком в любовных вопросах. Приятельские разговоры в школе, во дворе и услышанных сладких подробностях дали ему некоторое представление о сексуальной жизни. Как и во всех подобных случаях студенческая вечеринка слишком располагала к познанию искушения любовных утех.

Познакомили его с эффектной брюнеткой на одной из таких стихийных тусовок. Атмосфера, непривычные дозы вина и близость желанных до дрожи девушек сделали свое дело. Он попался в сети этой, на вид холодной, бесстрастной особы. Опыт в таких делах помог ей быстро приручить подающего надежды в перспективе глупого, наивного парня.

Их встречи были жаркими, полных страстных лобзаний. Но о близости, ради которой свершалась очередной таинство сближения мужской и женской плоти, не было и речи. Она умело вела его по нужной ей тропе соблазна, подогревая его страсть доступом к своему крепкому, украшенному такой же упругой грудью и крутыми бедрами. Все, чего он добился сжигаемый страстью, так это бешенства безумных ласк. Его руки были единственным инструментом любви. Они были его глазами, чреслами и органом соития.

Как-то, в один из таких вечеров она вдруг сказала:
– Можешь делать со мной что хочешь…

Эта внезапность, невероятная возможность познать недоступное, ошеломила его. И… он не смог ничего. Она понимающе прильнула к нему и прошептала:

– Вот видишь, сейчас нам еще не стоит торопить события.
Медичка великолепно разыграла свою партию. Она выждала момент, когда сорвало крышки с котлов страсти несчастного влюбленного и вся его мощь желаний испарились в никуда…

******

Жизнь сыграла с ним странную шутку. С некоторых пор мужчина стал воспринимать окружающих людей как биологическую субстанцию. Он видел не личность, а всего лишь физиологию, разбавленную ужимками. В каждом он отмечал особенности этой особи: череп грубой формы, руки как часть скелета, и остальной костяк был для него животной частью сугубо практического назначения. Люди используют свое тело, как торговый ресурс, стараясь заработать на нем по мере своих возможностей. Кто торгует физическими статями во всех их смыслах, кто пытается своим мозгом добыть часть посильных жизненных благ. Так или иначе каждый из них продает свою плоть.

По мере своих возможностей и способностей они, не задумываясь, разменивают радость жизни и простые удовольствия от созерцания природы на престижную гонку быть первым среди себе подобных. Какое заблуждение!

И в какой-то момент мужчина понял: живи ты хоть двести лет, хоть двадцать тысяч, человек никакой другой жизни не теряет, кроме той, которой жив; и не живет он лишь той, которую теряет.
Вот и выходит одно на одно – длиннейшее и кратчайшее. Ведь настоящее у всех равно, хотя и не равно то, что утрачивается. Так оказывается каким-то мгновением то, что мы теряем, а прошлое и будущее терять нельзя, потому что нельзя ни у кого отнять то, чего у него нет.

Поэтому есть две вещи. Первое, – все от века единообразно и вращается по кругу, и безразлично, наблюдать ли одно и то же сто лет, двести или бесконечно долго. А другое, – и долгоживущий и тот, кому вот-вот умирать, теряет ровно столько же. Ибо настоящее, – единственное, чего они могут лишиться, раз это, и только это имеют. А чего не имеешь, то нельзя потерять…

******

Непрекращающаяся моросня доставала его до самых костей. Мужчина с тихой злобой сплюнул: «Кретин! Как всегда, этого мудилу засекла баба. Потом будет причитать, что она башли у него отобрала».
Приятель мужчины забрал его половину наличности на бутылку. Клятвенно заверив, что как только возьмет свою заначку, вернется с пузырем. Мужчина скрипнул зубами. Идиот. Доверился этому дебилу.
Пузырь на сегодня накрылся.

Он развернулся и поплелся домой.
Дерево, под которым он проходил, осыпало его зарядом капельной дроби. Подняв воротник, мужчина прибавил шагу. Но что-то его остановило. Ему послышался звук тихого плача. Он обернулся. Никого вокруг не было. Но плачь он слышал, тихий, прерывистый. Вроде звуки шли из-под скамейки.

Мужчина подошел и заглянул под скамью. В глубине, прижавшись к бордюру, тихо скулил маленький щенок. Мужчина протянул руку. Щенок отпрянул и забился в дальний угол. Кряхтя, мужчина, ухватив его за загривок, вытащил из-под скамьи дрожащее, мокро-грязное существо непонятной породы.

Дома, отмыв щенка, мужчина накормил его. Глядя, как трясется это малое недоразумение над блюдцем, мужчина размышлял о прихотях судьбы. Что ему было дел до этого комочка живой шерсти? Была бы в нем какая-нибудь польза? Пользы от него мужчина не ждал и не желал. Что-то, глубоко скрытое в его существе, заставило преодолеть эти меркантильные позывы. Мужчина решил оставить собачонку у себя. Пусть живет…

Теперь, при возвращении домой, мужчину уже ждал щенок. Выкатываясь ему навстречу, он исходил тонким, скулящим визгом. Его тщедушное тельце ртутной каплей стремительно носилось возле ног.

Это давало ему силы жить дальше. Рядом было живое существо. И оно умело слушать. Мужчине было неважно, может ли оно ответить ему на многочисленные вопросы, которыми он засыпал собачонку. Главное, – она слушала его, терпеливо и бесконечно.

В дни его запоев собачка, примостившись рядом со столом, глядела на него с укоризной. Мужчина отставлял стакан, и, вздыхая, бормотал: «Что, осуждаешь?». Песик отводил глаза и низко опускал голову, показывая тем самым, как он страдает.

По ночам собачка пробиралась в ноги мужчины и сворачивалась в клубок. Мужчина спал беспокойно. Его одолевала тяжелая, черная тоска. Сквозь сон он чувствовал торопливые прикосновения маленького, влажного языка. Собачонка старательно слизывала с его лица скупые слезы. Он успокаивался и засыпал снова. И сон его уже не был мучительной данью ночным кошмарам.

*******

Однажды наступило время, когда пришло понимание своего одиночества. Он был совершенно, вселенски одинок. Вокруг него были, ходили, сновали, существовали люди. Разные. Пара-другая общались с ним, но он понимал, что это общение всего лишь ритуал. Он слушал их слова, отвечал на назойливые, ненужные вопросы, но чувство одиночества только усиливалось с каждым мигом такого общения.

Еще были сны ; долгие и мучительные. Каждое пробуждение утром становилось чуть ли не спасением от терзающей душу ночной пытки. Он пытался обрывать хаос безвыходных и потому жутких ситуаций, но сновидения цепкой паутиной возвращали его вновь в тот кошмар, от которого не было избавления. Раз за разом накатывающаяся бездна безмерной тоски, ложилась на душу тяжким бременем безнадежности.
Эта тоска была его проклятьем. Когда-то, в ранней юности, еще не закончив одиннадцатилетку, он пережил жестокое, беспощадное откровение. Он хорошо запомнил это состояние, впервые посетившее его в момент наивысшего триумфа.

Его выступление на концерте, устроенном в честь окончания музыкальной школы, прошло с оглушительным успехом. Учителя поздравляли, девчонки-одноклассницы визжали от восторга, родители глядели на него с умилением, а он, весь напряженный, настороженно прислушивался к возникшему где-то в глубине сознания, непонятному чувству. Оно было едва уловимо, но он, подросток, уже ощущал его подспудную глубину.

Кое-как освободившись от окружавших его людей, зовущих куда-то, лезущих обцеловать его щеки, мальчишка направился прочь от счастливо-радостной суеты. Едва ли он осознавал в тот момент, куда направлялся. Мальчик бездумно шел вперед. Как он оказался за городом, мальчик не помнил. Он шел, подчиняясь растущей, безотчетной тревоге, застлавшей все остальные мысли и чувства.
Он без сил опустился на пригорок, откуда был хорошо видна панорама города. На фоне голубого сияния дневного неба город, с его черными дымами, серыми, кое-как торчащими, будто стертые зубы, рядами строений, порождал гнетущее состояние опустошения. И этот город, и люди, населявшие его, вызывали в душе нестерпимое отторжение, как будто они стали виной вдруг обрушившегося на него невыразимого чувства потери.

В давно утерянном дневнике мальчик сделал в те дни запись, которую помнил почти дословно: «Что будет дальше? Какая меня ждет дорога? Я не знаю. Но что-то говорит мне, что дни, счастливые, полные надежд на прямой путь к победе и уверенности в своих силах, прошли. Грядут другие дни, забитые темным туманом неизвестности и поражений. Я это чувствую, вижу все так ясно, как раскинувшийся передо мной серый, безжалостный город. Моя жизнь отныне поделена на две части. Счастливая ее половина осталась позади. Это все, конец, больше такое ко мне не придет!».

Пророчество сбылось. Через много десятков лет оно настигло его, – исподтишка, подло и жестоко. Распростертого на кровати человека не оставляла мысль о долге перед собой. Он уходил, так и не оставив кусочек своего «Я». Его мир умирал. Мужчина уходил с памятью, воспоминаниями, людьми, которых он знал, музыкой, от которой сладко замирало сердце, книгами, которыми он зачитывался. Все обращалось в призрачные, бесплотные тени страстей, тогда обуревавших его… Все пустое…


*******

…он понял, что его воспоминания дороги и нужны только ему одному. Никого они не тронут и не взволнуют, как память о промелькнувшей жизни. Был огонь и нет его, сбитый напором случайных событий. Они не выстраивались для него в цепь значимых деяний, а только в нудный перебор одних и тех же вариантов на длинном пути существования.

К чему теперь эти пустые слезы, стенания, взрывы покаяний и оправдание своих глупостей! Пускание пыли в глаза о собственной значимости в чьих-либо делах или жизни! За всеми этими откровениями нагло проявляется насмешливая, глумливая рожа: «Меня-то ты не проведешь!».

Что бы он ни написал на этих листках блокнота, все будет встречено по меньшей мере с недоумением, а то и со смехом. Жалкие почеркушки! Ну и пусть! Зато мужчина знал точно: пока эти строки существуют для него на листках, он будет жить.

*******

Библиотека младшего брата Евгения на даче отличалась удивительной особенностью: однородностью подборки. В ней были собраны десятки книг фэнтези, фантастики и детективов без разбора по качеству текстов. Брат Евгений поглощал их десятками.
 Но была одна отличительная особенность: он читал их только во время приема пищи. Было ли это за обедом, ужином, завтраком либо за простым перекусом, – он читал только во время ритуала поглощения еды. 

Мужчина порылся в стопках измятых, засаленных книжонок: «Один мусор…». Бабские слащаво-слюнявые романы о страстной любви, дикое фэнтези и прочая окололитературная шелуха. Впрочем, были и другие книги. Это были книги матери…

Мужчина давно понял, что наличие большого ума и обширных знаний еще не делают человека писателем. Можно накропать десятки книг на сотни страниц, но они не станут индульгенциями таланта…
 
Отдельный лист

Позвонил брат Валерий. Мужчина поморщился. «Опять будет булькать из своего элитного корытца…». Многолетние труды братца в особо уважаемом секретном учреждении давали ему, (как считал братец) перманентное превосходство над мужчиной. И хотя его должность – завхоз пятого управления – была весьма заурядной ступенью в его карьере, звание майора, с которым брата попросили в отставку, брат Валерий воспринимал как свой жизненный олимп в сравнении с ничтожной личностью, каковым он считал брата-неудачника.

 Мужчина принимал его ограниченность, как данность. В разговорах с ним мужчина был снисходителен и терпелив. Даже насмешки и выпады в свой адрес не считал чем-то оскорбительным. Он понимал, что этот тип людей обижен природой и не волен выбирать свой менталитет. Но были еще некоторые черты, которые в дополнение к слабому интеллекту делали брата Валерия неприятным и малотерпимым в общении. Зависть, злоба, действия исподтишка и постоянное выпячивание своих жизненных достижений, как образец против неудачника-брата, со временем мужчина стал воспринимать как досадную помеху.

С братом Валерием мужчина никогда не спорил. Соглашался. В редкие встречи он стоически сносил высокомудрые сентенции брата Валерия о семье, долге перед детьми и своей ответственности, как главы семьи.

Для него это было главным и единственным основанием жизненных устоев, по поводу которых брат Валерий мог совершенно свободно рассуждать часами. А что еще оставалось, если жена вертела и правила им совершенно свободно и так, как ей было удобно. Все остальные потребности были для него наглухо закрыты за семью печатями. Правда, иногда ему удавалось еще шебаршиться, но эти попытки остались в далекой молодости.

Для мужчины этот тип людей стал образцом еще одного выверта человеческой природы. Тупость, как и глупость людская глубока, неизмерима и вечна….

Зеленая тетрадь

Погрузившись в размеренный перестук колес электрички, мужчина вдруг обнаружил, что слышит некие слова. Они складывались в предложения. Откуда-то выплывал размеренный ритм озвученного текста. Это было похоже на заумный реферат, диктуемый тусклым, размеренным голосом. Что за мысли он слышал, было чем-то весьма знакомым ему по давним размышлениям. Будто некто хотел дополнить их и упорядочить. И эта часть текста почти полностью относилась к какому-то определенному типу человеческого менталитета:

Тело человека, как неизменная субстанция, данная от рождения, отношение к нему, определяет весь менталитет человека. Есть всего два способа это понять.
Люди делятся на несколько групп или типов, независимо от рас и племенных отличий. Все они, как под гребенку, отсепарированы Природой по главному признаку – интеллектуальной градации.
 
Первый тип людей, - интеллектуальные импотенты. Им интеллект, вернее, его зачатки, служит лишь для удовлетворения и обслуживания природных инстинктов. Что это такое, расшифровывать не надо. Этот тип людей мы обсуждать не будем. Имя им легион.

Второй тип людей - так называемые эгопрагматики. В них есть зачатки креативного мышления. Такие люди используют свой интеллект практически для того же, что и первый тип, но с одним принципиальным отличием ; их разум направлен сугубо на поиски путей и возможностей возвыситься над себе подобными. Причем, неважно какими средствами будут достигнуты их цели. Среди них попадаются личности творчески весьма одаренные, но поставившие свой дар во главу личных преференций, тем самым сужая рамки раскрытия своего дарования.

А есть третий тип, самой малой доли от всей массы живущих, которым было дано познать истинный смысл Бытия. Эти уникальные индивидуумы не задумывались над меркантильной стороной своей жизни, целиком и вполне осознанно посвятив ее воплощению своего гения.

Получив тело, они используют его как хранилище интеллекта. Оно больше ни для чего этим индивидуумам не служит. Заложенные в теле инстинкты, этот вид людей удовлетворяет их по мере необходимости, предельно аскетически относясь к природным потребностям.
 
Ненавидя и презирая свое тело, такой субъект вынужден его обслуживать по мере необходимости. Все, что связано с телом, ему глубоко безразлично. Так было всегда. В прошлом мера осознания этой зависимости только углублялась.

Приходило понимание той страшной несправедливости, которой природа так жестоко наградила, поместив интеллект в столь хилое и ненадежное вместилище. Вся деятельность человека, так или иначе связанная с обслуживанием или использованием тела были для него совершенно антипатичны. Субъект признает медицину, как род занятия, необходимое для сохранения функциональности вместилища интеллекта.

Болезни мозга были для такого субъекта показателем изначального несовершенства его вместилища, чем-то, весьма знакомым ему по давним размышлениям. Будто некто хотел дополнить их и упорядочить. Глубокая и непреодолимая пропасть лежали между интеллектом и тем веществом, в котором интеллект вынужден существовать.

 Постепенно ему станет ясно, что эти ощущения и состояние схожи с синдромом Котара. В какой степени – субъекту безразлично. Главное, – определить, что сам он мыслит здраво. А это было для него главным...

Мужчина вытер лоб. Он давно хотел прервать этот нескончаемый поток малопонятных слов. Видимо, какой-то потусторонний тип перепутал адресата…

********

Как-то мужчина вспомнил о женщине, которая когда-то давно пробудила в нем чувство, сейчас отозвавшееся жарким импульсом в сердце. Ему не было это странно. То давнее приключение стало одним из самых живых его воспоминаний. Мужчина ясно и почти физически ощущал те мгновения, равных которым в остальной жизни не нашлось ничего подобного.

Сосед как-то предложил мужчине проветрится на природе. Его знакомые жаждали вырваться на выходные за город. У кого-то из них то ли был день рождения, то ли юбилей, – мужчина так и не понял. На следующий день рано утром компания отправилась в лес. В машине кроме соседа и его жены, была ещё одна супружеская пара. Им как раз и принадлежал автомобиль.

На месте, после короткого чаепития, все разбрелись по лесу. Сначала грибники перекликались, но постепенно «аукивания» не стали слышны. Мужчину это не беспокоило. Он хорошо ориентировался в лесу.

 … Мужчина обернулся на треск. Он увидел невдалеке жену водителя, которая, кажется, не на шутку испугалась.

– Похоже, мы заблудились. Вы знаете, куда теперь идти? – растерянно спросила она.

– Не волнуйтесь, я выведу вас. Ну, что там набрали вы?

– Да вот не знаю, хорошие это или плохие грибы.

– О, так вы отравите себя и мужа, – резюмировал мужчина после ревизии корзинки. Добрую половину пришлось выбросить. Женщина дрогнувшим голосом сказала:

– Не знаю, что хорошего находят люди в этой «тихой охоте». Я устала и озябла. Руки замёрзли. Вот потрогайте.

 Мужчина взял её руки в свои, подышал на них. Она стояла, затаив дыхание. Тогда он неожиданно для себя обнял ее за плечи. Все случившееся далее было странно и внезапно. Женщина замерла, но не отстранилась. Мужчина чувствовал её грудь, живот. Колени их переплелись. Рука мужчины непроизвольно скользнула вниз по спине.

Не осознав зачем, он попробовал просунуть руку в ее брюки, но пояс туго обхватывал талию. Неожиданно она расстегнула пуговицу и спустила бегунок молнии. Еще не веря в ее намерение, мужчина единым движением расстегнул свои брюки. Прижавшись к женщине, наклонил её и их тела слились воедино.

Настороженно озираясь вокруг, мужчина помнил о том, что нельзя допустить, чтобы у партнёрши потом возникли проблемы в случае зачатия и возможной беременности. За миг до эякуляции, он резко отступил назад.

– Напрасно… – только и произнесла дама.

Они быстро привели себя в порядок. Через пару минут издалека донеслись призывные возгласы мужа и компании.

– Я здесь. Тут недалеко находится… – Она назвала его имя. – Мы идём к вам.
 
Расставаясь, все благодарили друг друга за приятную компанию, а случайная партнёрша мужчины, как ему тогда показалось, искренно произнесла:

– Мы рады были познакомиться с вами.

 Сосед потом рассказал мужчине, что эта семейная пара живёт в дружбе, согласии и любви. У них есть дочь-подросток.

Редкие встречи в городе никак не указывали на их случайный адюльтер. И лишь однажды ему удалось остаться с ней наедине.
Мужчина предложил встретиться в своей холостяцкой квартире. Она мягко, но решительно ответила:

 – Это ни к чему. У меня есть хороший муж, мы любим друг друга. Нам никто больше не нужен.

Позже, вспоминая этот случай, мужчина думал, – что это было? Любопытство, так как не знала других мужчин, кроме мужа? Может, месть неверному супругу? Нимфомания? Неудовлетворённость в связи с равнодушием и холодностью мужа? А может самоутверждение, мол, «я не хуже других и тоже могу быть востребованной»?

Как бы там ни было, вся эта аналитика сейчас мужчину уже не интересовала. Ему было довольно того, что в нем навсегда остался незабываемый миг той невероятной случайности…

Блокнот

Мужчина вспомнил недавний разговор. Его оппонент, яростно доказывая свое кредо, горячился и истово размахивал руками. Он никак не мог понять, почему его собеседник не хочет признать Бога. Ведь это так просто. Нужно всего лишь думать, что он есть. Но мужчина только усмехался в ответ. Он знал, что слишком многое мешает этому. Даже вот этот парень. Он думает, что постиг неведомое, извечное. Но никто на свете не способен сказать, что видел и говорил со своим демиургом.

А те разговоры о Боге всего лишь недостоверные пересказы досужих историй. Таких, каких человек выдумал во множестве. Поэтому вера в чудесное не может существовать вне человеческого разума. Сама по себе. Не доказывая свое существование кому бы то ни было. Не завися ни от кого.

Вообще все было слишком очевидно. Разве нужен человеку посредник между ним и Богом? Если человек умеет читать, то прочтет святые книги сам. А уж как он их поймет, неважно. Главное, что он хранит в себе Божье откровение. Вот и вся проблема.

Мужчина иронично хмыкнул. Как раз проблема не в этом. Если на свете есть предприимчивые и хваткие люди, то и эта сторона жизни непременно будет ими прибрана своими жадными и липкими лапами…


*******

Мужчина сглотнул остаток водки. С минуту он что-то соображал. Встав, достал еще одну бутылку из-под стола. Пусто. Все закончилось, как эта дрянь в полулитровой стеклотаре. Да и сколько не выпей, – все впустую. Не было уже былого подъема и ощущения нирваны. Иногда мужчина вспоминал компании, в которых было хмельно и буйно. Вот там был «кайф»! Пили и пьянели не только от количества выпитого, но и от спаянной в единое целое их необузданной энергии! Брат Евгений и его дружок Лева Котюков заправляли настроем и … Лева, мастер рифмовать все что угодно, читал на ходу свои импровизации. К примеру, такие:

Ну что загрустили, друзья,
Смотря на пустые стаканы.
Сегодня напился и я.
Сегодня, как вы, полупьяный.
Давно уж прошла та пора,
Любить, целовать, ревновать.
И все, он судьбы до погоды
По взглядам твоим узнавать.
Не дым голубой, и не пепел
Вовек не заменят огня.
Что может быть в жизни нелепей,
Той жизни, где ты без меня…


Лист, сложенный пополам.

Электричка запаздывала. На платформе было почти пусто. Мужчина зашел под навес и опустился на скамью. Чуть поодаль он увидел человека в рясе. «Поп…». Мужчина отвернулся. Достал бутылку пива и сдернул с нее пробку. Она отлетела и неожиданно попала в голову священника. Тот, ничуть не обидевшись, лишь кивнул мужчине:

 – Вон там урна, можете бросить ее туда. Я же для таких целей не подхожу.

Он засмеялся. Мужчина смущенно пробормотал:

– Да уж извините, пожалуйста! Черт знает, как это получилось!

– Ну вот! Черт может и знает, но мы, люди, должны быть несколько аккуратнее! А то все сваливаем на чертей, судьбу, нечаянные случаи.
А всего лишь простая предусмотрительность может избавить человека от неприятной ситуации.

– Вы правы. Что поделать, если природа нас сотворила такими.

– Вы так считаете?

– А что же тут считать. Уж все так, как есть…

Священник мягко перебил мужчину:

– А вы не думаете, что Творец, которого вы называете природой, задумывал все по-другому?

– А как же еще! – хохотнул мужчина. – Не могу ручаться за творцов, но наша конституция есть следствие природных инстинктов. Разве не так?

– Конечно, – согласно кивнул священник. – Но для того и даны Божьи заповеди, чтобы люди стремились изжить в себе все злое, противное природе человека.

– Что-то мне вериться в это с трудом. – Мужчина усмехнулся. – Борьба с человеческой природой идет уже тысячелетия, а конца этой борьбы и не видно. Знать, слаба религиозная концепция божеской любви.

– Человек есть Божье творение. Это можно понять по тому, насколько он отличается от остальных земных тварей.

– Разве? А мне кажется, что мы со всем остальным животным миром, как говорится, «одной крови».

– Ну да, если вы имеете в виду его плоть. Но Бог сотворил человека по своему образу и подобию. Как сказало в Писаниях, «взял Бог прах земной, вылепил из него человека и вдунул в него душу». Вот потому человеки не есть твари земные.

Мужчина саркастически хмыкнул:

– Вот-вот! Тут заблуждаются ваши Писания, как, впрочем, и во многом другом. Если позволите, я разовью свою мысль более пространно. Но, чтобы не растекаться мыслью по древу, буду краток. Дело в том, что творение Бога, – Адам, – есть своего рода первоначальный Голем, как и тот, впоследствии созданный пражским раввином в конце шестнадцатого века. Оба они были сотворены из праха, земли-глины. Но Бог вдохнул жизнь в Адама, а Голем так и остался оживленной куклой.

А если Адам был сотворен из земли, то все последующие поколения людей должны состоять из той же субстанции, что и составляющая Адама. Нигде, ни в одной священной книге не уточняется обратное. Я проверял.

Люди же состоят из другой материи: плоть, кости, кровь и имеют невероятно сложную молекулярно-генетическую сущность, что в принципе невозможно, будь они созданы из земли. Из этого же состоят и все практически живые существа на Земле. Что доказывает творение живых существ Природой, а не высшим Демиургом.

К тому же даже Иисус уже не был сыном Бога, так как имел плоть человеческую: кровь, кости, жилы мясо. Потому он говорил: когда будете вкушать причастие, то это будет моя кровь и плоть, то есть, вино и хлеб. Это доказывает, что творения Бога были всего лишь его игрушками, Големами. А все живое – то есть то, из чего мы все состоим – есть творения Природы. И ничего Божественного.

Священник некоторое время задумчиво смотрел на мужчину. Затем сказал:

– Хотя мы с вами живем в одно и тоже время, но существуем в разных духовно-нравственных мирах. Вам, сугубо земным существам, недоступны те знания и высшие понятия, которые постигаются не практическим умом, а душой, духовной силой.

– Нет, святой отец. Никакие софистические ухищрения, иносказания в доказательство ваших истин невозможны. Библия без всяких обиняков говорит о способе и материале творения человека Богом. И изменить это нельзя.

– А этого и не нужно. Это просто данность. Так есть в наших жизнях. Но, знаете ли, перейти черту, разделяющую нас, никогда не поздно. Вот только стоит чуть поверить сердцем. Вам сразу станет легче и свободнее. 

Вдали показалась электричка. Мужчина встал:

– Пора, святой отец.

– Нет-нет, езжайте. Мне нужна другая. Эта не останавливается на моей платформе.

– Ну, тогда счастливо.

– И всех вам благ. С Богом!


*******

– Ты когда-нибудь задумывался о смысле слова «масштаб»? Представь себе, что ты стоишь на берегу океана. Глядя вдаль, ты понимаешь, что у него есть другой берег, но охватить эту даль ты не в состоянии. И сам себе представляешься некой песчинкой на берегу и которой никогда не достичь другого берега.

Собеседник мужчины вопросительно глянул на него, будто желая услышать подтверждение своих слов. Но мужчина молчал. Его визави иронически хмыкнул:

– Вот так мы воображаем себя повелителями природы, а сами есть полное ничтожество. Даже наша жизнь в масштабе Вселенной есть неуловимое мгновение, из вечности небытия в вечность небытия. Как быстро все исчезает! Из мира – само телесное, из вечности – память о нем. И каково все чувственное, в особенности то, что приманивает наслаждением или пугает болью, о чем в ослеплении кричит толпа – как это убого и презренно, смутно и тленно, мертво!

И что такое умереть? И каково это, если рассмотреть это само по себе. Стоит углубится мыслью в то, что сопредставляемо с нею, – то разум не признает в смерти ничего, кроме дела природы. Если же кто боится дела природы – тот дитя неразумное…

Тетрадь без обложки

Лист 1

…Иногда воспоминания тянулись, как изжеванная до белой сопли жвачка. Он не мог оборвать их, потому что эти воспоминания и были самой жизнью. Кусок плоти, который воспроизводил их, только отмечал чередование ее эпизодов, возникающих из темного хаоса памяти.

Мужчина хорошо слышал звук балконной двери. Подталкиваемая сквозняком, она исходила тоскливым ноем, словно плачем неведомого существа. Дверь скрипела нудно и без остановок. Видимо, эта тяжкая работа была ей не по силам. Дверь могла лишь только жаловаться на нее своим богам тягучими, стонущими молитвами.

 Сквозняк, ее безжалостный повелитель, даже не замечая этих стенаний, по-хозяйски врывался в комнату. Не задержанный ничем, беспрепятственно уходил в окно на противоположной стене. По пути он сметал все, что было в его силах переворошить, сдвинуть или сдуть, как он сделал с окурками и пеплом со стола. Они лежали на полу как маленькие издохшие червячки. Пепел, перекатываясь легкими волнами, засыпал щели рассохшегося паркета.

 Пепла и окурков было много: на полу и на столе, где смешались с остатками еды, лежали, раздавленные в грязной тарелке и заткнутые в бутылочные пробки. Их следы были даже в стакане с разводами засохшей «краснухи» на стенках. Судя по тому, что стакан был один, застолье было сотворено одним человеком. Оно явно длилось долго, всю ночь, и только утром было прервано.

В углу обширной залы стоял диван, на котором спал одетый мужчина. Его продранные на пятках носки скатались вниз, полузастегнутая рубашка сбилась под свесившуюся с дивана руку. Мужчина лежал на спине, головой на диванном валике, истертом до поролона. Спал он тяжело и беспокойно. Борода его вздрагивала каждый раз, когда ему случалось захрапеть сильнее обычного. После этого полувсхлип или стоны с невнятными словами прерывали храп.

 Полуденное солнце освещало только этот угол. Остальную часть пустой, огромной комнаты скрывал легкий полумрак. В дальнем углу было что-то свалено в большую кучу. Над ней, на стене, на вбитых гвоздях мятой грудой висели какие-то вещи. Стол и диван были единственной мебелью, если не считать лежащий на боку у стола пустой пластмассовый ящик из-под бутылок.

 Пробившийся между пыльными стеклами окна, солнечный луч, наконец, дотянулся и до лица мужчины. На какой-то миг показалось, что луч света перенес блестевшую меж оконных рам густую сетку паутины, и она обилием серебряных нитей запуталась в каштановом буйстве бороды и усов спящего…

 И если бы не эта густая седина, ни заострившийся нос со следами очков на тонкой, изящной переносице, ни темные провалы теней под нервным изломом бровей, слившиеся с впалыми щеками, отчеркнутых бескровным разрезом губ, ему можно было бы дать лет тридцать восемь-сорок. Но изможденность и худоба делали мужчину стариком. Удары пульса разрывали воспоминания на рваные куски, в которых путалась мысль.

Во сне он, поперхнувшись, закашлял.
Мужчина кашлял, не просыпаясь, долго.
Во всяком случае, он не открывал глаз.
Вскоре рука его дрогнула.
Ребром ладони стал растирать грудь.
Лицо его болезненно исказилось.

Натужно кашляя, мужчина медленно, с трудом опираясь на руку, поднялся. Минуты через две ему стало легче. Тяжело дыша, концом рубашки он вытер выступившие слезы и испарину. Пошарив сбоку, он достал сигаретную пачку. Долго рылся в ней непослушными, дрожащими пальцами. Не найдя сигареты, он бессильно выругался: «Пидора гнусная!..»

Вялым движением он отбросил ее в сторону.
С натужным стоном мужчина встал.
Захватив бутылку, шагнул к столу.
Совершив столь затруднительный вояж, он вознамерился сесть. Опускаясь на ящик, пошатнулся.
Он сел бы мимо, если бы не ухватился за край стола.
С превеликим трудом мужчина сохранил равновесие.
Это усилие стоило ему нескольких минут передышки.

Лист 2.

Мутным взглядом он блуждал по столу. Наконец, найдя то, что искал, мужчина одной рукой потянулся за интересующим его предметом (это был «бычок» в более или менее целом виде). Одновременно, поднеся бутылку к губам, он попытался сделать несколько глотков. Вино пролилось ему на рубашку и штаны, а окурок остался лежать там, где лежал. И тот и другой результат привели его в тихое озлобление.

Бормоча невнятные угрозы кому-то, видимо, ответственному за столь неудачные действия, мужчина и снова приступил к манипуляциям.
 На этот раз он не стал подвергать себя такому, чреватому неприятностями, совмещению действий. Предварительно отхлебнув из бутылки, мужчина торжествующе ухмыльнулся и сказал: «Э-э-эх, и все… теперь ты…».

Это уже относилось к «бычку», за которым он полез, локтем размазывая по столу кусок недоеденного зельца.
Ему долго не удавалось закурить. Спички ломались еще в коробке. Через пару минут, мужчина, вконец озлившись, высыпал их на стол. Только после того, как прижал коробок к столу, он смог зажечь одну из них.
 
Последнее солнечное пятно, скользя по затертым обоям, неотвратимо таяло, унося с собой остатки живого тепла. Все в этом пространстве было покрыто неуловимым, но явственным налетом отжившего.
Мужчина сидел неподвижно.

Он казался не одушевленнее предметов, в соседстве с которыми был более предметом, чем они сами. Медленно струившийся дымок рваными, полупрозрачными перьями поднимался вверх, вытекая из зажатого в пальцах окурка. Попадая в полосу света, струйки вспыхивали скромной радугой. Уплывая вверх, они уносили с собой свою нечаянную, затейливую игру.

Мужчина, по-прежнему сидел, уткнувшись невидящим взглядом в освещенный кусок стены. Машинально затягиваясь, он почувствовал, как окурок, догорев, обжег ему пальцы. Он ткнул окурком в банку с надписью: «Паштет шпротный». Потянув из бутылки, мужчина выпил на этот раз все оставшееся до дна.

Отдышавшись, вытер лицо рубашкой.
Колотун на время оставил его.
Сквернейшее похмелье не давало ни думать, ни шевелиться.
Только промелькнуло: «Жарко…».
Ему не хватало воздуха.
Мужчина поднял голову.
Он увидел, что дверь на балкон захлопнулась.
Он снова подумал: «Я выйду…».

Лист 3.

Встать сейчас удалось гораздо легче. Ему показалось, что, выйдя на балкон и вдохнув свежего воздуха, он придет в себя и ему станет намного лучше. Это подстегнуло мужчину. Оттолкнувшись от стола, он сделал несколько широких, торопливых шагов. Открыв дверь балкона, мужчина прислонился к косяку и стал жадно хватать ртом воздух.

 Каменный мешок двора, на дне которого росло несколько чахлых тополей, дохнул на него затхлой, прелой сыростью. Душное, багровое марево плотной пробкой закупорило небо. Солнце, задавленное толщей черных, будто налитыми свинцом, пластами грозовых облаков, казалось, под их спудом тоже задыхается от зноя. Мужчина отодвинулся от косяка двери. Он обливался потом.

Что-то тревожное, беспрестанно просившееся из каких-то уголков подсознания, заставляло его думать о той быстроте, с которой проносится и уходит все, что существует или становится. Ибо и естество, подобно реке в непрерывном течении, и действия в постоянных превращениях, и причины в тысячах разворотов, – даже и то, что близко, – ничуть не устойчиво Беспредельность как прошлого, так и будущего, – зияние, в котором все исчезает. Ну не глуп ли тот, кто при всем том надувается или дергается, или вопит, словно велик этот срок и надолго эта досада!
К сознанью пробились несколько строк давно прочитанного стихотворения. Его строчки возникали навязчивым видением, отдаваясь в висках ритмичной пульсацией:

Я шел, как когда-то, не глядя назад.
Их вопли долбили расплавленной медью.
Уймитесь, кретины! Последний парад
Пройду обесцвеченной тенью…

Навязчивое видение продолжалось долго. Оно пугало и раздражало мужчину. У него не доставало сил оборвать этот кошмар. Мужчина тихо лежал, думая только о том, чтобы те, кто бился в мозгу, не ворвались в его комнату.

Он отвернулся.
Кошмар тотчас же пропал.
Мужчина повернулся на бок.
Навалившееся головокружение заставило его сесть.
Он потянулся за бутылкой.
 «Глотну… пройдет…».
Выпив, он сморщился.
Подступившая тошнота рвалась наружу.
Тошнота…
Это не дало ему лечь снова.
 
Лист 4.

Пришлось встать и выйти в коридор, где был туалет. Через некоторое время мужчина показался в комнате с мокрыми волосами. Тяжелое дыхание и налитые кровью глаза говорили о том, что пребывание там стоило ему больших усилий. И хотя, судя по всему, ему стало легче, видно было, что дурнота делает невообразимо трудным каждое его движение. Мужчина скосил глаза на экран телевизора. Тот, вильнув куда-то в сторону, через некоторое время вернулся на свое место, но странным образом остался стоять набекрень. Чтобы разглядеть что-либо происходившее на нем, мужчине пришлось наклонить голову. Долго он так не смог стоять. Из-под него, угрожая опрокинуться всем своим скарбом, вдруг поехал пол вместе со стоящими на нем столом, диваном, ящикам для посуды.

 Мужчина поспешно выпрямился. Он испугался, что со стола свалятся бутылки, а их нужно было сдать. Кроме того, будет много битого стекла. «Скверно…». Вслед за этой мыслью пришла другая: «Неплохо бы выключить этого подлеца…».

 Но все осталось только в мыслях. Его внимание приковало к себе расстояние до дивана и стоявшая около него бутылка. Когда же он снова очутился на диване, то пил вино торопясь, взахлеб, боясь повторения предыдущего исхода. Постепенно к нему вернулось блаженное состояние умиротворенности. По его заросшей щеке покатилась слеза облегчения.

 Какой-то толчок изнутри разбудил его. Мужчина очнулся сразу и оглядел комнату. Багровый отсвет из окна заливал ее тревожными предгрозовыми сполохами. Ему захотелось встать, и он это сделал. В его движениях появилась какая-то осмысленность. Хотя и с трудом, явно заставляя себя сделать то, что задумал, мужчина двигался по комнате, сосредоточенно оглядывая ее. Он стал методично перебрасывать с места на места валявшиеся предметы то на столе, то на подоконнике.

Мужчина упорно рылся в груде наваленного у телевизора тряпья, в которой вывернул все карманы, видимо, не находя нужной ему вещи. Несмотря на безрезультатность поисков, он, как это ни странно было видеть, не впадал в раздражение. Бормоча: «ее надо найти, надо ее найти...», мужчина упрямо продолжал поиски.

 Ему попался вскоре потертый футляр от скрипки. Он открыл его. Внутри было пусто. Лишь небольшой квадратик свернутой вдвое бумаги сиротливо приткнулся в углу. Мужчина развернул его и разочарованно выронил назад. Листок оказался просроченным, полугодовой давности, залоговым билетом в ломбард. На мужчину накатил бессильная злоба. Пульс снова начал отсчитывать бешено-рваный ритм.

У дивана с натужным стоном опустился на колени.
Засунул руку в щель между диваном и полом.
От натуги закрыл глаза.
С минуту мужчина оставался так.
До тех пор, пока выгребал из-под него мусор.
Выдохнув, перевернулся спиной к дивану.
Бессильно уронил руки.
По лицу его обильно стекал пот.
Мужчина не стал вытирать его.
Отдышавшись, он повернул голову.

Лист 5.

Рядом, в куче разного мелкого хлама, он увидел записную книжку. Он почувствовал ее, когда выгребал из-под дивана. Усталость сделала свое дело. Мужчина продолжал сидеть, привалясь к дивану. Слабая улыбка тронула губы. Он взял в руки записную книжку и уверенно открыл на нужной странице. Там, как закладка, лежал клочок бумаги. Вглядываясь в него, он стал сверять с какой-то записью в книжке.
Через минуту, облегченно переведя дух, пробормотал: «Правильно, все верно… Значит, дойдет… сегодня… должно быть получено…».

 Мужчина вытащил из кармана штанов часы без ремешка и огляделся. Сгустившийся сумрак привел его в недоумение: «Х-хо, всего шесть, а так темно… Дождь… наверно будет…». Это мысль переключила его на иные размышления. Он глянул в окно. Было видно, как большущие, тяжелые звери, глухо урча, ползли по небу. Их черные тела собирались в стаи, чтобы, начав свою смертельную схватку, обрушиться вниз осколками ледяной шкуры и потоками шипящей, бесцветной крови.

К нему вдруг пришла мысль. Он подумал, что и его жизнь обрушиться таким же неостановимым потоком в ничто. Что еще чуть-чуть, и он исчезнет, станет пеплом или могильным костяком. Может имя его кто вспомнит всуе? Хм! Что имя-то – звук и звон, да и все, что ценимо в жизни, – пусто, мелко, гнило; сплошная собачья грызня, глупая жена да вздорные дети!

Что же тогда держало его здесь, раз ощущаемое нестойко, чувства темны, ложные истины так легко впитываются, да и сама-то душа – такой же звук пустой. Так что же? А пока не пришел срок, чем довольствоваться? Тем же, кроме как верить в Бога и жить по правде? Но, как не выдерживай их, жизнь заставляет воздерживаться от них. Потому что все, что не находится в пределах твоей плоти и воли, не твое и не от тебя зависит…
 
Блокнот

На каком-то этапе своей экзистенции мужчина вдруг обнаружил, что будто живет в неосязаемом коконе. Все, что его интересовало раньше, приобрело статус еще одного из бесконечных вариантов бытия. Он перестал смотреть фильмы, читать книги и слушать рассуждения извне. В каждом из этих занятий мужчина знал, что будет дальше, что произойдет и что это уже было когда-то…

Это состояние, как сейчас он понимал, пришло к нему очень давно. С ранней юности, даже с отрочества, мужчина жил, отстраняясь от всего. Он не проявлял особого интереса к общению со сверстниками. Ему больше доставляло удовольствия наблюдать за ними. Отмечать их стороны характера, свойственные только одному из них. Зачем он это делал, мужчина не знал. Теперь ему открылось истинное понимание его жизненного статуса. Он был наблюдателем по своему менталитету, характеру и свойству интеллекта. Он систематизировал окружавших его людей, даже не подозревая об этом. Это ему было интересно, но не явно, как яркий блик, а только лишь как подспудная тяга к самому процессу.

Когда в нем это стало исчезать, мужчина не заметил. Он постепенно утрачивал интерес к происходящему вокруг. Мужчина понимал, почему это происходит. Все события были до чертиков знакомы по множеству совпадающих признаков с его собственным опытом и знаниями. Мужчина определил падение интереса к окружающим реалиям потому, что эти реалии уже никак его не волновали.

Оставался еще некоторый набор практических дел, касающийся его непосредственно. Но такой суженый круг не давал ему былой полноты жизни. И это мужчину не удручало. Он постепенно превратился в пустую оболочку, все еще мыслящую и некоторым образом существующую в настоящем.

Мужчина видел вокруг тщету и суету рядившихся в одежды уникальной значимости. Одиозность субъектов, воплощающих в себе эти «вечные ценности» даже не забавляла его. Он угрюмо вслушивался в потоки информации из окружавшей его жизни.
Терпеливо и равнодушно снося все идеологические, политические, экономические, религиозные и прочие выкрутасы, мужчина думал: «Неужели и он был таким пустоголовым идиотом, который ничего не решал…».

*******

Мужчина когда-то любил читать. Миры, открывавшиеся ему, манили, звали к свершениям, к цели. Книги его юности были наполнены живым словом, даже те, что назывались фантастикой. Она в те годы и была фантастикой. Не суррогатом измышлений о выдуманных мирах и персонажах, кучей вываливаемых в сказочные, надуманные ситуации.

Жалкие подобия той литературы, исчезнувшей в завалах пустопорожних словес, эти заумные тексты, притязавшие на новаторство в современном искусстве по сути являлись натужными упражнениями вокруг пустоты.

Особенно его бесило и раздражало засилье бесконечной череды женских упражнений в написании текстов. Такие романы и прочие жанровые поделки отвращали от прочтения не модернистскими выкрутасами, как принято говорить в это время «фэнтези». В этих книгах мужчина не находил главного. Как бы ни старались авторши, тексты все равно несли на себе печать слабой мысли, подспудной гендерной физиологии. Ее невозможно спрятать, замаскировать ни самыми жесткими философскими подделками, ни высокомудрыми рассуждениями. Их романы больше походили на разговорный стиль, своего рода печатный стендап…

Навязывая свой полумифический бред, который нынешние писатели называют фэнтези и кучей модернистских вариаций, осознанно или невольно заблуждаясь в своем праве творить подобные опусы. Тем самым они издеваются над здравым смыслом, попирая истинные литературные устои и культуру. Не в силах творить произведения, рассказывающие о жизни, которой живут люди, они прибегают к насильному шельмованию человеческой природы.

Эти авторы, эксплуатируя извечную тягу, стремление людей к чему-то мистическому, чудесному, сверхъестественному, на чем основаны все религии, тем самым зомбируют своих читателей, превращают их в манкуртов. Кончится это плохо…

Завалы псевдоисторических, околофилософских и наукообразный творений замылили читательский вкус и литературное чутье. Тексты этих авторов густо замешаны дерьмом пополам с жаргонной и обсценной лексикой.

Опаскудились творцы великого и вечного литературного слова…

Мужчина горько вздохнул. Пропади они все пропадом. Нет великих образцов и не надо. На наш век хватит тех книг, что оставили наши предки.

Синяя тетрадь

 Потом мужчину посетило разочарование... Оно было непонятным, имело цвет, вкус и запах. Он видел вокруг себя только завесу мрачной неопределенности, имевшей вкус горького миндаля.
Мужчина не пытался что-то предпринять. Он находил в этом состоянии некое утешение. Вот как его жизнь протекала! Разочарование было полным, окончательным и беспросветным. Даже мелкие неприятности, случавшиеся с ним прежде, казались ему приятными пустяками.

Теперь же он не выносил даже мысли о какой-то значимости в своем бытии. Разочарование давило, гасило все попытки изменить что-либо.

Разочарование!

Разочарование в людях, в их телесном воплощении, в том, что они собой представляют. Тела, слабые и хлипкие, были обречены на краткость существования. Плоть и кровь, кости и кожа, все составляющие тело конечности, вплоть до мужского достоинства, (хм-хм! достоинства!) кричали ему об их ничтожности. Еще одна стотысячная реплика животной итерации Природы!

Мужчина ясно представил холодец из языка или рыбы, или другой пищи такого рода, что это – рыбий труп, а то – труп птицы или свиньи; а все вина – виноградная бурда. Одежда, которой кичатся модники, всего лишь сочетание химических и шерстяных нитей; при совокуплении – трение внутренностей и выделение слизи с каким-то содроганием.
 
Так вот каковы представления, когда они метят прямо в вещи и проходят их насквозь, так что усматривается, что они такое. Так надо делать и в отношении жизни в целом. И там, где вещи представляются такими уж преубедительными, обнажать и разглядывать их невзрачность и устранять предания, в которые они рядятся. Ибо страшно это нелепое ослепление! Как раз, когда кажется тебе, что ты чем-то особенно важным занят, тут-то и оказываешься под величайшим его искушением.

********

Мужчина смотрел на экран и думал, что пропасть между его поколением и молодью настолько велика, что нет смысла анализировать ее.

Молодые люди только едва-едва начинают проходить те дороги жизни, которые им давно прожиты. Мужчина понимал, что это не их вина. Такова жизнь. Все то, что волнует их чувства и плоть, давно им изведаны и сгорели в огне страстей. Но мужчину забавляло то, что эти проростки бросают вызов его опыту и мудрости.

Сила молодости безапелляционна. Эта самонадеянность часто оборачивается бедами и страданиями. Он-то это все познал на своей шкуре. Теперь с непонятным чувством удовлетворения предвкушал такие же мытарства для этого паренька, который взахлеб требовал своего места под солнцем.

Что ж, если этот мальчишка доживет до его лет, то его ждет та же проблема с конфликтом поколений. И еще неизвестно, выйдет ли он из него победителем… Будет он жить и высчитывать, как с каждым днем растрачивается жизнь и остается все меньшая часть ее.

И то высчитай, что проживи этот парень дольше, неизвестно, достанет ли у него ума для понимания вещей. Когда же с возрастом начнет дуреть, то, желая возместить упущенное, всеми мыслями и чувствами устремляясь в будущее, – этого-то будет в избытке. А вот располагать собой, по всем смыслам и возможностям вникать в основы бытия, следить за тем, не пора ли уже приводить себя к единой сути, которая нуждается в разумной мощи, – это все раньше угасает.

Значит, должно нам спешить не оттого только, что смерть становится все ближе, но и оттого, что понимание вещей и сознание прекращаются еще раньше…

Мужчина вздохнул. Пусть их воюют. Он смог вовремя унять свой апломб и претензии. Потому и жизнь так прошла боком. Как чахлый куст на обочине большой трассы… Наверное, это болезнь. Она называется идиотизмом.

*******

Вокруг вихрем проносились чужие жизни. Судьбы этих людей уже мало интересовали его. Своя собственная жизнь была истрачена на пустые хлопоты, поиски ее смысла и недостижимых целей. Мужчина застыл в мрачной неподвижности, стараясь не дать просочиться внутрь тяжким, угрюмым мыслям.

Дни стояли унылые, сумрачные, сырые. Обвисшие ветви лип чернели сеткой беспорядочных строчек, бились в окно... Пахло прелью…
К окончанию своего земного существования, он стал понимать суть его. Все вокруг упрощалось, приобретало схематические черты, все чувства и отношения упростились до контурности. Происходящее вокруг него стало пресным, давно понятым и изученным. Постепенно он утратил живость интересов к окружению. Оно превратилось в плоское, двумерное, примитивное и ненужное.

Не то, чтобы он утратил остроту восприятия. Оно по-прежнему верно служило ему. Просто он стал видеть все вокруг, как давно изученный черновик, с которого многократно были написаны многочисленные эпизоды его жизни. Мужчина узнавал теперь их во всем, что видел, чувствовал и осознавал. Скука и пресность стали основным ощущением его бытия.

Глядя на людей, мужчина думал, почему они такие? Странные… Когда спят, то лежат, как мертвые. Зачем это? Зачем они должны есть, испражняться, дышать и воспроизводить себе подобных…
Он потерял Время. Нет, не счет ему, а само Время. Мужчина думал: «Мне не нужно носить часы, потому что мне они не нужны. Я живу вне течения пространственного потока, который определяет саму длительность Жизни. Я потерял ощущение Времени».

Все, что сейчас происходит вокруг, напоминало ему душный сюрреалистический спектакль. Люди на сцене бегают, суетятся, отпихивая друг друга от лакомых кусков. А мужчина, как зритель, отстраненное от них существо, просто смотрит это действо. Оно не волнует его, не задевает, как когда-то в юные годы. Любой пустяк тогда горячил кровь, заставлял трепетать его сердце. Теперь его жизнь полна пустых хлопот, как миражи на экране. Все, что в этом, чуждом пространстве случается, никак не отражалось в его пустом сердце. Ему заранее было видно все, что должно случиться, предугадывая действия и намерения бегающих по сцене хлопотунов.

********

Мужчина проснулся. Долго лежал, глядя в темный потолок. Думал:
– Хм! Метался человек по жизни, как мыльный пузырь. Глядел на его радужные переливы и думал, что это его надежды знак ему подают. Все будет радужно и легко. И он ждал, не предпринимая никаких усилий для их осуществления. Лопнул пузырь. Жизнь пошла прахом. А все потому, что не было у него внутреннего стержня.
Мужчина думал еще:

– Как он ошибался в молодости! Воображал, что его чувства и мысли есть главное в нем. Как бы не так! Что бы он ни был такое, – все это всего лишь совокупность плоти, дыханья и жизненной силы.
Вообрази, как если б ты уже умирал, – пренебреги плотью. Она грязь, кости, кровянистая ткань, сплетение жил, вен, протоков.

Посмотри на свое дыханье: что оно такое? Вдох-выдох! Да и то не постоянные, – то извергнутый тобой тяжкий дух, то заглатываемый вновь, ничуть не лучше исторгнутой субстанции.

Ну а третье, – жизненная сила. Так пойми вот что, – израсходовал ты ее на пустяки, дурацкие поступки и глупости. А теперь ты уже стар. Брось книги, не дергайся, – не дано. Так стоит ли и дальше дергаться в отношении судьбы, томиться настоящим или мнить о каком-то будущем. Оставь это другим. Пусть их тешатся представлением, что живут какими-то смыслами и целями. А свою жизнь ты профукал! Вот потеха…

********

Смерть обнаружила свое присутствие не сразу. И, (как он сейчас понимал), случилась с ним эта неизбежность задолго до грядущего физического исчезновения. Исподволь, проявляя свои признаки распада, Смерть подбиралась к нему тихо, тактично, будто не желая причинять какую-либо психическую или душевную травму. Касаясь то одной стороны его существования, то другой, эти стороны жизни вдруг теряли для мужчины свою привлекательность, актуальность, становились серыми, скучными, какими-то чуждыми ему, непонятными.

Одни называли это старостью, другие мудростью, некоторые деградацией личности, подразумевая под этим банальный маразм. В последнее время к нему подступало необъяснимое томление, которое можно было бы назвать тоской. Оно так щемило сердце, было таким глубоким, что мужчине казалось, – следующий глоток воздуха станет последним в его жизни…

Тот мальчишка в телевизоре был прав. В мир приходят новые завоеватели. И они будут драться за свое место под солнцем. Мужчина давно понял: его поколение умерло и делать ему здесь больше было нечего…