Дом над морем. Глава 9

Максим ощутил, как Майя судорожно вцепилась в его руку, и мгновенно пришел в себя. Однако стоило ему разжать пальцы, как он отлетел назад: перепуганная девушка оттолкнула Дорна с такой силой, что тот не удержал равновесие. Сама она мигом откатилась в противоположную сторону, вскочила на ноги и замерла, готовая к бегству или защите — уж как сложится.
Увидев, что Майя озирается по сторонам, Максим решил, что она, чего доброго, сейчас схватит какой-нибудь из валяющихся на земле камней и швырнет в него, поэтому поспешно вытянул вперед руки, демонстрируя пустые ладони с растопыренными пальцами — знак, что ничего дурного в его намерениях нет и нападать он не собирается.
— Прости, я не хотел…
— Как это понимать?!
Одну руку Майя выставила вперед, а второй растирала себе шею. Даже на расстоянии Максиму были видны багровые следы на белой нежной коже. Идиот…
— Я не хотел, Майя! — Максим сокрушенно смотрел на нее, отчаянно ругая себя последними словами.
Майя зашмыгала носом, покраснела, в глазах у нее стояли слезы. Конечно, она боится: в самом сердце скалистых дебрей, один на один с взрослым здоровым мужиком, который только что чуть не задушил ее!
Максим уже поднялся на ноги, но едва сделал шаг, как Майя истошно завизжала.
— Да не ори ты, — взмолился Дорн. — Дай объяснить!
— Не подходи! — прокричала она.
— Не подхожу, вот, стою, видишь? — Максим действительно остановился шагах в десяти от девушки. — Тебе ничего не угрожает, Майя, я не убийца, не маньяк, клянусь, это случайность, дурацкий рефлекс! Я тягаю такой вес в зале, что мышцы против воли иногда сокращаются… Я потерял контроль…
Почему она смотрит на него с таким ужасом? Неужели всерьез решила, что он хотел ее прикончить? Да как же ей объяснить-то, не рассказывать же всего, ну в самом деле!
Тут Майя разрыдалась по-настоящему, и Максим не мог найти этому объяснения. Нет, он себя не оправдывал, но и ее не понимал. Что с ней? Почему ее так трясет?!
— Майя, — он снова протянул к ней руку и шагнул вперед. Всего на полметра, но этого оказалось достаточно, чтобы она вдруг отмерла, бросила на него странный и какой-то затравленный взгляд и попятилась. Мельком посмотрев, куда двигалась девушка, Максим похолодел: за ее спиной не было сплошной каменной стены. Именно в этом месте, единственном на всей прогалине, скалы расступались, и серая каменистая тропа низвергалась в бездонную пропасть. Сейчас туда свалится и Майя!
— Стой!!! — закричав, он рванулся к ней и успел перехватить почти у самого края.
Повалил на землю и сам упал рядом, прижимая к себе отчаянно брыкающееся тело. Сначала Майя пыталась кричать, но голос отказал ей, и она хрипло завыла, а потом заскулила. Максим попытался разобрать слова и услышал:
— Пожалуйста, не надо, не бей меня, пожалуйста…
Ошеломленный, он отпустил ее и отпрянул. Она осталась на месте — лежала на голых камнях, сжавшись в комок и закрывая голову руками, и тихо плакала, твердя одно и то же:
— Не бей меня, пожалуйста, не бей, пожалуйста…
На мгновение Максим застыл над ней, а потом его пронзила такая острая жалость, что он охнул, согнувшись.
— Твою ж мать… — прошептал Дорн, пораженный внезапной страшной догадкой.

***
Сначала никто на курсе не верил, что первый красавец и талантище Пашка Чигвинцев запал на Майю. Да поведи он бровью, и самые видные девчонки пошли бы за ним на край света, а он выбрал бледную моль, толстуху, бесталанную дуру! Так думали и говорили многие, но Майе было бы наплевать, если бы среди этой злоязыкой толпы не оказались и те, кого она считала своими подругами: три студентки, с которыми девушка успела познакомиться и сблизиться за первые месяцы учебы — Лена, Ксюша и Марина. Они, как и Майя, приехали из маленьких городков, были очень способными, но их небогатые семьи с трудом накопили денег на то, чтобы девочки хотя бы поступили. Уже по итогам первого семестра все трое возглавили списки отличников, отмеченных и в творческом плане, а значит, им светил шанс перевестись на бюджет. Майя быстро сблизилась с ними. Они часто собирались вчетвером, рисовали, болтали о своих нехитрых девичьих делах, делились тайнами, обсуждали перспективы и всегда сходились в том, что Майя среди них была самой талантливой, а еще — самой красивой. Тем больнее было ей узнать, что на самом деле подруги сплетничали и ехидно называли ее за глаза “детдомовской пронырой” и “проплаченной бездарью”. Она никогда не поверила бы, что Ленка или Марина могли так о ней сказать, а Ксю и подавно, но все это под большим секретом сообщил Майе сам Павел, безоговорочный авторитет для нее.
К тому времени Майя уже влипла по самые уши. Впервые познав любовь и страсть, она не могла выбросить Павла из головы. На лекциях и семинарах, где не нужно было рисовать, она почти не слушала преподавателей, предаваясь воспоминаниям о поцелуях и ласках любовника, предвкушая, как сегодня они снова будут вместе. В классе же, стоя у мольберта, Майя выплескивала все, чем полнилась ее душа, на холст, и чувство цвета и ритма помогало создавать по-настоящему интересные полотна. Конечно, ей все еще недоставало мастерства, но работы были живыми, дышали и затягивали в свой мир и зрителя, а это преподаватели ценили превыше всего. Рисовала Майя беспрестанно, и многие ее этюды отбирались для экспозиций как в стенах академии, так и вне ее. Пашка поддерживал Майю и тщательно оберегал от злопыхателей и завистников, в немалом наличии которых отчаянно убеждал свою возлюбленную. А Майя безоговорочно верила ему и постепенно отдалялась от сокурсников, уединяясь в своем уютном мирке, состоящем из творчества и Пашки. Иногда бывшие подруги пытались вызвать Майю на разговор, но она искренне не понимала, чего они хотят после всего, что наговорили у нее за спиной, а потому отказывалась от встреч. К моменту окончания учебы Майя полностью отгородилась от всех, сосредоточившись на том, что Пашка называл карьерой. Правда, она перестала участвовать и в студенческих выставках, а свои работы теперь передавала Чигвинцеву, который обещал, что продвинет талант Майи там, куда даже их преподавателям вход заказан. Девушка верила любимому. Ее немного смущало, что сам Павел давно уже ничего дельного не рисовал, отделываясь учебными этюдами, но он объяснил это очень просто:
— Я понял, что не так уж одарен. Зато у меня классно получается налаживать контакты, а вот ты — ты маленький гений, Майка! И я стану твоим менеджером. Ты будешь рисовать, а я — продвигать тебя!
Так Павел говорил Майе все последние годы их учебы, и она млела в его объятиях и рисовала, рисовала, рисовала… А еще мечтала о том, как после выпуска они с Павлом поженятся. Правда, он еще не знакомил ее с родителями, о которых много рассказывал, но Майя понимала, что это будет непростая встреча, трудная для обеих сторон. Им, городским интеллигентам, нелегко будет принять выбор единственного сына — провинциалку, сироту, не слишком красивую, не слишком умную. Это для Пашки она была самой-самой, а что скажут оперная певица и именитый драматург? И Майя покорно ждала того часа, когда любимый за руку введет ее в отчий дом, представит семье и заявит, что она любовь всей его жизни и будущая жена. В конце концов, они давно уже живут вместе в Пашкиной квартире, снятой для него родителями, и девушка считала, что вправе называть себя его невестой.
Первый звоночек раздался весной в год окончания академии. В то утро Павел вскочил с постели ни свет ни заря, чмокнул в щеку полусонную Майю и срочно куда-то умчался. Она долго нежилась на шелковых простынях (других Чигвинцев не признавал, считая, что только шелк подходит для любовного ложа), потом поднялась и лениво побрела на кухню варить кофе. Майе нравилось бродить по квартире голой, чего она никогда бы не позволила себе в общежитии или в интернате. Следя над туркой одним глазом, она задумчиво листала какие-то журналы, валявшиеся на барной стойке, заменявшей им с Павлом стол. Глянец был не слишком интересен Майе, поскольку она понятия не имела о том, кто все эти люди, чьи красочные фотопортреты сопровождались подписями вроде “Господин такой-то с дочерями на мероприятии таком-то…”. Статные мужчины, холеные красивые женщины, блеск, гламур и так далее… Майя зевнула, перевернула страницу… и замерла, увидев лицо Павла. Это несомненно был он: медно-рыжая шевелюра, летящий шарф, плащ, небрежно накинутый на плечи, дерзкий взгляд темно-зеленых глаз прямо в камеру. У Майи сладко заныло в груди — как же он красив, ее драгоценный! А кто это рядом с ним? Какой-то странный лохматый тип с серьгой в ухе и крючковатым носом… Майя оторопела, прочитав короткую заметку под фото. Из нее следовало, что прославленный художник и скульптор Ярослав Грибоконь лично выразил свой восторг по поводу работ молодых мастеров, среди коих особо отметил талант Павла Чигвинцева, будущего выпускника художественной академии. Теперь понятно, носатый — это Грибоконь, запомним. Но что означают слова о таланте Павла, если он, как было доподлинно известно Майе, не выставляется? Тут Майя разглядела фон, на котором позировали ее Пашка и великий гуру, и сразу же узнала этот абстрактный этюд-настроение. Свой этюд.
Кофе вскипел и выплеснулся на варочную панель, а Майя так и стояла, окаменев, над заметкой о том, как Пашку хвалят за ее работу.
Когда Павел вернулся, она немедленно задала ему не дававший ей покоя вопрос:
— Паша, что это значит? Вот эта заметка в журнале? Грибоконь отметил мою работу, а поздравляет тебя?
Брови Павла поползли вверх. Он долго изучал страницу в журнале, морща лоб, а потом вдруг рассмеялся и прижал к себе Майю, поцеловав ее так, что у нее коленки подогнулись от нахлынувшего желания.
— Они все перепутали! — воскликнул он. — Я же тебе говорил, что не лелею никаких творческих планов. Талант у нас ты, а я так, ремесленник! И просто продвигаю тебя. Вот видишь, Ярославу понравилось.
— Но здесь нет моего имени…
— Понятия не имею, как это вышло, — пожал плечами Павел. — Я сразу объявил, что это работа моей невесты, талантливой художницы…
Невесты! У Майи затрепетало сердце, когда она услышала это от Пашки. Значит, и он считает их брак делом решенным!
Павел тем временем уже тащил девушку в постель. Сексуальный аппетит у него был непомерный, Майя иногда даже уставала от бесконечных постельных забегов, который он ей устраивал.
— А что это была за выставка, почему ты мне не сказал? — все допытывалась она.
— Я не говорил, чтобы ты нос не задирала! Решишь еще, что раз сам Грибоконь тебя выделил, то можно бросать академию и бежать бабло поднимать!
Майя страшно удивилась:
— Когда это я нос задирала, Паш?
— Так это не мои слова, — ответил Чигвинцев, уже готовый для любовных подвигов и вовсе не желающий тратить время на болтовню.
— А чьи же?
— В академии все так говорят, мол, Майя Голуб у нас будущий великий творец, на всех свысока смотрит и поплевывает, — выдал Пашка и придавил Майю всей тяжестью своего тела.
Больше ей ничего не удалось от него услышать, кроме страстных признаний и возбужденного кряхтения.
Несколько дней спустя Майя оказалась в том самом районе города, где, как она помнила, располагалась художественная галерея, в которой Грибоконь жал руку ее Павлу. Разве могла Майя упустить шанс сфотографировать свою работу на выставке, чтобы послать ее в интернат Ольге Михайловне? Пусть гордится воспитанницей!
Впорхнув в зал, Майя кинулась на поиски картины и вскоре действительно обнаружила ее в самом дальнем зале, куда перенесли экспозицию из центральных помещений. Майя в полном восторге подошла ближе, чтобы прочитать свое имя на табличке, но что это? Картина подписана именем Павла? Как же так? Озадаченная, Майя вышла из зала и побрела к выходу. Если Пашка хочет быть ее менеджером, то почему назвался автором работы? Или это тоже путаница, только на этот раз ошиблись работники галереи?
Она надеялась поговорить с Павлом и принялась ждать его возвращения, но в тот день он домой не вернулся, а наутро позвонил и сказал, что у его отца случился инфаркт. Павел всю ночь провел в больнице и теперь везет мать домой, где и останется на время, потому что ей что-то совсем плохо. Майе придется пока пожить одной, но ведь это не страшно? Квартира оплачена, ей не о чем волноваться, через пару-тройку дней Павел вернется…
Он вернулся только через три недели. К тому времени Майя так извелась от тоски и беспокойства, что без всяких раздумий кинулась ему на шею, осыпая поцелуями и заверениями в безумной любви. Все сомнения и вопросы, порожденные в душе Майи непонятной ситуацией с ее картиной, благополучно были позабыты, и больше девушка к этой теме не возвращалась.

***
Майя покинула стены академии с красным дипломом, но без теплых слов и поздравлений от друзей, ведь таковых в альма-матер у нее давно уже не осталось. Они с Павлом отметили выпуск в хорошем ресторане, а потом Павел устроил для них прогулку по воде на катере. На город опускался вечер, играла тихая музыка, они пили шампанское и целовались. Майя была пьяна от вина и страсти. Любовь и слепая вера во взаимность этой любви лишили ее рассудка, и она, уже отдавшись Чигвинцеву телом, теперь вручила ему и всю себя без остатка. Пашка уверенно вел Майю за собой, а она просто шла, не оглядываясь и не видя перед собой ничего, кроме спины того, кому доверилась, выполняя все его требования.
Так, Павел не отпустил Майю на ее малую родину повидаться с Зарубиной и Викой.
— Нам некогда, — раздраженно объяснял он. — Пойми, детство кончилось, мы больше не студенты, пора начинать пробиваться. Никто о нас не позаботится — только мы сами.
О свадьбе речи пока не шло: отец Павла все еще не оправился после инфаркта, семье было не до празднеств.
— И не до детей! — подчеркнул Павел, когда Майя робко заикнулась о том, что они вместе уже пять лет и можно подумать о ребенке.
— Во-первых, дети должны рождаться в законном браке, а он пока невозможен. Во-вторых, подумай о карьере. Как ты будешь с токсикозом стоять у мольберта целыми днями? А потом что, потащишь ребенка с собой на выставку? Не глупи, мы так молоды, нам еще двадцати пяти нет, а ты хочешь повесить себе на шею такую ответственность! Предохраняйся, пожалуйста!
И она предохранялась, хотя от противозачаточных таблеток портилось настроение, прибывал вес, а на лице и теле высыпали прыщи. Что поделать, ведь Павлу категорически не нравились презервативы — ощущения не те, как он говорил! Впрочем, здесь Майя была с ним солидарна, ей и самой куда приятнее было заниматься любовью, чувствуя Пашку “как есть”. Но если вопрос с детьми можно было отложить по объективным причинам, то что мешало Павлу зарегистрировать брак с Майей без торжественной части?
— Паш, я тебя так люблю, — говорила Майя, — и хочу быть твоей женой, общаться с твоими родителями. И за отцом помогла бы ухаживать… Мы ведь так давно вместе, ближе тебя у меня никого…
Больше всего на свете маленькая девочка, все еще живущая в Майе, хотела обрести настоящую полноценную семью, которой у нее никогда не было, но Павел оставался непреклонен. Первый брак не должен быть скучной формальностью. Только свадьба, только праздник. Белое платье, веселые конкурсы, улыбки и поздравления, реки шампанского и трехъярусный торт. Много фото и видео, которые они потом покажут своим детям и внукам.
— Я не допущу, чтобы ты всего этого лишилась, — твердил Пашка, мягко подталкивая Майю в сторону узкой лоджии, превращенной в мастерскую. — Иди работать, любимая, для твоей первой выставки нам нужен цикл.
Она и работала. Целыми днями стояла у холста и ломала голову над эскизами, а ночами едва могла сомкнуть глаз от напряжения. Ей все казалось, что она бесталанна, что утратила вдохновение, и ничего-то у нее не получается. Павел больше не говорил, что она гениальна, а только вздыхал, глядя на невнятные композиции и блеклые цвета, и от его невысказанного разочарования у Майи падало сердце и опускались руки. Она чувствовала, что задыхается в этой квартирке посреди шумного суетливого города. Ей бы вырваться, уехать подальше, побродить по лесам или даже вернуться в свой городок и вдохнуть полной грудью, глядя в бесконечную синеву сливающегося с небом моря! Но она не могла. Павел запрещал ей уезжать, запрещал гулять без него, запрещал даже просто выходить, если его нет дома. За пять лет учебы Майя так и не изучила огромный мегаполис, потому что Павел никуда не отпускал ее от себя, и все, что она видела — рестораны, бутики, несколько музеев и галерей. Выставки Майе теперь тоже нельзя было посещать, что ее, конечно, чудовищно расстраивало:
— Но почему, Паш? У меня нет идей, я пуста, мне нужны впечатления, давай сходим хоть куда-нибудь! — умоляла жениха Майя.
— Солнышко, но мне некогда, я адски устаю на работе, — втолковывал ей Павел ласково, но твердо.
— Ты нашел работу себе, а как же я? — не отставала Майя. — Сижу тут запертая в четырех стенах! Бесполезная…
— Моя работа тебе не подойдет, это даже уже не творчество — дизайн по чужим хотелкам, мне дико стыдно, что я, художник, таким скучным делом занимаюсь. Но за него платят и платят отлично!
— Я тоже хочу зарабатывать!
— Моей зарплаты хватит нам обоим, а ты должна творить.
— У меня ничего не выходит, — горестно вздыхала Майя.
— Соберись, у каждого бывают моменты кризиса.
— Я бездарна.
— Просто устала. И утомляешь меня, все, перестань! Я на работе слышу постоянные претензии, терплю капризы заказчиков, а дома и ты добавляешь!
В таких спорах Павел быстро начинал сердиться, и Майя умолкала, не желая злить его еще сильнее, потому что, выйдя из себя, Павел замыкался в себе и по нескольку дней вообще не разговаривал с девушкой. Параллельное сосуществование с любимым, равнодушно глядящим мимо нее, разрывало Майе сердце, и она страшно боялась спровоцировать новый период молчания. Вынужденная постоянно следить за своими словами и поведением, Майя стала нервозной, могла расплакаться от любой ерунды, а оставаясь одна в квартире на целый день, вздрагивала от каждого скрипа и шороха. Однажды она попросила Павла:
— Мне очень одиноко тут, может, заведем кошку или собаку? Или птичку… Я сама буду ухаживать за ними, гулять, кормить, к ветеринару, если надо, отнесу… Пожалуйста, Пашенька…
Но он резко возразил:
— С ума сошла? Обдерут всю мебель, загадят, комки шерсти полетят. А денег сколько тратится на содержание питомцев, знаешь? Да их лечение дороже человеческого обходится! И потом…
Павел быстро прошел на лоджию, где стоял мольберт Майи с по-прежнему девственно чистым холстом.
— Это что? — спросил он, указывая пальцем. — Тут до сих пор ничего не нарисовано, а ты утверждаешь, что найдешь время для заботы о животном? Чем ты занята? Сериалы целыми днями смотришь? В интернете сидишь?
Майя покраснела. Это было правдой: в последнее время именно так она и проводила свои дни, потому что просто ничегошеньки не могла придумать для эскизов.
А еще она ела. Чипсы, сухарики, роллы, конфеты — с ними кино и ленты в соцсетях смотрелись и читались куда интереснее. Последствия проявились не сразу, но со временем Майя начала полнеть, причем первым это заметил Павел.
— У тебя талия стала шире, — лениво заметил он однажды, глядя, как Майя одевается после очередного эпизода бурной страсти.
Девушка смутилась, а Чигвинцев встал с постели, подошел к ней и бесцеремонно развернул спиной к себе, оглядев ягодицы.
— Целлюлит, — с легким разочарованием протянул он. — Ты толстеешь. Прекращай столько есть или качайся. Если потом похудеешь, грудь обвиснет, а мне этого не нужно. Терпеть такое не могу.
С этими словами он снова лег, растянулся на простынях и вскоре заснул. Майя обескураженно молчала. Интересно, где это ее жених успел насмотреться на обвисшую грудь? Она ведь у него единственная с восемнадцати лет… Нет, он не изменяет ей! Майя поморщилась, отгоняя неприятную мысль, а потом подошла к зеркалу и критически оглядела себя. Пашка прав, она раздалась вширь. Метаболизм у Майи никогда не был идеальным, но, видимо, калорийные закуски, которыми она заедала свою тоску, нарушили баланс окончательно. Простым голоданием жир не согнать, придется и впрямь заняться спортом… И тут Майя лукаво улыбнулась: а ведь это идея! Она найдет спортзал подальше от дома, чтобы можно было гулять по дороге туда и обратно. Хоть так она получит свободу!
Но Павел и этим мечтам не дал осуществиться. Через несколько дней к ним в дверь позвонили. Открыв дверь, Майя увидела на площадке двух мужиков в форме курьерской службы, а за ее спиной раздался голос жениха:
— Наконец-то!
В огромной коробке, которую держали перед собой курьеры, оказался велотренажер, который Павел заказал специально для Майи, велев ей крутить педали каждый день по сорок минут на максимальной нагрузке.
А еще Павел перестал давать Майе деньги.
— Ты покупаешь всякую гадость, от которой тебя и разносит, — пояснил он. — Теперь только я буду приносить в дом еду. Мужчина ведь должен быть добытчиком. А ты учись готовить здоровые и вкусные блюда, как и подобает хозяйке дома.
С тех пор самым сладким в их квартире были ягоды, а любая выпечка, все жареное, маринованное и соленое оказались под запретом. Порывшись в интернете, Майя поняла, что Павел подогнал их меню под требования диеты для сердечников и печеночников, и загрустила. Зато уже через месяц такой жизни девушка заметно похудела, и ей самой нравилось ее новое тело, ставшее изящным и легким. А потом лицо приобрело аристократическую бледность, щеки ввалились, проступили ключицы и ребра, и Павел с восторгом носил Майю на руках, приговаривая, какая она стала красивая и воздушная. Нет, до анорексии он не дал ей себя довести: тщательно следил за ее рационом, пичкал витаминами, регулярно выводил на прогулки по вечерам, если не был уставшим.
Единственное, что печалило его, — слабые творческие достижения Майи. За год ей удалось-таки создать ряд вполне сносных картин, даже в разной технике, но успеха они не имели. Павел лично носил их знакомым галеристам, а потом неизменно сообщал Майе одно и то же: работы не продаются, о них не пишут, ведь с точки зрения критиков, они ни-ка-ки-е. Майя теряла остатки веры в себя, а от слабости из-за постоянного недоедания впала в апатию и уже ничего не хотела и ни к чему не стремилась. В ее унылом сером мирке свет исходил только от Пашки. Она ждала его, напряженная, натянутая, как струна, и едва он переступал порог, ластилась и липла к нему, обвивая руками, словно боялась, что он исчезнет, уйдет, бросит ее, бездарную, утратившую весь свой талант, некрасивую и все еще толстую. Постепенно она становилась все менее темпераментной и уже не могла удовлетворить сексуальный голод Павла в полной мере. Они стали заниматься любовью реже, а потом она уже так уставала от постоянного самокопания, что засыпала еще до его прихода. Дошло до того, что Майя видела жениха только по выходным, а где он и чем занят всю неделю, не имела ни малейшего понятия. Зато в субботу и воскресенье все было прекрасно: они проводили время на диване или в постели. Павел читал книгу и лениво поглаживал Майю по голове, как почесывал бы собаку. Ей же было достаточно и этой скупой ласки. Павел стал ее миром, ее хозяином, ее смыслом и образом жизни. А тому, что происходило между ними в постели перед сном, было лишь одно название — “половой акт”. Именно так равнодушно и без особенной страсти Павел брал ее, как вещь, как стакан воды, а получив свое, отодвигал в сторону.
Майя перестала спать по ночам. Она лежала, глядя в темноту сухими глазами и спрашивала себя, где и что она делает не так. Сон приходил лишь под утро, и девушка забывалась в липкой болезненной дремоте на весь день, пропуская приемы пищи и приход Павла с работы, не видя брезгливой усмешки на его лице, когда он смотрел на нее, нечесаную и немытую, валяющуюся в постели посреди беспорядочно смятых простыней. Шел восьмой год жизни Майи в городе. Три года назад Майя окончила академию, полная любви, надежд и творческих планов — и вот во что превратилась ее жизнь.
Так не могло больше продолжаться, и однажды, унылым, как ее настроение, утром Майя, шатаясь от слабости, подошла к огромному, в пол, французскому окну в гостиной. Они с Павлом жили на тридцатом этаже элитного дома из тех, где на этаже не больше трех–четырех квартир, а вид из окна стоит каждой копейки из шестизначного числа, которым выражается сумма ежемесячной арендной платы. С тридцатого этажа Майя не видела землю — перед ней расстилалось небо. Серое и тоскливое, как она сама, как вся ее жизнь. Зачем она ей такая? Зачем Майя в этом мире? Как душно… Она открыла окно и встала в проеме. Вниз не смотреть — страшно… Всей грудью Майя вдохнула свежий воздух. Налетевший ветер ударил в лицо, запутался в волосах. Ее качнуло. Закрыть глаза и уплыть. Или улететь…
Резкий звонок вернул Майю к реальности. Она судорожно вцепилась рукой в косяк, с ужасом осознавая, что чуть не шагнула из окна вниз! А звонок продолжал рвать в клочья тишину пустой квартиры, и Майя тоже начала стряхивать с себя эту тишину и оцепенение. Звонят. В дверь. Кто-то пришел. Открыть? А если Павел узнает и будет ругаться? Но вдруг это он сам, просто забыл ключи. Который час? Не рано ли он вернулся?
С трудом ворочая в затуманенном мозгу мысли, Майя доползла до прихожей и, не поглядев в глазок, распахнула дверь. Но на пороге стоял вовсе не Павел.