Увидеть Париж, но сначала умереть...

Всю жизнь Маруся так мечтала увидеть Париж, так мечтала, что сердце щемило от предвкушения, как она вырастет, выучится, заработает много денег и поедет в путешествие! Маруся каждый год изучала новые путеводители по столице милой сердцу Франции, продумывала возможные маршруты, учила язык, чтоб без электронных переводилок с аборигенами объясняться, читала мэтров французской литературы, запоминала исторические даты, интересовалась архитектурой, скульптурой и живописью, даже песни всех известных и не очень шансонье выучила наизусть и пела их под душем в ванной, чем сильно раздражала соседей.
 
Весь двор об этом Марусином увлечении знал и называл ее “француженкой”. А она и впрямь была похожа на девушек с растиражированных картинок: худенькая, с большими темными глазами, прической, как у героини фильма “Амели”, и острым носиком, отчего напоминала взъерошенного воробушка — французского, разумеется.

Одевалась Маруся исключительно в стиле тех же картинок: в ее гардеробе в изобилии присутствовали береты, косынки, шейные платки, расклешенные юбочки в складку и, конечно же, полосатые кофточки.

Завтракала она строго круассанами и кофе в одной кофейне с закосом под французский стиль, где из динамиков лились мелодии песен всех эпох от Эдит Пиаф до Ализе, а столики, изрядно обшарпанные, выглядели так, будто помнили еще залпы, знаменующие взятие Бастилии, и лозунги про либерт;, эгалит; и фратернит;. Маруся с наслаждением вкушала псевдокруассаны, запивала их псевдокапучино и грезила. В мечтах она стремительно и легко шагала по Марсову полю, изящно лавируя среди прохожих и обаятельно улыбаясь симпатичным французским мужчинам, среди которых обязательно встретится ей тот самый, принц из девичьих грез, красивый, как Жан Марэ, с чарующим тембром Джо Дассена и обязательно владеющий каким-нибудь очаровательным уютным замком, затерянным среди живописного ландшафта французских Альп.

Домечтав до этого места, Маруся обычно останавливалась, вспомнив, что до переезда с принцем в его замок она обязательно должна осмотреть все-все достопримечательности Парижа. Поэтому “возвращалась” на Марсово поле и продолжала свой путь к Эйфелевой башне…

***
Какая же она огромная!
Марусины глаза медленно взбирались от самого подножия башни вверх, не оставляя без внимания ни одного узла в металлическом плетении, поднимались все выше и выше, но верхушка башни терялась где-то там, в облаках, сегодня особенно низко висящих над Парижем, грозя снова пролиться дождем, моросящим всю неделю. Как же обидно оказаться наконец в городе своей мечты, когда погода совершенно не располагает к прогулкам…

Откуда-то раздался плаксивый голос:
— Мне надоело, я продрогла, не хочу больше тут торчать. Игорек, давай лучше в бутик или пожрать!
Марусе было неприятно слышать подобные заявления в том самом месте, куда она так стремилась.
— Аллуша, ты же сама просила отвести тебя к башне! — прогундел в ответ мужской тенорок.
А вот и его обладатель — простое круглое лицо, безвольный подбородок, небольшой пивной животик. Руссо туристо… Маруся внутренне возмутилась. Она, значит, тут благоговеет перед святыней, а эта Алла смеет предпочесть великому инженерному творению позывы плоти? Да ей бы вообще рот заклеить… Маруся осуждающе покосилась на Аллушин животик и жировые складочки, прекрасно обрисованные трикотажной водолазкой. А одета-то как безвкусно… И ведь именно у таких, ни грамма не ценящих прекрасное, не чувствующих непередаваемую атмосферу напитанных вековой историей мест, почему-то всегда есть деньги на их посещение! А вот Маруся в своей библиотеке никогда бы не заработала ни на какие поездки… И если бы не мама, которая после той страшной аварии… Ох, лучше не вспоминать! Маруся вздрогнула и снова услышала нытье Аллы:
— Игорь, че ты встал, двигай булками, замерзла я! Не хочу больше никаких башен — хочу шмотку! Мне Танька говорила, сейчас как раз сезон распродаж в крутых магазах, а из-за тебя мы не успеем — все расхватают!
— Аллочка, так мы пообедать или в магазин?
— В магазин. Я. Ты меня доведи, одну карту оставь, а сам за жратвой двигай, в номере похаваем. Неча бабки спускать на рестораны, я лучше тряпок накуплю побольше.

Маруся ужасно занервничала. С одной стороны, ей отчаянно хотелось, чтобы Алла исчезла и больше не терзала Марусин слух своим отвратительным голосом и той ересью, которую им несла. С другой же стороны… О, не-е-ет!

Перед глазами Маруси возникли мокрые кусты, потом широкие ступни с ярко-розовым лаком на ногтях, обутые в босоножки со стразами. На секунду мелькнула Эйфелева башня, воплощение человеческого гения… И вновь какие-то кусты, гравий, мокрая трава, пальцы, пухлые запястья, часы, сумка, волосатая мужская рука, серое небо. Как же Маруся устала от этого! Если бы не та авария! Ну почему мать приняла именно это решение, ведь ей предлагали выбор! Ах, да… Это Маруся виновата. Она не подошла… Вернее, подошла только вот этой Алле…

“Ну обернись же, обернись, посмотри на башню, я ведь столько времени мечтала о ней! — молила Маруся. — Всю жизнь… грезила… о прогулках по Парижу… о принце… о маленьком замке в горах…”

***
Нет, ни за что на свете дальнобойщик Семен Егорович Налейстакан не должен был садиться за руль своего большегруза в тот день, но он поспорил с товарищем по застолью Колькой, что, даже будучи бухим в зюзю, удержит руль.

И тем самым решил судьбу Марусиных стремлений.

Сначала врачи сказали Марусиной маме, что это конец. Потом оказалось, что конец только для Марусиного раздавленного тела, а вот ее глаза, благодаря новейшей технологии полной трансплантации, могут жить дальше. Правда, на чужом лице, но ведь если можно помочь хорошему человеку снова видеть, то почему бы и нет? И Марусина мама согласилась. Сначала говорили, что в очереди на операцию два пациента, один из которых ребенок, и Марусина мама выбрала именно его, однако что-то там в Марусиных глазах этому ребенку не подошло, и их отдали другому пациенту. Пациентке. Вот этой самой Аллуше.

Как же Маруся радовалась, когда снова увидела свет и поняла, что все-таки поедет в Париж, потому что Алла давно просила мужа свозить ее туда! И вот она здесь, но для чего? За тряпками по лавкам ходить?! Брюхо фастфудом набивать?! В отчаянии Маруся заплакала.

— Да это че опять такое-то?! — возмутилась Алла, вытирая невесть откуда взявшиеся слезы.
— Что, Аллуша? — запрыгал вокруг нее несчастный измотанный капризами жены Игорек.
— Глаза слезятся! — проныла Алла. — Бракованные какие-то, млин, подсунули! Ревут все время, а  иногда вообще не туда смотрят, куда я хочу! Слышь, вернемся — я претензию на больничку накатаю! Они же обещали, что все норм будет, обещали? А что вышло? Компенсацию стрясем с них, понял?
— Понял, понял, Аллуша, как скажешь, только не нервничай, а то вдруг отторжение…

Так они и шли, и все было Алле не так: слишком серо, слишком мокро, слишком шумно, слишком много французской речи, а она не понимает ничего…

Перед глазами Маруси проплывал и растворялся в сырой дымке Париж, о котором она мечтала всю свою жизнь…