Горячие игры холодных сердец. Глава 47

                Глава сорок седьмая

   А теперь, вернёмся в реальность, и, пока наш герой пребывает в капкане видений – посмотрим, что происходит в городе. А в городе, за последние две недели произошли значительные изменения. В первую очередь это коснулось обрушившегося на город снежного бурана, который постепенно затихал и, уже к пятнадцатому числу снег прекратился. Как только это произошло, снегоуборочные машины тут же возобновили работу; она не прекращалась до тех пор, пока весь снег не был расчищен и вывезен за город, где и свален, образуя гигантский айсберг, или, что-то в этом роде. Город вновь зажил свой повседневной жизнью; магазины возобновили работу, открылась школа, детские сады, развлекательные учреждения, заработала мэрия, и улицы вновь наполнились высыпавшими из своего заточения жителями. Три дня стояла нескончаемая суматоха по уборке снега, поглотившая собой всё вокруг, создавая чудовищные «пробки» на дорогах и оглушая шумом моторов и чёрт знает, чем ещё. Произошли изменения и в отеле, где проживал Данилов; как только площадка была освобождена от снега, приехавшие на новогодние праздники гости постепенно покидали отель; остались лишь немногие: генерал с семьёй и Григорий – продолжавший свой бракоразводный процесс. Магда Йорих отбыла в Швецию… Двенадцатого января у Веры случился нервный срыв, вызванный, как она уверяла тем, что Данилов удалил со своей страницы, посвящённые ей стихи. Это сообщение вызвало в нём бурю противоречивых чувств; для него это было дико и неправдоподобно, но, тем не менее, он поддержал её. Два дня он буквально не отходил от телефона в надежде, что она позвонит, чтобы излить ему свою душу, так же, он постоянно находился на странице, где они периодически переписывались – это когда Вера приходила в себя после действия уколов, что колол ей их семейный доктор. Сам Данилов только-только оклемался после своего приступа, который в его случае был вызван её глупой ревностью и дикими признаниями, коими она пичкала его беспрерывно, доводя до бешенства его и без того слабую нервную систему подорванную ещё в раннем детстве. Общаясь с ней, он не забывал «поглядывать налево» – время от времени посещая странички Вероники Кисмановой и «русалки» Салбиной. Последняя, сама пописывала ему рецензии, на что он давал сухие ответы, чтобы не обижать эту глупую, возомнившую себя бог знает кем, особу. А вот Кисмановой написать не решался, в силу того, что эта взбалмошная, привыкшая к всеобщему поклонению девица, могла жёстко осадить его (как уже сделала пару месяцев назад на веранде кафе), для этого ей достаточно было пары хлёстких слов; он знал таких особ и старался держаться от них подальше, а если и лез, то только в том случае, если был в стельку пьян, а, как известно: пьяному и море по колено. Иногда почитывая Верины рецензии, он узнал о её бурной переписке с неким генералом ТОпоровым, который, судя по фото, был бравым представителем военной школы; высокий, дюжий в плечах, подтянут и, не смотря на свой довольно таки не молодой возраст (что-то за пятьдесят) выглядел ещё очень даже ничего. Данилов чувствовал, как горячие угли ревности разжигали его сознание, и во время их очередной переписки намекнул на «её генерала», на что она сразу же ответила: «он всего лишь её читатель – не более того, и у него нет причин для ревности, ибо любит она – его». – «Ишь, как выкрутилась! А если бы я сказал, что Кисманова тоже, только лишь читательница и не более, как бы ты к этому отнеслась?» – подумал Данилов, но промолчал, ибо знал, что спорить с ней бесполезно – это ни к чему не привело бы, кроме как к очередному скандалу и последовавшей затем ссоре, что так нередко случались в их непростых отношениях. Она или, действительно, любила его; или, – просто играла с ним, дабы таким образом «убить время», которого судя по её постоянным «зависаниям» с ним, – было немерено. Так, на протяжении двух недель, он только и делал, что проводил время только с ней и ни с кем более; лишь ненадолго отлучаясь на обед и ужин которые подавали внизу; обедал он всегда в компании Григория, без конца пичкавшего его байками из своей бурной молодости; а вот генерал с некоторых пор держался с них холодно, и при встрече только кивал и уходил в конец зала, где устроившись за столиком у окна в одиночестве поглощал свой обед;  а после приходила его жена с детьми; как Данилов заметил – наблюдая за ними, – их отношения были далеко не из приятных. По вечерам он выходил на улицу (когда город был очищен от снега) – заходил на канал, пропускал рюмочку в кафе и мчался в номер, чтобы вновь «предаться любви» с той, которую ни разу в глаза не видел, но, почему-то – любил. В один из таких дней она поведала ему историю своей жизни; призналась, что баснословно богата; муж её какой-то крутой бизнесмен (какой – Данилов не стал выяснять), имеет виллу в Ницце; огромное состояние; что взял он её из самых из низов, всем обеспечил, и вот теперь, она как в золотой клетке – богата, но одинока и несчастна. Она полностью зависит от мужа, вот потому, и не может быть с ним (Даниловым), ибо сама она ничего не имеет, а быть бедной не больно-то хочется. Он и тут не стал спорить, предоставив право выбора ей, хоть и понимал, что поступает не так, как следовало бы поступать мужчине в борьбе за сердце своей прекрасной дамы. Но Данилов – чувствующий себя как петух в курятнике – всецело отдаваясь неге тех красивых, наполненных страстью слов, сыпавшихся из уст Веры как из рога изобилия – пребывал в капкане неведомого ему доселе чувства. Слова эти, как заморские деликатесы питали его разум, отчего мозг точно нарастал жиром того возведённого ею до небывалых высот чувства, что в миру называют – любовью, – постепенно пресыщаясь им. Отчасти его бесило с каким упорством способна она находить всё новые и новые слова, выражения, складывая их как мозаику в одно целое и, закладывая ими, как фундамент кирпичом, его ещё до сих пор не сформировавшееся мышление, путая истинную любовь с обыкновенной фантазией девочки-подростка начитавшейся романтических историй и решившей «поэкспериментировать» ими на практике, овладевая сознанием только-только вышедших «из коротких штанишек», но уже получивших пубертат – мальчишек. Вот так, на основе этих слов, он и узнавал её с каждым днём всё больше и больше, рисуя в голове невероятную картину, которая с каждым разом приобретала просто фантастический размах. Он узнал не только о её: вкусах, привычках, интересах, предпочтениях, финансовой стабильности, но так же, и её семье – она делилась с ним буквально всем. Так он узнал о том, что у неё есть старшая сестра Валентина, которую дома называют Фрося, а у той муж – грек по национальности по прозвищу Гомер. Данилов кольнула мысль: где-то он уже слышал эти имена и, вспомнил приснившийся накануне сон. Так, с тех пор, он стал получать рецензии от Валентины-Фроси. Писала она в основном в одном и том же стиле, без того – как её младшая сестра – размаха, присовокупляя к каждой фразе что-то из ряда вон выходящее, о чём мог быть в курсе лишь человек посвящённый, коим Данилов пока не был. «Мсье Карлос, – писала Валентина Броневицкая (Фрося), – красивые стихи, любовь движет миром, без неё мы ничто, помните об этом. Всегда с Вами, Фрося и Гомер…» Вот такими или почти такими были отклики Вериной сестры на творчество Данилова. Ему казалось странным, что она поддерживает шашни младшей сестры (младшей почти на 17 лет) связавшейся неизвестно с кем и т.д. и т.п. Семнадцатого января у Фроси был день рождения, и Вера уехала в её загородное поместье (так она написала накануне), где и провела весь день. Данилов, закрывшись в своём номере, продолжал сочинять, время от времени прикладываясь к бутылочке и думая о своей любимке, которая появилась только ночью, когда он уже отчалил в постель с мыслями о ней. Наутро он прочитал её ночное сообщение, в котором она описала как прошёл вечер, причём, во всех подробностях. Данилов только диву давался, с каким размахом проходят праздники у богачей, чувствуя, как червь зависти закрадывается в душу, щекоча воображение. Сам-то он был из семьи среднего достатка, и не мог позволить себе того, о чём писала Вера, когда описывала свои вечеринки. Там тебе и богато накрытый стол, и песни, и игры на деньги, и даже цыгане. Уф, всего не перечислишь. Иногда, читая это, он так бесился, что готов был «покарать» весь город за невозможность быть равным ей на социальной планке того превосходства, которым она была повязана, как попавший в сети волк.
   Однажды (это было двадцатого января), Вера поведала ему о происшествии, что случилось с ней вечером. Она писала, как во время прогулки, в сквере на неё… напали двое парней; один пытался сорвать с неё сумочку, а второй покушался на соболью шубку, но она не позволила ограбить себя – дав молодчикам отпор. При этом, не воспользовавшись пистолетом, который «всё-время при ней» – как она призналась Данилову в одном из сообщений, что он воспринял как шутку. Этот рассказ заставил его посмотреть на неё другими глазами: она была не только молода, красива и богата, но ещё и могла постоять за себя. Пребывая в неописуемом восторге от неё, он в шутку стал называть её «девушка Рэмбо», и пообещал написать новеллу на основе её приключения в сквере. Всю ночь он не спал, представляя её в собольей шубке, с пистолетом, вступившей в борьбу с двумя засранцами, а для пущего колорита, прибавил к этому немного пошлости, что было свойственно его натуре. Когда спустя два дня он снова завёл речь об этом, она призналась ему, что она офицер полиции и служит в одном секретном ведомстве, а потому не распространяет информации о себе, когда поклонники пытаются выведать у неё: номер телефона, или – место её жительства. Выходит, – думал Данилов, никто не знает о месте её пребывания в городе? О ней говорят, ею восхищаются, но никто не знает кто она (?) – это было очень странно и подозрительно. Пораскинув мозгами, он прикинул, что если она офицер, то может преследовать его, если он попытается сойти с той тонкой, усеянной терниями планки – на которой держалась их любовь. Об этом, не тая, он и признался ей. В итоге это вылилось в скандал, и они снова (уже в который раз) поссорились. Она обозвала его трусом, ничтожеством, не способным любить, а только предавать, а он, чтобы досадить ей, снова кинулся на страницу Кисмановой, где «отметился» на одном из её рассказов. Утром он получил от неё весьма интересное сообщение, на которое не стал отвечать. Вместо этого, он слетал в магазин, купил спиртного и весь день кутил, не отвечая на её сообщения, что она посылала ему в личку, и телефонные звонки. Вот, что она писала той ночью… А, впрочем, автор считает недопустимым открывать те сообщения и телефонные разговоры, которые были наполнены личными чувствами и переживаниями героев, дабы не нарушать их доверия, которое они оказывают автору, взявшемуся поведать историю их любви. Надеюсь, читатель не будет за это в обиде, если самые душещипательные из сообщений – автор опустит.
   Так прошло два дня. Данилов протрезвел, успокоился и снова вышел на связь, прочитав эти берущие за душу слова, которые растопили бы даже самое холодное, каменное сердце. Но, не смотря на его дикий характер, он всё же, не был тем, каким стремился себя показать. Они помирились и снова окунулись в круговорот бешеной страсти, которая ещё не потухла только благодаря ей. Изо дня в день, Вера насыщала их любовные игры новыми признаниями, откровениями, словно подкладывала в камин свежих поленьев, чтобы тот не остыл – так их чувство разгоралось с новой силой, и, казалось, его невозможно было потушить. Чтобы внести в общение что-то новое, она придумала для него новый сюжет, и хотела, чтобы он написал его. Вкратце, она изложила это так:
   «Она стоит на берегу в платье цвета меди с развевающимися по ветру волосами. Она босиком, на шее нитка коралловых бус. Её взгляд устремлён за горизонт. Она нервно сжимает в руке косынку алого цвета. И тут она видит вдалеке, где небо сливается с морем – лазурные паруса... Она в нетерпении машет косынкой, чтобы привлечь к себе внимание. Корабль всё ближе, она уже видит его очертания; на палубе мужская фигура в шёлковой рубашке цвета лазури и кожаных штанах, на голове бандана с черепами. Он Конкистадор, покоряющий моря. Он (назовём его Карлос) флибустьер – обладатель огромного состояния. Она просто Анна – работает у состоятельного сеньора. Он хочет, чтобы Анна стала его женой, но он похотливый старик и ей отвратен. Она ждёт своего принца... И постоянно призывает любимого. Карлос слышит её зов и ищет по всему свету… Карлос увозит Анну на свой остров, влюблённый плантатор ищет её. Кто-то сказал ему, будто Анна уплыла на корабле. И он, горя к ней любовью, пускается в путь. Тем временем, пресытясь любовью, Карлос остывает к ней. Анна, грустит от его нелюбви, и решается покончить с собой. Плантатор продолжает искать Анну, спрашивая всех, кто попадается на пути о девушке в платье цвета меди. Какой-то старик видел её на острове, недалеко отсюда. Плантатор нанимает лодку и плывёт к этому острову – проникает на его территорию. Он обходит дом со всех сторон – ищет лазейку, чтобы проникнуть туда и увидеть Анну. Случайно оглянувшись, он видит её, стоящую возле обрыва с бушующими внизу волнами. Он бросается к Анне и удерживает её от падения. Они укрываются в кустах, чтобы их никто не увидел. Анна, избавленная от гибели, рассказывает о своих страданиях и мучениях. Плантатор признается ей в любви и просит её стать его женой, ведь Карлос ей этого так и не предложил. После долгих раздумий, Анна принимает его предложение. Они спускаются к побережью, где на воде стоит корабль с лазурными парусами. Вскарабкавшись на него, они видят, что там никого нет. Плантатор встаёт к штурвалу, и они отплывают с Анной на родину, под лазурными парусами счастья и любви…»
   Назвав эту задумку «Лазурные паруса», она призналась ему, что хотела бы, чтобы он написал это только для неё – не выставляя на свою страницу. Он пообещал. Но, очередная ссора помешала написать этот сюжет и посвятить ей, а последовавшие за тем события, вычеркнули эту историю из его памяти.

   Утро двадцать пятого января, Данилов, после того как принял душ, выкурил сигарету и пропустил рюмочку, начал с работы над тем сюжетом, что накануне предложила ему Вера. Он хотел написать это только для неё, и, если бы она согласилась быть соавтором – он был бы только рад, но она, не смотря на то, что и сама сочиняла – никогда не предлагала ему этого. Она только давала сюжеты, а дальше он описывал их самостоятельно. Вот и с этой задумкой было то же самое. Проторчав над пустым листом с четверть часа, и ничего не придумав, он включил ноутбук, прочитал её сообщение: она снова писала любовную лабуду, на что он ответил: «Привет, Любимка, а я сочиняю для нас новую новеллку, про лазуревые паруса! Люблююююю…» Он знал, что так ничего и не придумает: последнее время он чувствовал, что теряет способность к сочинительству – Вера, сама того не сознавая завладела не только его разумом, но и талантом. И, чтобы не огорчать её, вот он и соврал, что сочиняет. Злость вновь нахлынула на него холодной волной; не дожидаясь ответа, он вырубил ноутбук и спустился вниз – в столовую. Был полдень – все давно позавтракали, а до обеда ещё оставалось два часа. Выпив кофе, выкурив ещё одну сигарету, он вернулся в номер. Какое-то время он стоял у окна лицезрея морозный январский полдень, а потом: оделся и вышел на улицу.
   Бродя по заснеженному городу (огромные кучи снега громоздились по обочинам шоссе и тротуаров), он то и дело натыкался на гулявших старичков и старушек, чувствуя себя белой вороной среди этих людей, смотревших на него – одни с презрением, другие – с нескрываемым интересом, чего он никак не мог понять. Впереди замелькала знакомая ему фигура: сияя задорной улыбкой – навстречу ему шёл Георге Бранич; в твидовом пальто и шляпе он походил на гангстера времён Аль Капоне.
   – Доброго здравия, молодой человек! – поравнявшись с ним, приветствовал старичок, приподняв шляпу, но руки – затянутой в тугую кожаную перчатку – не подал. – Гуляете? – его лицо буквально лучилось дружелюбием и сердечностью.
   – Да вот, мозги решил проветрить, – ответил Данилов, выдавив из себя улыбку.
   – Тоже дело, – одобрил старичок, оглядывая собеседника оценивающим взглядом, будто пытаясь найти в нём что-то, за что можно было бы «зацепиться» и продолжить разговор; но ничего такого во внешности Данилова он не нашёл, а потому; перебросившись с ним парой, ни к чему не обязывающих фраз – старичок отчалил, не забыв пожелать «приятного дня и успехов в «любовных начинаниях» – это г-н Бранич отметил особо, натянув на лицо – как тугую перчатку на руку – слащаво-лицемерное выражение. Данилов, провожая его взглядом, заметил, что тот идёт в сторону отеля. А может, он шёл в другую сторону.
   В его голове, пока он брёл по занесённой снегом тропинке – вдоль магазинов и кафе – тянувшихся вряд – непрестанно звучал их с Верой недавний разговор.
   «Дикая! Необузданная! Смелая! Таких страстей, что у нас с тобой, никогда ещё не было здесь! Хочу, чтобы все знали об этом! И пусть, они поженят нас! – вспоминал он свои слова, сказанные ей накануне. «Какой же ты милый, Андрюшенька! – отвечала она. – И я не стыжусь своих чувств! Представляю, как все почитывают наши откровения! наверное, ржут, а кто-то плачет…» – «Генерал Топоров читал мои признания к тебе. Сегодня ты потеряла ещё одного поклонника. Я их всех отважу от тебя! чтобы ты принадлежала только мне!» – «С чего ты взял, что он читал?»
   В эти, звучавшие в его голове голоса – ворвался шум мотоцикла, мчавшегося по шоссе на огромной скорости. Данилов резко обернулся и увидел двоих; их лица скрывали шлемы, а в руках того, что сидел сзади блеснул какой-то чёрный предмет, который он выхватил из-за спины и теперь он смотрел в сторону находившегося от них в двух шагах Данилова. Когда они поравнялись с ним – воздух прорезала автоматная очередь. Данилов, у которого была хорошо развитая реакция – в буквальном смысле нырнул на занесённую снегом тропинку и, проехавшись подбородком по заледенелой массе – так и застыл на месте. Тут же послышались крики, возбуждённые возгласы, на фоне которых шум мотора постепенно стихал вдали. К лежавшему посреди тротуара стали стекаться любопытные. Со всех сторон посыпались вопросы: «Что произошло?» – «Стреляли» – «В кого? Где?» – «Да вон в этого…» – «Он мёртв?» – «Похоже на то…»
   – Оху-е-е-е-ть… – принимая сидячее положение, протянул Данилов. – Охуеть… – прибавил он, оглядывая толпу, чувствуя слабость и дрожь в коленях, да расцарапанный подбородок пощипывало от прилипшего к нему снега.
   Послышался дикий визг – так подействовало внезапное «воскрешение» Данилова на стоявшую среди толпы пожилую женщину, которая, закрыв ладонью рот, усердно крестилась. И тут, откуда не возьмись, появилась грозная фигура представителя закона, одетая соответственным образом.
   – А ну расступись, – рявкнула фигура, протискиваясь сквозь толпу зевак. – Что происходит? – увидев сидевшего посреди дороги с разбитой харей Данилова, фигура замолчала, уставившись на него весьма и весьма подозрительно, чего для последнего не предвещало ничего хорошего.
   – Стреляли, – пронеслось в толпе.
   – Кто? Он? – не меняя тона, произнёс грозный представитель власти, воткнув в Данилова свой острый палец.
   – Да нет же, – в него, – поспешили поправить.
   – Лейтенант Соловьёв, – козырнул представитель власти, обращаясь к Данилову, и добавил: – Предъявите ваши документы!
   – А у меня их нет, – пожал плечами Данилов, прикуривая сигарету, при этом глядя на лейтенанта взглядом как бы говорившим: «Простите, офицер, ничем не могу помочь».
   – Как это нет документов? – опешил лейтенант. – А как же вы собираетесь удостоверить свою личность?
   – А разве я сам не удостоверяю, что я личность? – пошутил Данилов, делая глубокие затяжки, в то время как лейтенант смотрел на его дрожавшие руки, поспешно делая свои выводы.
   – Где вы проживаете? – этот вопрос лейтенант задал тоном человека, чьё терпение пока ещё держится в рамках разумного, но, ещё одна неуместная шутка со стороны «допрашиваемого» – и он рискует нарваться на неприятности. Данилов понимал это, а потому, поднявшись на ноги, чувствуя, как они онемели и всё ещё дрожат, сказал:
   – Я остановился в отеле, – кивнул он куда-то в сторону. – Пойдёмте со мной, и я удостоверю вам свою личность.
   Понимая, что ничего интересного больше не произойдёт, толпа зевак постепенно начала редеть, остались лишь самые любопытные, всё ещё на что-то надеявшиеся; да те, кто никуда сегодня не торопился. Но и они вынуждены были покинуть «место происшествия», когда Данилов, сопровождаемый лейтенантом Соловьёвым – двинулся туда, откуда только что пришёл. При этом лейтенант шёл сзади – внимательно следя за каждым движением своего «проводника».
   В отеле дежурный-администратор подтвердил, что Данилов их постоялец, а предъявленный паспорт, снял с него все подозрения. Предупредив постояльца, чтобы «впредь тот был осторожен на дорогах, и не забывал брать с собой паспорт» – рьяный слуга закона покинул отель, а Андрей поднялся в свой номер. Приняв душ, он с досадой отметил, что не купил ничего спиртного; из-за этого «происшествия» он забыл заглянуть в супермаркет. Ну, ничего, можно было заказать по телефону. Что он и собрался сделать, когда раздался стук в дверь.
   – Да, – выкрикнул Данилов с раздражением; сейчас ему не хотелось ни с кем встречаться. А может, это дежурный, прочитав его мысли – несёт ему пару бокальчиков освежиться. Как кстати. Но нет, это был не дежурный. Дверь приоткрылась, и он увидел застывшую на пороге фигуру доктора.
   – Простите, если не вовремя, – произнёс он, сжимая в руках свой пресловутый саквояж. – Мне надо сделать вам укол. Дежурный рассказал, будто на вас было совершено… – на мгновение он замялся, не зная, какое слово следует подобрать, и, не найдя никакого другого, он сказал: – покушение…
   – Да, дотторэ, в меня стреляли, – ответил Данилов, включая ноутбук и прикуривая сигарету. – Проходите, я в полном вашем распоряжении.
   – Кто бы это мог быть? – говорил доктор, готовя шприц, как обычно поставив саквояж на каминную полку.
   – Ревнивый муж, – ответил Данилов, заходя на страницу Веры, а потом читая её сообщение.
   – Вы так просто об этом говорите, – заметил доктор и дежурным тоном прибавил: – Ложитесь.
   Когда укол был сделан, Данилов вернулся к столу, а доктор – убрав шприц – сначала (как всегда) положив его в алюминиевую банку, а после – опустив её в саквояж, – задержался возле камина, рассматривая находившиеся там предметы. Номером снова овладела тишина, нарушаемая свистящим дыханием доктора, да щелчками издаваемыми клавиатурой – это Данилов печатал сообщение Вере; в ожидании ответа, он вышел на свою страницу, где в глаза ему сразу же бросилось имя Алексея Топорова, вновь посетившего его страницу. «Уж больно он зачастил ко мне», – подумал Данилов, ощущая спиной присутствие доктора.
   – Док, вы ещё здесь? – произнёс Данилов, развернувшись в кресле.
   Доктор вздрогнул и метнулся в сторону, закрыв своим щуплым телом каминную полку. Не сходя с места, он обратил свой задумчивый взгляд куда-то поверх головы сидевшего за столом Данилова. Создавалось впечатление, что он что-то хочет сказать, но не решается. Данилов решил помочь ему.
   – Вы мне что-то хотите сообщить, док? – спросил он, раскачиваясь в кресле.
   – Чисто у вас сегодня, – ответил доктор.
   – Да, – кивнул Данилов, – здесь хорошее обслуживание! Так, что вы мне хотите сказать?
   – Сказать? – повторил доктор, переводя, наконец, глаза на собеседника.
   – Мне показалось, вы хотите мне что-то сказать, – не отступал Данилов.
   Пребывая в плену сомнений, доктор промолчал. Данилова это стало раздражать, но он решил не торопить эскулапа от психиатрии, давая ему возможность собраться. Наконец, доктор решился и…
   – Недавно вы спросили: любил ли я когда-нибудь, – сказал он.
   – Я спросил? – Данилов подался вперёд, уставившись на доктора так, словно тот сказал непристойность.
   Не слушая его, он продолжал:
   – Тогда я не мог… не хотел вам всего говорить, – Он помолчал. – Это – личное, касается только двоих… Но, вот сейчас увидев это фо…
   – Доктор, вы были влюблены! – догадался Данилов, таким образом, избавив и себя и собеседника  от ненужной прелюдии, которую тот затеял.
   – Да, я был влюблён в одну молодую женщину, – ответил доктор смутившись.