Наровчатские зори

                XI
 
     Неурожайный 1935 год погнал односельчан искать лучшей доли. Завербовавшись или по собственной воле, уже многие уехали на Урал, и дальше на восток, в письмах писали, как устроились, никто не жаловался.
     Надумали поехать и взрослые дети Зиновия Федоровича Осина, погибшего в I мировую войну (брата Нила и Ивана). Это Петр и Матрена (Мотя). Для Сони они двоюродные брат и сестра. Она тоже решила уехать с ними.
     – Опять «пензяки» приехали! – «приветствовали» их в Миассе, небольшом тогда уральском городке.
     Семнадцатилетняя Соня выглядела подростком, худенькая, с постоянной грустинкой в светло-карих глазах, с каштановой косой. Ее приняли на работу в какую-то контору рассыльной. Петя и Мотя тоже нашли работу. Все трое жили на квартире за небольшую плату.
     Весной 1936 года контору расформировали, Соню сократили. Образование у нее всего пять классов, помочь ей некому. Она написала письмо своему крестному Ивану Федоровичу, портному. Вскоре из Орска пришел от него ответ, крестный звал ее к себе, выслал деньги…
     Вот и приехала! Встретили ее приветливо. Марья Егоровна всплеснула руками:
     – Да что ж ты такая худющая? Тебя немедленно надо откормить!
     Иван Федорович по-прежнему шил по заказам, Марья Егоровна вела домашнее хозяйство, их сын Володя готовился идти в школу. Соня снова стала помощницей портного, своего дорогого Крестного. Написала письма в Азарапино и в Ачасьево сестре Марфе. Прошел месяц, а ответа нет и нет.
     «Неужели не напишут?» – каждый день задавала она себе вопрос и с каждым днем теряла надежду.
     Когда уже перестала ждать, наконец, пришло письмо от Марфы. Соня обрадовалась и стала читать вслух: «Добрый день или вечер, дорогие родные и сестра моя Сонюшка! Письмо твое получили, хорошо, что ты живешь у Крестного, а то я сильно беспокоилась за тебя. У нас в деревне большой переполох, прямо беда, не знаю, как тебе все написать, одно расстройство. Митьку, брата нашего, жалко: в Наровчатскую тюрьму его посадили. А дело было так. Дошастался Митька со своим «левольвером» по деревням, милиционер бедовый! (Татарин его разрази!). Жена его, Наташка, разнюхала, что он похаживает к одной солдатке, да ты знаешь, к Дуняхе, у которой мужик в трудармии сгинул. Кто бы подумал, что Наталья такое «отчебучить» может! Ничего ему не сказала, претензиев не предъявила, а когда он ночью спал, вытащила у него «левольвер» и выбросила в озеро. Наутро он хвать – нет «левольвера»! Суматошился он страшно, а она ему говорит: «Как нашел Дуняху, так и «левольвер» свой находи!». Митька чуть умом не рехнулся. Кинулся отмолотить ее, дуру безмозглую, но отец ее с матерью стенкой встали. Он и «сел в лужу». Поехал в Наровчат, подал заявление о пропаже. Больше мы его не видели. Суд должен ему быть. А теперь о других деревенских новостях…».
     Но Соня от слез уже не могла читать дальше. Крестный замахал горестно руками:
     – Да что это за напасть Господь послал на Митькину голову?!
     – А что думала Наташкина головушка? – перебила его Егоровна. – Зачем револьвер забросила? Она, видно, думала, что его просто выгонят с работы и все, шастать по деревням ему больше не придется, а прижмет хвост дома и за ее подол будет держаться… Дура она, дура безмозглая! Что натворила! Да разве так можно?! – сокрушалась Марья Егоровна, обычно малоразговорчивая, серьезная.
     Соня плакала. Она мигом представила себе это красивое лесное озеро, от берега которого разбегались крестьянские избы. Бабы, бывало, белье полоскали, мужики поили коней. Теперь на дне озера, в глубине ила, лежит Митькин револьвер… Ночью Соне не спалось, сердечко ее сжималось и ухало. Так бы и полетела она сейчас туда, на родину, к брату… Обычная грусть по далеким родственникам обострилась и мучила, не давая заснуть.

(продолжение следует)