из романа томский телеграфист

                Глава вторая. Роковая торговка

Июнь 1905 года. Ново-Николаевск.

Давно замечено, проверено и доказано: лучшие связные, самые незаметные и непотопляемые, обычно женщины или старушки, торгующие на улицах —  кто пирожками, кто вязаными детским шапочками и носочками.
Один прохожий остановится, приценится и что-то купит: всё, вроде, подешевле, чем в лавке, другой купит из жалости  —  стоят бедные на ветру и на холоде, не зная отдыха, пока весь товар не распродадут. А равнодушный пешеход — пробежит, на них не оглянется. Порой пройдёт мимо стражник порядка, женщина ему улыбнётся, и он, невольно подумав о ждущей его дома супруге и тарелке наваристого борща, потеплеет душой. А на старушку глянет — мать свою вспомнит, в глубине его безыскусных мыслей тень детства мелькнёт: кружка молока, вкусные булочки с изюмом... Как напомнившую о сокровенном и родном заподозрить в чём-то предосудительном?
Так никто и не догадывался, что черноволосая женщина приятной наружности, полноватая, уютная и улыбчивая, торгующая на привокзальном перроне станции Обь собственными пирожками и жареной курятиной, — связная сибирского кружка РСДРП, передающая нелегальную литературу. Для этого на площади около вокзальной церкви поставили палатку, в которой один из подпольщиков, имевший прозвище «Купец», продавал хлеб и квас: под ящиком с хлебом прятался от полиции вкопанный в землю ящик с прокламациями и запрещёнными брошюрами. Секретный ящик заполнял сам Купец: литературу и прокламации брал у немолодого, усталого вида фельдшера станции Обь. Откуда поступала литература фельдшеру,  продавец кваса не знал. И даже предположения у него не возникало, что,  кроме невидимых им поставщиков, незаметно передает нелегальщину медику ещё и улыбчивая торговка пирожками, сама иногда в жару покупающая квас. В Новониколаевском кружке РСДРП, назвавшемся Обской группой, состояло больше ста человек, разбитых на «восьмёрки  — десятки», пересекающиеся только благодаря связным. Двое связных были знакомы, а третьего могли уже и не знать. Такая конспирация предохраняла при арестах, которые случались.
В Новониколаевск привокзальная торговка переехала из Томска два месяца назад. На имевшиеся небольшие средства то ли сняла, то ли выкупила квартиру в старом двухэтажном доме купеческого типа: низ каменный — верх деревянный. Больше денег ей ждать было неоткуда, а кушать просили две девочки и мальчик, муж у торговки отсутствовал — вот и пришлось крутиться, придумывая, как прокормиться самой и прокормить малышей.
Была в её полноватой фигуре и какой-то неожиданной улыбке необъяснимая женская притягательность, заставляющая суровых молодых мужчин, зайдя по рекомендации проверенного партийца в дом на Переселенческой улице, желать остаться в нём хотя бы в качестве жильцов. Затягивала, конечно, не темноватая квартира, полная скрипучей мебели, а загадочный взгляд молодой хозяйки, манила и высокая грудь. В некоторых «десятках» никто хозяйку, сдающую углы, ни разу не видел, но слух о её женской силе прошёл и там, за глаза её сразу прозвали «роковой торговкой». Поговаривали, что из-за страсти к ней погиб то ли офицер, то ли чиновник.
День был жаркий, душный, потому охлажденный в бочке со льдом квас раскупили быстро, а вот пирожки в кастрюльке, обернутой белым полотенцем для сохранения тепла, оставались: горячего в жару не сильно хочется. Молодой мужчина в тёмных брюках и косоворотке под несколько помятым пиджаком, покупая пирожки, шепнул:
— Есть подозрение, что один из наших провокатор. Кто — непонятно. Присмотрись к своим.
— Всего один пирожок у меня остался, — громко заговорила женщина, — да уж купили бы все, не пожалеете, вкусные да сочные!
— Хорошо, давайте!
Расплатившись, покупатель быстрым шагом удалился.
В доме на Переселенческой улице вторую неделю квартировали трое: Саша, Тимофей и Лев. Настоящих фамилий жильцов хозяйка не знала, не была она уверена и в том, что имена их — подлинные. Каждый из троих мог оказаться не тем, кем представился, даже по роду занятий. Ради конспирации у всех членов группы были прозвища или псевдонимы. Высокий кудрявый брюнет Саша звался Тигрояном, в его скрытном характере и горбоносом лице с приспущенными тёмными веками над желтизной глаз и, правда, было что-то тигриное. Но хозяйка сообразила: партийная кличка обусловлена не сходством, а его родным местами, — Саша проговорился: родом он с Дальнего Востока. И как-то угадывалось, что тюремная жизнь Тигрояну неплохо знакома. В тройке главенствовал Тимофей, коренастый, мускулистый, решительный, по профессии помощник машиниста, он имел псевдоним — Гранитов. Тимофей был неравнодушен к хозяйке, но старался всеми силами это скрыть. Наоборот, Лев Бартов, числившийся студентом Томского политехнического института, самый общительный из троицы, сразу начал ухаживать за ней явно, порой, столкнувшись с ней на лестнице, ведущей на второй этаж в жилые комнаты, легкомысленно распускал руки — и тут же получал не сердитый, но твёрдый отпор. Он был моложе Саши и Тимофея, однако, ещё в конце девяностых стал членом томского марксистского кружка, а с 1901 года примкнул к «сортировщикам», — так шифровали социал-демократов в разговорах и письмах. Успел он с полгода  поработать в газете, выпускал в нелегальной томской типографии листовки, потому, отправленный как организатор в Новониколаевск, был, по приказу Томского руководства РСДРП, устроен как имеющий печатный опыт наборщиком в типографию Литвинова, откуда, раз за разом приносил металлические буквы. Цель была — как можно скорее собрать весь шрифт и организовать типографию Обской группы. Прозвище Льва хозяйка не знала, потому считала имя фальшивым.
Кто же из троих мог оказаться провокатором?
Тигроян входил в десятку «дружинников», обязанных охранять массовки, то есть собрания членов группы, от полицейских и тайных шпиков. Недавно Обская группа провела первую десятидневную забастовку строительных рабочих, приняли участие в ней и рабочие самой большой в Новониколаевске мельницы Луканина, а также некоторые печатники, хорошо обработанные Львом. Бастующие требовали повышения заработной платы и сокращения рабочего дня. Саша и Тимофей радовались, что кое-чего рабочим удалось добиться, а Лев подчеркивал важность забастовки для серьёзного отношения пролетариата к будущей революции и к их партийной организации.
Когда приезжал дня на два из Томска еще один подпольщик, имевший партийный псевдоним Котов, быстро всеми сокращённый до Кота, в доме почему-то становилось веселее. Все четверо, отдыхая воскресным вечером, читали вслух стихи. Любили декламировать Пушкина, Лермонтова и Некрасова. Чуть прихрамывающий Кот, расхаживая по комнате, цитировал наизусть роман Войнич — и хозяйке казалось, что хромота его притворная: похоже, он сам для себя играет романтическую роль Овода.
Если дети не спали, они крутились рядом со взрослыми, и старший мальчик Серёжа, красивый, с точёными чертами умненького личика – просил прочитать ему сказку Пушкина «Руслан и Людмила». Когда горбун Черномор через леса, через моря уносил богатыря, Серёжа восторженно заливался смехом, а девочки, трёхлетняя и четырёхлетняя, подбегали к брату и начинали молотить его маленькими кулачками. То ли им жалко было богатыря, то ли почему-то не нравилось, что братик смеётся.
Уложив детей, хозяйка старого дома, ложилась сама, и, едва стихало позвякивание пружин кровати, начинала, прикрыв усталые глаза, мысленно повторять не строки стихов, а слова очередной листовки. Повторяла с затаённой надеждой на то, что призыв станет утренней явью: «Только полная ликвидация настоящего государственного порядка путём созыва всенародного Учредительного собрания на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права создадут благоприятную почву для развития всех прогрессивных сил страны и классовой борьбы пролетариата за свои социалистические идеалы!». Острая память хранила все прочитанные воззвания.
Но предположить такую крамолу в её мыслях не мог бы даже привокзальный жандарм, видавший худых бледнолицых дам-революционерок, на коих привлекательная пышнотелая торговка сосем не походила. По отцовской линии вела она родословную от прадеда-ссыльного, попавшего в Сибирь в качестве политкаторжанина; после жил он в Каинске на поселении, там и умер. Прадед был родом из Тифлиса, бедняк, утверждавший, что происходит из когда-то знатного рода, и аристократическая печать его избранности,  вполне возможно, придуманная им самим, создала образ красивой жертвы, возложенной на алтарь свободы. Потому правнучка считала царизм своим кровным врагом, охотно помогая расшатывать монархические основы.
...Торговка спешила домой к ждущим обед малым детям, бежала не улицей, а по немощёному переулку, сокращая путь, и тревожно размышляла, есть ли среди её жильцов предатель?
Собственно, самой ей опасаться не стоило. О том, что передаёт она запрещённую литературу и прокламации, три жильца не знали, считая её одинокой женщиной, сдающей комнаты ради дохода. Они платили за стол — готовила она щедро и вкусно – и за крышу над головой. В курсе её помощи группе были только двое: сегодняшний покупатель Лебедев, недавно побывавший в томской тюрьме, и черноволосый быстрый семнадцатилетний Кот, казавший старше за счёт солидного костюма-тройки и начитанности: он проштудировал все доступные марксистские источники. Кот, курсируя между Томском и Новониколаевском, поставлял Обской группе прокламации и литературу.
Подходя к дому, она вспомнила: как раз сегодня  он должен приехать. Цели его приезда, конечно, ей не раскрыли: готовилась рискованная экспроприация склада полицейского управления.

                Глава третья. Возбуждение дознания

                Секретно
Начальник Томского Губернского жандармского управления
Октября 16 дня 1903 года
Приставу IY участка
Препровождаю при сем копию с постановления моего от сего числа об отдаче под особый надзор полиции содержащегося во вверенном вам участке Алексея Александрова Диева, прошу Ваше Высокоблагородие подписать прилагаемое постановление, которое возвратить мне обратно.
Верно: Начальник Управления
                Полковник Ромашов

Роман "Томский телеграфист" опубликован в журнале "Дружба народов", 2, 2025 (первая публикация)