Часть седьмая. Упала жизнь копейкой ржавою...

Часть седьмая. ; Упала жизнь копейкой ржавою..



;;;;



Или «В поисках атрибута». Позднее утро.



;;;;



До Нового Года остались выходные дни и последняя ночная смена…



Вместо эпиграфа...



Ветер дул. Резкий, порывистый, не очень холодный. Обычная погода перед праздниками Нового Года.



Как ни стращают синоптики, обещая каждый раз невиданные морозы каждый год в конце декабря, погода всегда решает по –своему. Бывает к Новому Году теплой.



Женщина шла по дороге, возвращалась от «большой дороги», шоссейной трассы с автобусным междугородным движением. Уже подошла к окраине села.



Уже переставала быть санитарочкой. И чувствовала, как расправляется спина. И приходят в голову свои, не подчинённые психбольнице мысли.



А ветер несет свежие запахи соснового леска, перемежая их с обычным запахом вареного гудрона от близкого асфальтного заводика. Или с запахами вони и горелого пера от сельской птицефабрики.



— Еще километра полтора, — понимала женщина. — и я добегу до окраины поселка. Ветер уймется. Не станет меня с дороги сдувать.



Сумки тяжелыми не были. Скорее, неудобными. Бегать по городу и греметь банками не самая привлекательная для путешественников вещь…



Но что же делать? Если ребенку нужен праздник? Вот и металась женщина по городу, мечтала найти свой счастливый шанс.



Пересмотрела знакомые оптовые базы. Ассортимент товаров не позволял найти что — нибудь интересное, чтобы можно было прокрутить небольшие деньги, продавая крохотный ассортимент быстро.



Успевая получить к праздникам небольшую прибыль, достаточную, чтобы устроить ребенку праздник.



Подумала и о том, что могла бы появиться в редакции. С идеей статьи или заметки. Или спросить заказ на статью. Потом отказалась от этой мысли.



Она же не знаменитый местный поэт Чистоков! Только он, видела женщина, работала в то время корреспондентом. И видела, как под самый праздник, хмельной и довольный, приходил в редакцию поэт Чистоков.



Как Анну на шее, старинный русский орден, носил поэт на шее большой елочный шар на веревочке. На нем шапки не было. Дубленка была расстегнута. В одной руке он держал еловую ветку, усыпанную искусственным снегом. В другой свою свежеизданную книжку.



Он конкурс выиграл. Он тендер на издание получил. От местной областной администрации. Которая, иногда, вспоминала, что надо поддерживать местных знаменитых литераторов. Но денег, обычно, на руки не давала.



Поэт Чистоков был обласкан всеми старослужащими сотрудниками газеты. С ним обнимались, смотрели книжку, хвалили его.



Потом поэт скрылся в кабинете Главного Представителя Владельца Газеты.



Наверное, деньги пошел занимать...



Пробыл в кабинете недолго. Вышел еще более веселым. Пошел прочь, покачиваясь, распространяя пары коньяка.



В провинциальном городе литературно — газетная элита корремрондентов и журналистов знает все обо всех. И друг о друге тоже. Поэт Чистоков приходил в редакцию еще раз.



Он умер этой же зимой, допившись окончательно. Он умер, как и жил, в одиночестве, в стареньком доме — развалине на окраине города без центрального отопления, водопровода, канализации…



— Нет, в редакцию газеты я не пойду, — решала женщина. — За год мир изменился. В газетах все всегда быстро меняется. Теперь три человека, выдергивая все новости из интернета, могут за два часа сверстать всю газету.



Им, может быть, уже не нужен штат работников, которые искали бы и находили интересные сюжеты из жизни города.



А вкусно было, — почти облизнулась она. И прибавила шагу, стараясь дойти до дома. Потому что больничный завтрак был давно, упал в желудок комом.Теперь рассосался. Она, год назад, получила свои предпраздничные выплаты перед Новым Годом.



Неожиданно много. Быть может, потому что в последних номерах вышли несколько ее статей и два рассказа. Она зашла тогда в дорогой магазин и стала набирать для всей семьи запретные раньше из — за своей дороговизны продукты.



Потом оказалось, что продукты из дорогого магазина ничем не лучше продуктов обычных.



— Торговая наценка другая, подсчитал внутри нее неожиданно проснувшийся дотошный экономист.



— Молчи уж лучше! — Привычно одернула внутреннего экономиста и скептика женщина. - В этом году мы так с тобой вдвоем доэкономились, что апельсина купить не на что.



— Хм, — сомневался и надеялся внутренний скептик. — Время еще есть. Мы что– нибудь придумаем. Мы вместе с тобой всегда что — то придумываем. И вылезаем, спасаемся от самой глубокой пропасти — Финансовой черной дыры.



— Хм, — неуверенно засомневалась женщина. — Похоже, в этом году не выберемся. Похоже, в этом году окончательно приплыли, остались без зарплаты и без денег.



— Еще не вечер, — загадочно отозвался внутренний собеседник. Романтик, скептик и внутренний экономист.



Потом замолк. И как бы ни рассчитывала женщина на продолжение диалога, потому что один ум хорошо, а два лучше. Пусть даже спрятаны они в одной - единственной голове. Но кто же подскажет лучший выход, кроме как внутренний собеседник?



Собеседник молчал.



А женщина шла и думала, что психбольница имени Бестужева в Загарьино — это особый, непонятный для нее мир. Даже не мир, а особая иерархическая система. Империя. Империя страстей и сильных чувств, которые не встречаются и не могут встретиться в обычной жизни никакому нормальному человеку.



Вот и она их не понимает тоже.



Почти договорилась, что продаст книгу больному. Выяснила, что сделка с психбольным — возможна. Надеялась, что выручит немного денег.



И вот итог. Больной начал вдруг ловить галлюцинации. У него началось обострение. Женщина — санитарочка уходила со смены, а больной лежал, переживал обострение в смирительной рубашке.



Привязанный рукавами рубашки и ремнями к койке.



Итак, сделка сорвалась.



- Последнее время у нее все получается не так, как нужно, — подумалаженщина. — Она так старалась, устраивая Новогодние праздники в прошлом году, покупала продукты. А мать посмотрела, пожевала губами, сказала:



— Купила. Ну, вот теперь и ешь.



И трепетное праздничное настроение ушло куда — то вдаль… Наверное, на встречу с таинственным Новым Годом…



А в этом году она не может пока ничего получить, никаких денег ниоткуда.



И ест ее их общая с ребенком мать и бабушка. Ест поедом, не уставая каждый день повторять, что правильная мать всегда ребенку праздник обеспечить сумеет…



И с этими мыслями женщина дошла. До дома. Вернее, старенькой и маленькой развалюхи.



Прошла двором, перебралась через сугроб, что наметался через сени под дверью и на крыльцо из разрушенного и сгнившего амбара.



Нашарила ключ. Открыла дверь. И сказала кошке, что бросилась на нее с радостным и обиженным мявом:



— Я знаю, что ты одна дома жить скучаешь, И плохо тебе одной, и скучно, и холодно. Но я же не могу все бросить и только около тебя сидеть. Ведь ты же не одна у меня, драгоценность ты моя, кошка!



Кошка пила кефир. Женщина мыла посуду и вспоминала разгневанную Наталку –буфетчицу, что обнаружила жениха, своего Олежека, в недозволительной близости от нее.



Они с Олежеком обсуждали Стивена Кинга!. Олежек два раза посмотрел! Один раз улыбнулся!



И даже не Наталке, красивой и законной невесте! А непонятной и тощей! Старой! Мымре! Которая не стоила и одного Натальюшкина ногтя на ноге!



Все эти мысли были написаны на лице разгневанной Наталки, которая была скорой на выводы и на расправу. И женщина опасалась, что банка с кефиром вот — вот полетит в нее.



Наталка обожала запускать летающие тарелки в ответ на просьбу психбольных о добавке. Стаканы с компотом она не запускала, только отталкивала от себя с грозным воплем:



— Жрите! Вот вам! Хоть все сожрите!



Возможно и потому, что стакан был посудой казенной и стеклянной. А летающий стакан должен был неминуемо разбиться...



Но банка для кефира была не казенная, а личная. Ее Наталья, разгневавшись, и запустить бы в полет могла!



Но обошлось. Свою банку с кефиром женщина получила, так и не сумевши объяснить Наталке, что не посягает она на ее жениха Олежека.



И да, по сравнению с красавицей Наталкой, она худая и старая мымра. Ведь старше она Наталки на целых пять лет! В которые уместилась ее целая взрослая жизнь, полная надежд, успехов и разочарований.



Нельзя было Наталке объяснить. Не стала она бы слушать. Что иногда сближает совсем посторонних людей общая ночь, проведенная у постели больного человека.



И что общечеловеческие ценности, совсем не любовные отношения. Ничего личного - только работа...



Кошка лакала кефир, мурлыкала и снова принималась лакать. Женщина мыла банки, растапливала обломками досок из гнилого пристроя — амбара печку, ждала пока комната согреется.



Размышляла, что надо бы испечь на УВОРОВАННОМ буфетчицей от психбольных кефире манник. Ворованные росточки от цветов всегда хорошо растут. Быть может, и пирог получится высокий и пышный.



Она отдавала себе отчет, что в родительском доме терпят и привечают только ребенка.



Ее же саму абсолютно не ждут.



Хваталась, как за последнюю соломинку, за мысль о том, что вот получится у нее вкусный пирог.



И все — таки появится, появляется у нее надежда, что с жизнью ей удается справиться...