Переулок

Мои первые воспоминания относятся к тому времени, когда я ещё не умел ходить. В это мало кто верит, но я точно помню, как дед ставил меня в перевёрнутую табуретку, с перекладинами между ножек, чтобы я не уползал. Осознав, что ни вылезти, ни опрокинуть табуретку я не могу, я начинал скучать. И от скуки представлял себе, что табуретка – это корабль, плывущий по деревянным половицам, как по морю.

Следующее воспоминание — когда я немного старше и уже умею ходить. В субботу, в бане, мама трёт меня пеньковой мочалкой, а потом поливает из ковшика и приговаривает: «С гуся вода, с Саши худоба». Затем, в предбаннике, она заворачивает меня в огромное полотенце и несёт сквозь обжигающий зимний воздух в тёплый дом.

Зимой, рано утром, когда дом остыл уже от вечерней топки, просыпаюсь на дедовской кровати под толстым ватным одеялом. Мне жарко, но, если высунуть из-под одеяла нос, он начинает мерзнуть. «Брррр!» — вылезать из кровати не хочется. Дед сидит у печки и строгает ножом длинные тонкие лучины для растопки. Они отлетают от полена со звуком, почти похожим на звук скрипки. Потом поленья начинают весело трещать, по дому распространяется тепло. Дед берёт мой эмалированный горшок и греет его над печкой. Согрев, зовёт меня. Я вылезаю, шлёпаю босой до печки и присаживаюсь рядом с ней на горшок.

Я часто ходил куда-нибудь с дедом. Например, в бакалейный магазин на углу ул. Пушкина. Там мы покупали молоко в трёхлитровый бидон, прямоугольный кусок жёлтого бисквита, ливерную колбасу и сигареты «Астра». Иногда мне доставались «камушки» – изюм в разноцветной глазури, похожий на мелкую речную гальку. За водой ходили к колонке. Дед толкал впереди себя двухколёсную тележку с флягой. Я, конечно, тоже сидел в тележке. Бывало, что ездили за водой на зелёном дедовском «запорожце», поставив флягу на место снятого пассажирского сиденья. Давить на рычаг насоса, чтобы пошла вода, у меня получалось недолго – силы заканчивались. Дед просто клал на него свою тяжелую руку, и вода текла мощным, хрустальным потоком.

На «запорожце» мы ездили и за грибами. Наш дед, который всю войну прослужил в автомобильном батальоне, даже в лесу показывал знак поворота. Чтобы перекусить, мы брали с собой хлеб, помидоры и соль. Потом ели это в перерыве на какой-нибудь солнечной поляне. Собранные грибы перебирали и мыли, сидя всей семьёй в сенях. После засолки, банки с грибами опускали в погреб, где ставили аккуратными рядами вместе с солёными помидорами, маринованными огурцами, смородиновым вареньем и прочими заготовками. В углу стояла деревянная бочка с солёными арбузами. «Лучше закуски нет!» — говорил дед. Иногда мне тоже разрешали спуститься в тёмный, холодный погреб, и я, глядя на сверкающие ряды банок с разносолами, думал: «Какие же мы богатые!»

По выходным дед брал меня с собой на базар. Я знал, что там он мне купит шарик воздушного риса на палочке, политого сахарным сиропом. Там же находилась и парикмахерская, где дед обслуживался. Стригся всегда коротко, по-военному. В конце стрижки неизменно говорил парикмахерше: «Освежите, пожалуйста!» И она обильно брызгала его со всех сторон из стеклянного бутылька со шлангом и резиновой «грушей». Одеколонов стояло на полке три: «Тройной», «В полёт!» и «Шипр». Дед предпочитал последний, ядовито-зелёного цвета.

Находясь летом у деда, я много времени проводил в огороде. Хорошо помню писклявый звук водяного насоса, который использовали для полива грядок, а также ровные ряды помидорных кустов, подвязанных к колышкам. Наш город славится своими помидорами — крупными, мясистыми, сорта «Бычье сердце». Ещё в огороде был небольшой бассейн с белёными извёсткой стенками, куда мы каждое лето запускали пойманных на озере карасей. Там же располагался старый, давно не использовавшийся хлев, который моя мама и её старший брат, мой дядя Лёша, использовали для игр. На двери белой краской было написано: «ШТАБ».

Мой штаб я устроил в другом месте, более для этого подходящем — на чердаке бани. Там я однажды нашёл старый финский нож. Его когда-то спрятал на чердаке дядя Лёша, видимо тоже ценивший данное помещение. Пацаны, даже разных поколений, всё-таки очень похожи. В шкафу у бабушки висела дядина дембельская форма. Я иногда тайно примерял её.

С моим двоюродным братом Сашей мы стоили в дедовском палисаднике вигвамы из кольев для подвязки помидор и принесённых из дому одеял. Вигвам обычно находился между росшими там ранетками сортов «Добрыня» и «Долго». Вторая, такая кислая, что сводило язык, становилась невероятно вкусной после первых заморозков в сентябре. Каждое 31 августа бабушкина подруга тетя Галя, которая жила в доме напротив, собирала для меня шикарный букет из гладиолусов и георгинов. С ним я парадно шёл в школу. Настоящая труженица и человек большой души, тётя Галя поддерживала идеальный порядок в своём доме, дворе и огороде. Когда мне было шесть, я нарисовал её портрет. Там она сидит возле своей русской печки, закинув ногу на ногу. В этой печи она пекла неописуемо вкусный хлеб, булки и шаньги, которыми угощала всех.

Перед «тётигалиным» домом, на небольшом склоне, росла сочная зелёная трава. Мне и моим друзьям нравилось лежать на ней, когда после обеда склон оказывался в тени дома. Мы лежали там и рассматривали плывущие мимо облака. Помню самый изобильный ресурс, который имелся у нас – время! Денег было мало. Но было огромное количество времени – бесконечность! День тогда равнялся современной неделе. Но мы находили, чем заполнить и его.

С началом учебного года, я обычно возвращался в нашу квартиру в новой, «запроточной» части города. Но иногда, всё же, ночевал у деда, в его переулке. И тогда он рано утром вёз меня, спящего на заднем сиденье, в школу на своём «запорожце». Если бы изобрели машину времени, я установил бы дату и место, и проснулся бы на заднем сиденье в маленькой зелёной машинёшке. А за рулём — дед.