Свои и чужие во сне и наяву

Никаких случайных совпадений и вымыслов фантазии –
записано стенографически по рассеянным показаниям обманщицы – памяти,
и по горячим следам собрано из осколков сна.


Наверное, пора было обратиться к психологу. Хоть, друзья и родные выдавали свои версии, которые складывались вектором в одну, более-менее правдоподобную:

- Это просто во сне мозг твои страхи отрабатывает.

Но, помощь профессионального психолога была, видимо, уже необходимо – пока психиатр не занадобился…

Уже два с лишним месяца Оглоблин сошел с борта своего судна, передав камбуз, провизионные кладовые и свои поварские обязанности сменившему его индонезийцу:  дураков соотечественников на сей раз не оказалось. И вот теперь каждую ночь ему снился камбуз и циферблат часов. На котором равнодушные стрелки так близко подбирались к завтраку, или обеду, что Оглоблин понимал – он ничего уже не успеет приготовить – даже сосисок завалящих отварить! А ведь еще салат, гарниры!.. И что он скажет своим товарищам, что придут в законное время в законном праве поесть?

Сначала Оглоблин дал совершенно правильную установку: тотчас вспоминать во сне, что его это теперь не колышет, не его это нынче проблемы – пусть индонезиец сам теперь разруливает.

Да – со сменщиком нынче случился форс-мажор: впервые не матросов, но поваров меняли на индонезийских моряков. Ничего хорошего, ясно, это не сулило. Узнав об этой новости, поникли даже трое индонезийских матросов: «Он будет готовить одинаково плохо как для вас, так и для нас». Свои же молчали вполне выразительно ( как иноземец сможет русскую кухню постичь?), лишь кто-то шутил вяло, что любители острой кухни будут счастливы: «Переперчит, пересолит до безобразия, и сверху всё соусом «чили» зальёт».

Ближе к подъезду портового катера, вёзшего Оглоблину смену, пришла весть, что приемник совсем не умеет печь хлеб.

Ну, это дело поправимое – Оглоблин дотошно объяснил индонезийским матросам суть процесса хлебопечения, вручив к тому же рукописный рецепт. А стюард, категорически отнекивающийся поначалу (чтоб, значит, его не припахали), с перепуга отснял даже видео хлебного мастер-класса: всё для тебя, новый шеф, только пеки сам!

Что имеем  не храним, потерявши – плачем…

Собственно, давно к тому шло. Слишком много было вменено обязанностей шеф повару в этой компании – впрочем, как и в других: не считается кок человеком! Мало того, что шесть месяцев готовки нон-стоп: завтрак , обед и ужин на двадцать с лишним человек. Но еще и провизионные кладовые, с само собой разумеющимся отслеживанием сроков годности и непременной ежемесячной ревизией. Плюс, составление продуктовой заявки и приём тех самых продуктов. Однако, самая жесть – это три раза в день успеть приготовить  точно к сроку: чтоб была еда готова, с пылу- с жару, вкусна и изобильна.  И если умножить то на шесть месяцев контракта – 180 кормлений, как станций курьерского поезда: сика в сику… А ведь на промысле – загрузке, что длились порой до двух месяцев, добавлялись еще дневной и ночной полдники.

Тут и Оглоблин, работающий всегда по-честному двенадцать, как минимум,  часов, не успевал сплошь и рядом – приходилось тогда отрывать от сна. Неудивительно, что охотников до такой лафы становилось от года к году всё меньше. Суловые повара старой закваски уходили на пенсию, а новые ресторанные мальчишки умели, разве что, жарить стейки. Прошлый сменщик – залётный с какой-то другой судоходной компании ветеран, через две недели уже понял, куда попал, и мечтал дальше лишь об одном – как бы смыться отсюда поскорее.  В гневе крушил тарелки о палубу, ругался трёхэтажным матом по случаю, и конечно – без того, и наконец, приняв на грудь бутылочку – другую виски,  закосил в каком-то африканском порту: «Сердце!.. Сердце». В береговом госпитале сердобольные африканцы рекомендовали дать коку полуторамесячный отдых, и на основе такого глубокого медицинского обследования и  заключения, поменяли его на Оглоблина. Последнего, выходило, из могикан.

Где-то в глубине души Оглоблин чувствовал не то, что злорадство, но какое-то запоздалое торжество справедливости:

- Индонезу-то вы права хрен покачаете: а то , то вам было не так, и это не этак! С точностью до наоборот – фиг он вам лишнюю минуту переработает: вот, что прописано в контракте, ровно столько он на камбузе и будет. А чуть что не так – на телефон, и в профсоюз свой звонить!.. Надо было, - расплывался тут в улыбке Оглоблин, - своего шефа ценить, да уважать! Не ругать никогда – только хвалить, да благодарить за работу его непосильную! Каждый божий день, с самого утра и начиная: расцеловали повара в задницу, а потом уж пошли по вахтам и работам.

Неблагодарные угрюмо молчали…

Впрочем, Оглоблин осознавал с грустью, что и ему  вряд ли найдётся место в будущем. Во-первых, у индонезийский моряков всякий контракт составлял девять месяцев против шести у наших: уже экономия компании и удлинение сроков до боли головной – смены. И шума-гама вокруг повара и его готовки поубавится в разы: не из-за повышения качества, но из-за того самого страха перед компанией, теперь действительно будут ЕСТЬ, ЧТО ДАЛИ, и никто не будет на то роптать – «подпрыгивать»!  Глух будет иноземец к привередам и просто вечно всем недовольным – наверное, и правильно!

Справедливости  ради – первый месяц Оглоблину удавалось во сне убедить себя («Спокойно, спокойно – там же индонезиец теперь разгребается: твоих делов там больше нет!»), и перевернуться на другой бок. Работало! Но всё чаще психологическая защита начала давать трещину. Оглоблин в снах опять всё больше становился за всё в ответе, пока несколько ночей назад индонезиец не пропал совсем… Не выдержал, видать, бедолага! Это при том, нынешний стюард по старой дружбе писал с борта судна: «Пока справляется . Вся кухня мира. Хлеб начал печь. Но я такого не ем». Короче – запятые и точки над «i» расставляй сам!

Вот и начало опять сниться – неумолимые стрелки циферблата, как в фильме - катастрофе, и толпы ломящихся с обеих амбразур и дверей  урчащих голодных – как в фильмах ужасов.

А сегодня уж приснилось, так приснилось – уже с элементами космической фантастики. Внушительный отсек с затоптанной, окрашенной в салатный цвет палубой. Абсолютно пустой, только казан большой – вся Оглоблину утварь. И вместо плит – четыре угадываемых круга, как площадки для НЛО.  Только они не для летающих тарелок - они для внушительного казана, единственной сейчас утвари Оглоблина. И нагреваются эти круги вместе со всей палубой, только что в центре кругов температура, конечно, повыше. Нет нужды говорить, что греются все четыре громадные конфорки одновременно , хоть нужна только одна – здесь, впрочем, всё, как наяву, как на камбузе родном… В общем, казан кипит, Оглоблин жарится – с ноги на ногу переступая. Тут и первый черт появляется – моторист пожилой, с прошлого рейса. То, да сё, слово за слово…

- Ну, как вам индонезиец готовит? – с надеждой спрашивает у него Оглоблин.

- Да, хорошо готовит, - кивает старик, - а чего там: он в интернете глянет – и сварит, как надо!

А глаза у самого – от желчи желтые!

- То есть, - закипает Оглоблин, - лучше меня готовит: говори на прямоту!

- Да лучше, - машет кулаком чертяка маслопупый, - лучше!

Неблагодарные!.. Вот и трать на них силы и время жизни своей – по полгода махом!

Тут сзади возникают еще двое в очках с позолоченной оправой – янки и нагло-сакс, - невесть как проникшие на судно под видом туристов. ШпиЁны – как есть: тут же принимаются снимать всё подряд на телефоны. Ну, с этими-то быстро управился: «Гоу хоум и гоу уэй!» - взашей их с трапа: хоть тут душу отвёл!  Собственно, с лазутчиками всё ясно –  за футболом, засиделся у телека вчера : «Смотрите ночные новости на нашем канале». А вот как со своими  дальше быть: судя по тому, как плита нагревается, опять народ без ужина остаётся!..

Так и мается теперь опять, бедолага. И будет длиться тот кошмар, пока не попадёт Оглоблин в четыре свои переборки камбузные вновь…

Посочувствовать бы, дуралею!

Да ведь – любит он свой камбуз, вот что!