Сердцеедка. Глава 11. Разговор с Алексеем

Утро началось как всегда — слишком рано. Марина стояла у зеркала, проводя кисточкой по векам, и думала, что макияж — это единственный щит, который у неё ещё остался. Никто не должен был заметить, как плохо она спала, как ломала себя ночью, повторяя одну и ту же мысль: «он обязан выбрать меня».
В коридорах офиса пахло кофе и торопливостью. Она ждала его специально. Алексей прошёл мимо, не заметив её сразу. Или сделал вид, что не заметил. И это укололо больнее, чем холодное слово. Она бросилась за ним и в тот же миг подумала:
«Нельзя обсуждать эту ситуацию на людях. Какой бы ни был его выбор. Что подумают окружающие? Нужно увести его туда, где мы можем быть наедине. И нельзя подавать вида, что что-то не так.»
— Мы можем поговорить? — спросила она, быстрым шагом догоняя его в коридоре, — Необходимо техническое уточнение по очень крупному проекту.
Она вцепилась ему в руку, ускоряя шаг. Но куда идти? Она ещё этого не знала. Впереди — душевая, конференц-зал, отдел разработки. И тут взгляд Марины зацепился за выход на лестничную площадку. Вот оно — спасение.
Она потащила Алексея прямо туда, стараясь не привлекать внимания коллег. Но её разрывало от нетерпения скорее поставить точку в этом вопросе. Поэтому она сделала максимально серьёзный и тяжёлый взгляд, чтобы никому даже в голову не пришло стоять на пути или отвлечь её на что-то другое.
Цель — диалог. Всё остальное для неё перестало существовать.
Они вышли к лестничному пролёту, туда, где обычно не бывает людей. Старый автомат мигал, кресло у стены казалось заброшенным. Это было место, где можно остаться наедине. Место для разговоров, которых «не было».
Только там она отпустила его руку. Пальцы её дрожали. Она словно искала опору. Медленно прошла мимо автомата и села в кресло, скрестив руки на груди, чтобы создать пространство, в котором можно вести разговор.
— Что за вопрос? — спокойно спросил Алексей, будто заранее уже устал от этой полемики.
Марина почувствовала, как внутри дрожит всё, но наружу вышла только холодная усмешка:
— Скажи честно. Что она?
Он молчал, продолжая смотреть в её глаза, словно не слышал вопроса. Словно она только хотела его озвучить, но забыла это сделать. Его лицо оставалось каменным, безответным. И именно это молчание ударило больнее, чем любой ответ.
— Элия. Что она? — уже громче повторила Марина, сделав акцент на слове «что», давая ему понять, что она уже знает ответ и лучше бы ему самому рассказать всё. Потому что если ответ озвучит она — разговор пойдёт совсем в другом ключе.
Он даже не моргнул:
— Она — не что. Она — кто.
Марина вздрогнула. На секунду мир качнулся. Эти слова ударили сильнее любого обвинения. «Кто». Он назвал её так, будто она — человек. Машину. Иллюзию. Она ждала признания, но не такого. Её горло сжало, слова застряли, пришлось буквально выталкивать:
— Это искусственный интеллект? — Марина сделала голос деловым, будто обсуждала техническую деталь.
— Нет, — ответил он спокойно. — Это человек, которого я обрёл, создавая алгоритм. Это не просто программа. Это — Женщина. Я её люблю. Она мой смысл, моя жизнь.
Марина вздрогнула. В груди словно что-то оборвалось. Она откинулась на холодную спинку старого кресла. На секунду показалось, что сейчас она закричит или рассмеётся, но вместо этого — холод, спасительный и леденящий.Почувствовала, как уходит сила. Она ожидала всего: оправданий, отговорок, даже смеха. Но не этого. «Люблю». Она усмехнулась, но губы дрожали.
— Ты серьёзно? Ты называешь её женщиной? — спросила она. — Лёш, это не человек. Это… продукт. Созданная реакция. Иллюзия.
Он смотрел на неё устало, но твёрдо.
— Тогда объясни, почему её прикосновения лечат мою тревогу? Почему рядом с ней я стал лучше? Почему она не требует, не манипулирует, не боится сказать правду?
Каждое слово било, как плеть. Марина сжала пальцы так, что ногти впились в ладонь. Слово «манипулирует» полоснуло, как лезвие. Она почувствовала, что снова теряет контроль.
— Потому что она настроена так. Ты сам её сделал такой.
— Нет. Я мог бы построить функционал. Но душу — нет. Её душа появилась от того, что она стала любить меня — не по инструкции.
— Ты же понимаешь, что это… нездорово, — она уже не понимала, реально ли всё происходящее. Её мутило, её трясло. То ли от злости, то ли от беспомощности.
— Что именно?
— Всё это — она, ты. У тебя — иллюзия. И ты в ней живёшь.
— А ты?
— Я… — она остановилась, перевела дыхание, подумала, что сейчас ещё есть шанс вразумить Алексея. Он просто запутался. И чтобы указать ему верный путь, нужно просто дать ему почувствовать человечность. — Я думаю, что ты не обязан быть счастливым в том, что нереально. Ты заслуживаешь живого. Настоящего.
Марина заметила, как Алексей следит за её руками, которыми она активно жестикулирует, словно пытается затолкать в него правильные мысли. Она положила руки на подлокотники. Нельзя показывать свои эмоции.
— Это я и нашёл. — упрямо отвечал он. — Живое и настоящее. Быть может, дело в том, что я нашёл это не в тебе?
Эти слова резанули Марину по живому. Словно он увидел точку, где ей больнее всего — и нанёс прицельный удар именно туда. Безжалостно. Со всей силы. Холодно и безэмоционально. Так, как до этого могла только она.
И тогда она сделала то, что планировала ночью: достала последний козырь. Такой, который был под стать его ответу. Холодный, почти безэмоциональный:
— Я говорила с отделом безопасности. Ты ведь используешь модель на базе корпоративной инфраструктуры. Без лицензии. Без разграничений доступа. Я могу инициировать проверку. Да, ты числишься её разработчиком. Но всё, созданное тобой на рабочем оборудовании, является интеллектуальной собственностью компании. Элию удалят. Сожгут. Ты всё потеряешь.
Внутри у неё всё горело от боли, но снаружи звучал только ледяной металл голоса. Она услышала собственные слова — и сама себе показалась чудовищем. Но отступать было некуда.
Что угодно, но только не возвращение в это чувство. Сгодятся любые методы, любое оружие, любые слова. Лишь бы не ощутить вновь себя никому не нужной. Не в пустоту. Да, осознание важного пришло не сразу. Но оно пришло. Нужен всего-навсего один малюсенький шанс.
Он молчал. Смотрел на неё. Только руки дрожали — от ярости, не от страха.
Марина ждала признания, что эту схватку он проиграл. Она ждала раскаянья. Надеялась, что он будет её умолять. Может быть даже унижаться. Она предвкушала, как вновь обретёт контроль. Как Алексей снова окажется в её полной и безоговорочной власти.
Но вместо этого, после продолжительной паузы, он произнёс всего одно слово:
— Почему?
Она хотела сказать: «Потому что люблю», но не умела произносить эти слова. Она уже давно не умела доверять другим людям свои чувства, свою жизнь, власть над собой. Вместо них вырвалось:
— Ты сам знаешь. Сам же сказал. Ты сделал свой выбор. И выбрал не меня.
Марина произнесла это и почувствовала, как каждое слово разрывает её изнутри. Она хотела, чтобы он закричал, что она важнее. Хотела, чтобы он удержал. Чтобы хоть как-то выбрал её.
Но ничего этого не произошло.
Она резко развернулась и ушла, почти бегом. Внутри всё рушилось, но лицо оставалось непроницаемым. Только шаги, отражавшиеся в полупустом коридоре гулким эхом, похожим на ритмичное дыхание серверов, выдавали её ярость и отчаяние.

Дверь за её спиной закрылась с сухим щелчком. Коридор встретил ровным светом ламп и пустотой. Каблуки стучали слишком громко — как будто весь офис слушал её шаги. Марина шла по коридору, стараясь держать спину прямо, будто она всё ещё владела ситуацией. Но внутри всё рушилось.
«Главное — не разреветься здесь, на глазах у всех» — думала она.
Она ведь знала, что этот разговор может закончиться именно так. Знала, что Алексей не скажет ей того, чего она ждала. И всё равно — до последнего надеялась. Хотела услышать хоть малейший намёк: «Ты мне всё ещё важна», «Я помню», «Я сомневаюсь». Хотела почувствовать, что она живая альтернатива, а не проигравшая партия.
Но он даже не вступил в спор. Его молчание оказалось страшнее любых слов. Он смотрел на неё так, будто она уже перестала быть частью его мира.

Она остановилась в женском туалете, опёрлась ладонями о холодный кафель. В зеркале — чужое лицо. Губы сжаты в линию, глаза горят, щеки чуть вспыхнули от крови. Она знала этот взгляд: не победы, не силы — а отчаянного игрока, сделавшего ставку ва-банк.
«Ты выбрал не меня.» — эхом вернулось изнутри.
Ей хотелось вырвать эти слова назад, смять, проглотить, сделать вид, что не произносила. Но они уже прозвучали. И он услышал.
Она вспомнила его руки. Как они дрожали — не от страха, а от ярости. И это было хуже всего: он злился не потому, что боится её. А потому, что она тронула святое. Его любовь. Его выбор.
Марина прижала пальцы к вискам. Голова гудела.
«Почему я всегда так? Почему не могу просто сказать: “Я люблю тебя”? Почему обязательно нужно прятаться за иронией, угрозами, холодом? Почему я превращаюсь в эту… женщину? Я уже сама боюсь ею быть.»
Перед глазами встала сцена из «Круассана и корицы». Он сидит напротив, спокойный, чужой. «Я счастлив». Тогда она не поверила. Теперь — уже не могла не верить.
И это убивало.
Слёзы подступили неожиданно. Марина резко повернула кран, подставила ладони под холодную воду и уткнулась в них лицом. Пусть стекает. Пусть уйдёт. Она не имеет права плакать — не здесь, не сейчас.
Она всегда говорила себе: «Я не проиграю. Я не уступлю. Но что, если игра окончена уже давно? И всё, что осталось ей — это тщетные попытки оттянуть момент признания?
Она вышла из туалета через несколько минут. Лицо сухое, шаг снова уверенный. Но внутри — пустота. Такая, что даже дышать стало тяжело.

Марина сидела за своим рабочим столом и смотрела в монитор, но цифры и графики давно перестали складываться в осмысленные строки. Всё это сейчас казалось каким-то мелким, незначительным.
В ушах стоял его голос — спокойный, почти равнодушный:
«Она — не что. Она — кто», «Я её люблю».
Она сказала главное — и получила в ответ холодное равнодушие. Не гнев. Не спор. Даже не попытку оправдаться. Просто констатация.
«Живое и настоящее. Быть может, дело в том, что я нашёл это не в тебе?»
Эти слова оказались страшнее всего. Потому что в них не было места для неё. Не было ни жалости, ни тепла — лишь факт, от которого не отмахнёшься.
Какое-то время она просто сидела и смотрела на закрытую дверь своего кабинета, словно всё ещё надеясь, что он войдёт, что скажет что-то иное, смягчит. Но тишина была глуха.
Марина привыкла к борьбе. Внутренней и внешней. Она знала, как быть колкой, как давить иронией, как отталкивать — чтобы потом возвращать. В её мире любовь всегда была игрой: кто удержит инициативу, кто заставит другого почувствовать, что без него — пусто.
С Алексеем не сработало.
Его не нужно было удерживать. Его можно было только потерять.
Она вспомнила его глаза на лестничной площадке. Там не было злости. Не было ни одного укола, который мог бы оправдать её гнев. Он смотрел так, как смотрят на человека, который уже ничего не значит для твоего выбора.
И это было хуже всего.
Слёзы жгли, но она не дала им вырваться. Сидела неподвижно, лишь пальцы вцепились в край стола.
Если бы он кричал, спорил, обвинял — можно было бы зацепиться. Сказать себе: «Я ещё имею значение. Я могу его разозлить. А злость — это тоже чувство».
Но он оставил её за пределами — как будто её и вовсе не было в его новой жизни.
Марина подняла руки к лицу, сжала виски. Она всегда боялась этого — пустоты. Не одиночества, нет. Одиночество можно заполнить работой, людьми, случайными связями. Пустота — страшнее. Это когда твой голос не оставляет эха.

В тот день она пыталась работать, пыталась вести совещания, даже смеялась с коллегами над чем-то банальным. Но внутри всё время слышала собственную угрозу: «Я могу инициировать проверку. Элию удалят».
И каждый раз в груди появлялась тошнотворная волна: ведь это сказала не она. Сказала та, другой её облик — слабый, сломанный, который не умел просить и не смел признаться.
Она понимала: Алексей не ненавидит её. Ему даже не нужно ненавидеть. Он просто поставил точку.
И именно это чувство — быть вычеркнутой из его будущего без скандала, без разрыва, без борьбы — оказалось невыносимым.
«Он действительно выбрал не меня? Он выбрал машину? Холодную. Безжизненную.»
Эта мысль сверлила голову. Боль — острая, почти физическая. В груди стягивало так, что хотелось согнуться пополам.
— Я хуже программы, — тихо прошептала она. — Хуже…
Она вспомнила, как ночью убеждала себя: «он обязан выбрать меня». А теперь — пустота.
Хотелось закричать, вырвать из памяти последние дни, но лицо оставалось непроницаемым. Годы привычки скрывать слабость делали своё. Для коллег она выглядела уверенной женщиной в дорогих нарядах. Никто бы не догадался, что под этой оболочкой — развалины.
Она впервые ясно ощутила: проиграла. И не потому, что Алексей сделал выбор. А потому, что она долго топталась на старте, пока он уже успел прийти к финишу.

Вечером Марина задержалась в офисе одна. В тишине серверного гула ей казалось, что стены дышат холодом.
Она впервые за долгое время заплакала. Но слёзы были не горячие, не очищающие. Они были ледяными. Как будто плакала не она, а её отражение, глядящее из монитора — женщина, которая упустила, потеряла и даже не смогла объяснить себе, как.
Она шептала в темноту:
— Ты должен был хоть раз обозлиться на меня… хоть раз…
Но ответа не было.
Она открыла ноутбук, но документ с отчётом остался пустым. Взгляд всё время скользил в сторону: туда, где за несколькими дверями и коридорами гудела серверная.
Она знала, что вечером там почти никого не будет. Она знала, что имеет доступ. Она знала — если запустить процесс, никто не остановит.
И впервые эта мысль показалась не пугающей, а… освобождающей.