Душа не болит

И увидел Бог, что все, им сотворенное, хорошо. И лег отдыхать. Бог, который пронизывает все время: и прошлое, и настоящее, и будущее, - заглянул в будущее и понял: новый день требует отдыха.  А вот далекой перспективы он не видел, не понимал, что, создав человека по своему образу и подобию, он создает инструмент, готовый разрушить все что он сам же создал.

И человек впоследствии принес ему массу хлопот. Первые же люди стали слушать наущения дьявола. И пришлось богу изгнать их из рая. Потом стали убивать друг друга. Бог, наивный, надеялся, что на этом все обойдется. Что будут люди жить поживать, да его, бога славить. Вскоре люди так расплодились и стали так грешить, что пришлось им устроить грандиозный потоп. Нет бы всех уничтожить. А бог оставил Ноя.  Они опять расплодились и стали строить в Вавилоне башню, чтобы добраться до неба. До самого бога. И снова оказалось, что бог плохо рассчитал. Не хочешь, чтобы человек достал до неба, не делай их по своему подобию.  Вон обезьяны никаких башен не строят.

 И что делать? Бог сделал ход конем, смешал людям языки. И от этого опять получил непредсказуемые последствия. Стали люди мало того говорить каждый на своем языке. Каждая группа людей стала по-своему называть бога, так и еще выдумали себе свое собственное понимание бога.

И с тех пор каждый строил свою собственную башню. И стремился, чтобы его башня выше, я ближе к богу. Стали одни завидовать высоте и богатству башен других. вот маленький пример в городе купол любого собора не должен быть выше купола кафедрального собора. В кафедральный собор ходят самые уважаемые граждане города.

Ну и конечно, тщательнее всего следили за куполами соседних народов. Поскольку соседние больнее всего мозолят глаза.  А те, соседи через границу, в наглую, не смотря на предупреждения, возводили свои башни и не оглядывались.  И тогда по эту сторону границы обиделись и стали изобретать, чем же чужие башни разрушить. И нужно заметить, человек, божье подобие в средствах разрушения преуспел куда больше, чем в средствах строительства.

Вроде бы наделил бог человека душой. А человек не хотел душу напрягать.  Поэт написал: «Не позволяй душе лениться, чтоб воду в ступе не толочь, душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь.»  Но куда старше поговорка: ломать-не строить душа не болит. Зачем тогда душе трудиться, и напрягаться, когда можно ломать и душа не болит? Но тут вопрос ломать – быстрее чем строить. У себя переломал, а дальше?  а дальше выдвигаем лозунг – это даже хорошо, что пока нам плохо.  С этим можно было бы жить долго. Но у соседа становится хорошо. башню возводит. Значит, нужно ломать башню соседа. Ломаем и получаем наслаждение. Ломать душа не болит, а ломать у соседа - душа вообще радуется.    Человек, в отличие от зверей, стал получать удовольствие от того, что соседу плохо.

Оказалось, на поверку, что душа - это прибор, подобный боевому радару. Он пеленгует и затем следит за тем пролетающим в вышине предметом, какой легче засечь, чей контур четче, и потом этот предмет не исчезает с экранов телевизора. И душа уже настроена автоматически на нужный канал.  Уже неотступно за ним следит, за тем, что скажут с экрана.  И что удивительно, душа считает, что запеленговала если не бога, то его земную ипостась.  И разве может душа, поймавшая на экран бога, болеть?

И вот к какому результату пришел бог после смешения языков. Далеко люди продвинулись. Изобрели не только оружие, но и национальное телевидение, и телевизор заместил проповедь. И стали с экрана повторять, что ломать – душа не болит.  Но все же имеется существенная разница между людьми и богом.

Бог специально оружие убийства не создавал. Он наказывал людей тем, что под руку подвернется, так сказать, природным экологическим оружием: то водой, то камнями, то серным дождем. А люди заблаговременно огромные доли бюджета в ущерб благосостоянию выделяли на разработку средств поражения. И дошло до того, что они стали гордиться уже не тем, какие они дома, мосты и дороги построили, а какие бомбы и ракеты. Чтобы все разрушить к чертовой матери. Это для них стало важнее.  И внимали, затаив дух: наше оружие убьет столько, что врагам и не снилось. И были довольны, и гордились. Всех поубиваем. Так что в смысле того, чем хвастать, человек отошел от бога.

 Кроме того, бог говорил «это хорошо» самому себе. Не было аудитории, кроме дьявола.  А люди хвалились своим оружием и перед собственным населением, чтобы возрадовалось, вдохновилось удалью молодецкой.  Наше оружие лучше всякого другого, аналогов нет. И чтобы на других башнях испугались и затрепетали. «Пусть враги запомнят это не грозим, а говорим, мы прошли с тобой полсвета. Если надо повторим»

Стали люди только о том и думать, как бы такое оружие сделать, что все на свете поубивает. И придумали.  И приступили люди к активному разрушению башен друг у друга, убивать друг друга.  Казалось бы, ну башня у соседа, и что с того?  И, казалось бы, сам бог завещал, что зависть и гордыня смертный грех. Да ведь если сосед живет лучше тебя, то ты не чувствуешь себя божьим избранником. А это омрачает душу.  Пусть ни дорог, ни удобств. Но главное - себя чувствовать божьим избранником.

Так увлеклись в разрушениях, что есть риск – людей на земле не останется. А заодно с ними и животных, и лесов.

Сознают люди опасность такой перспективы? Не знаю. Приведу пример из классики. Это стихотворение в прозе Тургенева в школах не изучают. 


Разговор (Стихотворение в прозе)
Вершины Альп… Целая цепь крутых уступов… Самая сердцевина гор.
Над горами бледно-зеленое, светлое, немое небо. Сильный, жесткий мороз; твердый, искристый снег; из-под снегу торчат суровые глыбы обледенелых, обветренных скал.

Две громады, два великана вздымаются по обеим сторонам небосклона: Юнгфрау и Финстерааргорн.

И говорит Юнгфрау соседу:

— Что скажешь нового? Тебе видней. Что там внизу?

Проходят несколько тысяч лет — одна минута. И грохочет в ответ Финстерааргорн:

— Сплошные облака застилают землю… Погоди!

Проходят еще тысячелетия — одна минута.

— Ну, а теперь? — спрашивает Юнгфрау.

— Теперь вижу; там внизу всё то же: пестро, мелко. Воды синеют; чернеют леса; сереют груды скученных камней. Около них всё еще копошатся козявки, знаешь, те двуножки, что еще ни разу не могли осквернить ни тебя, ни меня.

— Люди?

— Да; люди.

Проходят тысячи лет — одна минута.

— Ну, а теперь? — спрашивает Юнгфрау.

— Как будто меньше видать козявок, — гремит Финстерааргорн. — Яснее стало внизу; сузились воды; поредели леса.

Прошли ещё тысячи лет — одна минута.

— Что ты видишь? — говорит Юнгфрау.

— Около нас, вблизи, словно прочистилось, — отвечает Финстерааргорн, — ну, а там, вдали, по долинам есть еще пятна и шевелится что-то.

— А теперь? — спрашивает Юнгфрау, спустя другие тысячи лет — одну минуту.

— Теперь хорошо, — отвечает Финстерааргорн, — опрятно стало везде, бело совсем, куда ни глянь… Везде наш снег, ровный снег и лед. Застыло всё. Хорошо теперь, спокойно.
— Хорошо, — промолвила Юнгфрау. — Однако довольно мы с тобой поболтали, старик. Пора вздремнуть.

— Пора.

Спят громадные горы; спит зеленое светлое небо над навсегда замолкшей землей.»

 Горы с горами разговаривают. А люди с людьми воюют.  Сознающих, что могут остаться только горы, закатывают под асфальт.  А другие – хоть они и говорят, что стараются для будущих поколений своего народа, но по сути действуют по принципу: «после нас хоть потоп», разбомбили - порадовались, мы в рай попадем. А как будут жить наши дети – это их проблема.
 
А все началось с того, что бог решил не допустить, чтобы люди достали до неба и смешал языки. Вот чем может закончиться неумение просчитать заранее все последствия.  Думать ему нужно было наперед.