И пришёл дать волю народу Степан Разин

Все пересказы взяты из романа «Я пришёл дать вам волю». А. Шукшин.

Прочитайте обязательно, внукам и внучкам, роман талантливого писателя, -
Это историческое полотно-прозу Василия Шукшина,
Под названием: «Я пришёл дать вам волю». (XVII век) Правдивая история.
Она насыщена яркими образами казаков, прежде всего - Степана Разина.

Произведение отличается напряженностью повествования,
О сложных и драматических перипетиях крестьянского восстания.

Автор показал размах этой войны, записав её колоритным языком,
И её роль в формировании героических черт русского национального характера во всём…
Да и сейчас проходят вероломные войны в мире, опять русские в поле,
Сражаются геройски на воле за свободу на непогрешимой земле.

… «Тяжко бухали по морозцу стылые колокола.
Пугались воробьи на дорогах, вздрагивала, качалась тишина.
Каждый год, в первую неделю великого поста,
Православная церковь кляла Стеньку Разина на разные голоса».

… «Изменник, и крестопреступник, и душегубец», Разин Стенька,
Забыл святую соборную церковь и православную веру христианства,
Изменил великому государю, учинил многие кровопролития и убийства,
Всех купно православных, которые к его коварству не пристали, «бил», без страха»…

Яко и проклят был Степан и новые еретики:
архимандрит Кассиан, Максимов Ивашка,
Фрол Минаев, Иван Черноярец и другие,
наверно, с небольшим тысяча.
 
Над холмами терпеливыми, над жильем гудела литая медная музыка,
Столь же прекрасная, тревожная, сколь и привычная. И слушали люди, молча,
И крестились. Иди, пойми русскую душу - что там: потаённая гордость или ужас и беда,
Или боль за «презревшего час смертный»? И шумел круг снова…
Ещё  в облике атамана – надменность, не пустая надменность, не смешная,
А разящая той же тяжелой силой, коей напитана вся его фигура.
 
… «Народ христиано-российский возмутивший, и многие невежи обольстивший,
И лестно рать воздвигший, отцы на сыны, и сыны на отцы, браты на браты возмутивший,
Души купно с телесы бесчисленного множества христианского народа погубивший,
И премногому невинному кровопролитию вине бывший,
И на всё государство Московское - донской казак Стенька Разин, и наставники,
 и такого зла злоумышленники, и с перво своими советники,
волею и злодейству его приставшими, лукавое начинание его ведущими пособники:
Яко Дафан и Авирон, да будут прокляты. Анафема!»  (В. Шукшин)

…«Такую-то – величально-смертную – грянули державные голоса
с подголосками атаману Разину, живому ещё, ещё до того,
как московский топор изрубил его на площади, два раза, принародно».

«Золотыми днями, в августе 1669 года, атаман Степан Разин,
привел ватагу свою с моря к устью Волги и там стал», - писал Шукшин,-
у острова «Четырёх бугров». Были забеги опасные, затяжные и изнурительные,
но этот на редкость удачливый поход в Персию – уже позади.
Разинцы приползли чуть живые; не они первые, не они последние
«сбегали на Хволынь», но такими богатыми явились оттуда только они.

Там, в Персии, за «зипуны» остались казачьи жизни,  и много.
И самая, может быть, дорогая – Сергея Кривого, любимого друга,
Степана, его побратима.
Но зато струги молодцев-донцов ломились от всякого добра,
Которое «наторговали» у «косоглазых» саблей, добавив свое мужество и вероломство.

Казаки опухли от солёной воды, много хворых. 1200 человек (без пленных) и снова дела...
Ясно теперь набраться сил – отдохнуть, наесться... Казаки опять взялись за оружие вчера,
Но оно не понадобилось. Налетели на учуг митрополита астраханского Иосифа –
Побрали рыбу соленую, икру, вязигу, хлеб, сколько было... А было – мало.
Взяли также лодки, неводы, котлы, топоры, багры... Но атаман не велел трогать никого.

Он ещё оставил на учуге разную церковную утварь, чтобы в Астрахани наперёд знали -
Его доброту и склонность к миру. Надо было как-то домой, на Дон, казакам пройти.
Два пути: Волгой через Астрахань и через Терки рекой Кумой. Там и там – стрельцы.
Стрельцы государевы, коим, может быть, уже велено переловить 
казаков, или поотнять у них добро и разоружить.
А после – припугнуть и распустить, но так ли?

По-разному использовали уставшие, изголодавшиеся, истомившиеся люди,
Под нещадным солнцем, желанный отдых, вблизи родной земли. Истосковались они.
Неожиданно резко и громко атаман спросил про пути: - Как думаешь, Фёдор, куда идти?
- На Терки, батька. Там не сладко, а всё легче. Здесь мы все головы покладём-то.
А Терки, даст бог, возьмём, зазимуем.… Есть куда приткнуться-то, наверно!

- Тьфу! – взорвался опять сухой жилистый старик Кузьма, Стырь (руль) по прозвищу.
- Ты, Фёдор, вроде и казаком сроду не был! Там не пройдём, здесь не пустют…
А где нас шибко-то пускали? Где это так прямо со слезами просили: «Идите, казачки,
Пошарпайте нас!» Подскажи мне такой городишко, я туда без штанов побегу.
Препирались старые и есаулы, а Степан всё стегал камышинкой по сапогу.
Всё думал атаман, как попасть на Дон, ведь, домой надобно.
- Терки-то возьмём! А на кой они мне…Терки-то?
Мне Дон надо…
Замаячил, какой-тот бандурист, настраивая свой инструмент, лениво перебирал струны.
И так же неторопко,  даже как будто нехотя, и будто его упросили, –
Похаживал по кругу, поигрывал плечами какой-то «перс» - «по-новгородски».
Он и не пел и не плясал – это нечто спокойное, бесконечное, со своими ухватками,
Ужимками, «шагом» - всё выверено, можно смотреть и слушать долго, подгоняя думки.

Что-то родное, напевно-сладкое: «Гуси-лебеди летели,
В чисто поле залетели, в поле банюшку доспели.
Воробей дрова колол, таракан баню топил,
Мышка водушку носила, вошка парилася,
Пришумарилася.
Бела гнидка подхватила, на рогожку повалила,
Тонку ножку подломила, - вошку вынесли»…

И здесь своё, кровное – воинское: подбрасывают вверх и гибкие стебли-струнки,
Рубят их на лету шашками – кто сколько раз перерубит. Здесь – другие способности.
Тонко посвистывают сверкающие круги,  «вкусно» сечёт хищная сталь камышинки.
И тут свой мастер. Дед. Силу  и крепость руки утратил он в бесконечных походах,
Намахался за свою жизнь вдосталь, знает «ремесло» в совершенстве. Учит молодых…
- С камышом-то вы ловкие! Вы – друг с дружкой! – не выдержал Степан, двигая прытких.
- Ну-ка, кто порезвей? – Атаман вынул саблю, ждал. Он любил молодых,
Но если б  кто-нибудь из них вздумал потягаться, с ним в искусстве владеть саблей,
То схватился бы он с тем резвачом смертно. – Нет, что ли, никого. Ну и казаки! …Оей!

Тут сверху, от дозоров, загалдели: - Струга! Это был гром среди ясного неба.
Этого никто не ждал. Слишком покойно было вокруг, по-родному грели лучи солнца,
И слишком уж мирно настроились казаки. Лагерь притих. Но стало тревожно.
Смотрели вверх, в сторону дозорных… Не верилось… - Откуда?! И как много?!
Есаулы повернулись к Степану. И все, кто был близко, смотрели теперь на него.
Степан смятенно думал. Весь огромный лагерь замер. Очень уж нелепо.
- В гребь! – зло сказал Степан. Вот – наступила и ясность: надо поторопить.
Полста астраханских стругов со стрельцами -  это много.  Накроют, надо уходить.
- В гребь!! – покатилось от конца в конец лагеря; весь он зашевелился,
Замелькали  краски, скрипели уключины, путался под вёслами камыш и ломался.

- В гребь – не в гроб: можно постараться. Наляжь, братцы!
Казаки, переговариваясь в стружках, перекрикиваясь, не скрывали злой досады
И нелепости этого бега. Подгоняли друг друга.
- Уйде – ом, куда денемся?…
- А почто бежим-то? – громко спросил молодой казачок, всерьез озабоченный вопросом.
Рядом с ним засмеялись.
- Кто бежит, Федотушка? Мы рази, бежим?
- А чего ж мы?.. Опять грохнули.
- Мы в догонялки играем, дурачок! С воеводой «соревнуемся».

Головные струги в открытое море вышли.
Наладились в путь дальний, неведомый.
А чтоб дружнее греблось, с переднего струга,
Где был Иван Черноярец, казак голосистый,
Громко, привычно повёл и другие подстроили: - Эхх!..
Слушай! – скомандовал Черноярец.
Не великой там огонюшек горит…
Разом дружный удар вёслами; почти вдоль бортов легли.
То-то в поле кипарисный гроб стоит…
Ещё гребок. Все струги подстроились махать к головным.
Во гробу лежит удалый молодец, -
Ведёт голос; грустный смысл напева никого не печалит.
Гребут умело, податливо: маленько все-таки отдохнули.
Во резвых ногах-то уж и чуднее крест,
У буйной-то головы душа добрый конь.
Как и долго ли в ногах-то мне стоять,
Как и долго ли желты пески, глотать?
Конь мой, конь, товарищ верный мой!..

Степан сидел на корме последнего струга. Мрачный.
Часто оборачивался, смотрел назад. Далеко сзади
Косым строем растянулись Астраханцев тяжёлые струги
Гребцы на них не так дружны – намахались в Астрахани.
Эх – х…
Ты беги, мой конь, к моему двору,
Ты беги, конь мой, все не стежкою,
Ты не стежкою, не дорожкою;
Ты беги, мой конь, все тропинкою,
Ты тропинкою, все звериною…
- Бегим, диду?! – с нехорошей веселостью, громко спросил Степан деда…
- Бегим, батька! – откликнулся дед-рубака.
- Ничего! Не казнись: бег не красен, да здоров.
Степан опять оглянулся, всматриваясь вдаль,
Прищурил, по обыкновению, левый глаз…
Нет, погано на душе. Муторно. Но причитал голос:
Прибеги ж, конь, к моему ты ко двору,
Вдарь копытом у вереички.
Выдет, выдет к тебе старая вдова,
Вдова старая, родная мать моя… _
- Бегим, в гробину их!.. радуются – казаков гонют.
А, Стырь? Смеется воевода! – мучился Степан, накаляя себя злобой.
От дома почти, от родимой Волги – куда-то гонят.
Стырь, чутьем угадавший муки атамана, неопределенно качнул головой.

Сказал: - Тебе видней, батька. У меня – нос да язык, у тебя – голова.
Степан встал на корме. Потом  опять оглянулся… Видно, в душе его шла –
Мучительная борьба.
- Не догнать им, - успокоил дед-рубака. Они намахались от Астрахани-то.
И продолжал тянуть кто-то:
Вдова старая, родная мать моя.
И про сына станет спрашивати:
Не убил, не утопил ли ты его?

Ты скажи: твой сын жениться захотел,
В чистом поле положил-то я его,
Обнимает поле чистое теперь…

Степан молча.  Сел.
- А не развернуться ли нам, батька?! – воинственный Стырь воскликнул,
Видя, что атаман и сам вроде к бою склонен.
- Шибко уж в груде погано – бегать казакам не с руки.
- Батька! -  поддержали Стыря с разных сторон. – Что ж мы сразу салазки смазали?!
- Попытаем?!
Степан не сразу ответил. Ответил, обращаясь к Стырю: другим, кто близко сидел,
Не хотелось в глаза смотреть – тяжело. Но Стырю сказал нарочно громко,
Чтоб другие тоже слышали:
- Нет, Стырь, не хочу тебя здесь оставлять.
- Наше дело, батька: где-нигде – оставаться.
- Не торопись.
- Дума твоя, Степан Тимофеич, дюже верная, - заговорил молчавший Федор до того.
Подождал, когда обратят на него внимание. – отмотаться сперва от них надо…
 Показал глазами на астраханскую флотилию. – Потом уж судить. Ведь бывало:
К царю ходили. Ермак ходил… - Ермак не ходил, - возразил Степан.
- Ходил Ивашка Кольцов. – От его же! – От его, да не сам, - упрямо Степан сказал.
- Нам царя тешить нечем. И бегать каждый раз за милостью – тоже не велика радость.
- Сам сказал даве…- Я сказал!.. – повысил голос Степан. – А ты лоб разлысил:
Готовый на карачках до Москвы ийтить! – Гнев Разина разом вскипал до бешенства.
И нехорош он бывал в те минуты: неотступным, цепенящим взором впивался в человека,
Бледнел и трудно находил слова. Мог не совладеть с собой – случались и мгновения…

На переднем крае астраханской флотилии стояли, глядя вперед,
Князь Семен Львов, стрелецкие сотники, Никита Скрипицын.
- Уйдут, - сказал князь Семен негромко. Без особого, впрочем, выражения сказал – лиса,
 жадный, как черт, и хитрый. – Отдохнули собаки! – Куда же они? – озадачило сотника.
- В Терки уйдут,… Городок возьмут, тада их не выковырнешь оттуда.
Перезимуют и Кумой на Дон уволокутся.
 - А не то к шаху опять – воровать, - подали сзади голос. – Им теперь не до шаха –
Домой пришли, - задумчиво сказал князь Семен. У них от рухляди струги ломаются.

А в Терки-то их отпускать не надо бы…Не надо бы. Как быть? А, Микита?
…Ясно, казаков теперь не догнать. Выгнать в море и стать заслоном в устье Волги?
Но тогда переговоры с Разиным поведутся через его голову – это не в интересах князя.
…Через некоторое время из-за переднего струга Астраханцев вылетела резвая лодочка
И замахала в сторону разинцев. С княжьего судна бухнула тяжелая пушка.
Флотилия стала…

…Разин прошел Астрахань – без единого выстрела, не потеряв ни одного казака.
То победа была немалая…

 Еще долго воевал Степан Разин, чтобы дать волю народу и держать ответ на славу!
Свершилось - «Государево слово и дело». И покатилась силушка народная по Дону… 
 До чего ж Степан Тимофеевич Разин был гордым героем-справедливцем!
Сильным и честным, настоящим и русским вольным воином-мудрецом!..
 
А земля одна и боль прошлого едина,
чтобы становилась правдою настоящего она.