Жара

Владимир Вещунов
Жара
                Повесть  

   И виделись с высоты небоскрёбного  дома,  с высоты  родовой памяти  дали  волжские, неоглядные… И  дух захватывающая,  дивная  красота!  Мещерская…  Заливные  луга  в сверкающем узорочье проток-воложек. Бронза хоромных, корабельных, мачтовых сосен. Высверки берёз в тени многокрылых елей…
   Мещера — родная сторонка Мещёрского края, великого, древнего пояса хвойных лесов.
   Над разливом двух державных рек, над их сестринскими объятиями помутился полуденный голубой окоём. Накалился. Задрожало зловещее марево. Жаром бьющий изжелта-сизый вал испарений придавил просторы, речные облака, заклубился к городу…
   Черкасов мог часами созерцать изменчивые виды и красоты речного приволья… А тут грубая, тугая волна зноя ударила в грудь. Чуть не задохнулся от кляпа горячего воздуха. Захлопнул окно лоджии.
   Распахивал настежь, чтобы вольно, вдоволь надышаться речным бризом. И вот!.. Градусник ошалел — тридцать семь! Мёртвый штиль!..
   По утрам Василий предоставлял благоверной супруге докладную о погоде, списанную с компа. Поборница ЗОЖ, Татьяна шуровала палками у ФОКа со скандинавоходцами. «Сахарная», страшилась размокнуть от малейшей дождинки.
   Сегодня синопты уважили, и дотошный Василий порадовал жену. Переменная облачность без осадков. Градусы приятные: от двадцати до двадцати трёх. Бриз с реки, давление 750. Летичко, благостная картина. Да-а!.. Промахнулась небесная канцелярия. Ошибочка вышла!
   Бытуют на Солнце обычные, смирные шесть тыщ градусов. А тут бури, вспышки, пятна!.. Вне расписания. Положено буянить через чёртову дюжину лет. Ярило взъярилось, нарушив надлежащие сроки. Верно, до семи тыщ перегрелось, а может, и ещё шибче!
   Мёртвый штиль. И тридцать семь! Устрашающая цифрища. Убийственная! Немыслимая для здешних прохладных широт. Со времён Бояновых не палила такая жарень. Вот это макушка лета! Не макушка — тепловой клин! Протуберанцы, ринутые на Землю, разгорячённый старина Гольфстримыч, череда эйафьятлайокудлей!..
   Не успела страна напялить ковидные намордники, как дьявольское пекло садануло под дых! Пересохло в горле великого пояса древних лесов. Пожухла тальниковая кайма волжских вод, осыпалась трухой. Степные суховеи пали в порохе пыли. Плавился городской асфальт. Гарь. Чад. Смог. Дышать нечем. Человейник ссушивался в гербарий…
   Глава синоптиков господин Вильфанд образно поведал, что атмосфера может «выстрелить» ещё аномальнее! И пожаловался на непредсказуемость погоды из-за нервозности  климата.
   Засухи на земном шаре за полвека унесли более полумиллиона жизней. К ним при нынешнем пекле ежедневно добавляются жертвы тепловых ударов. В Чикаго уже погибли семьсот человек. В Европе — более тысячи. Только россиянские счетоводы вежливо помалкивают. Известный спортивный комментатор озаботился: надо остерегаться не только ковида, но и жары! Но вся цифирь брошена на «корону». Даже гриппозники повывелись. Все с подозрениями — «коронованные».
   По медицине, тридцать два — уже аномальная жара. Чреватая для гипертоников. И даже здоровяки хлопаются наземь. При тридцати судьи отправляют футболистов на водопой. Иных уже «приголубил» тепловой удар. И теннисистку на Олимпийских играх в Токио, и лучницу. Олимпийцы на всех своих сочных наречиях костерят невыносимую жару. Чемпионка  мира по прыжкам в высоту сокрушается: трудно проходить квалификацию,  плавятся мозги…
   Многие «теплоударники» спаслись бы при отлаженной системе предупреждения и просвещения: как спастись от жары. Одни захватанные рекламы про вакцинацию. По статистике, вакцинация не угрожает дебильности! А статистика — это я!
   В сейфах областных эмчээсовских главков пылятся цветовые коды погодной опасности. Этот «национальный стандарт» должен использоваться для предупреждения населения о климатических угрозах. Коды «стандарт» разрисовал пятью красками: зелёной, салатовой, жёлтой, оранжевой, красной. СМИ в сводках о погоде почти не упоминают зелёный цвет и напрочь удалили салатовый. Среди «оранжевых» опасностей: ливней, гроз, града, морозов и снегопада — жара.
   Катастрофическая жара 2010 года перепугала москвичей. Они завалили мэрию  возмущениями и жалобами. Чиновники расстарались и придумали для жары уровни: низкий (чёрный), настораживающий (жёлтый), средний (оранжевый), высокий (красный). Не забыли о концентрации взвешенных частиц и озона. И всё это для пущей доходчивости снабдили красочной «Инфографикой». Красный здесь признан самым высоким уровнем экологической опасности. Этот уровень жары требует незамедлительных действий от органов здравоохранения, транспорта, социальных служб. Мэрия требует — от мэрии! И от граждан требует: не выходить из дома! Ни жара не подступится, ни «корона»! И кто слыхивал о такой содержательной «Инфографике», кто видел это художество?
   У кремлёвских засидельцев повадки временщиков. Академическая наука, как и всё прочее, — в упадке. Прежде Уссурийская станция Службы Солнца исправно вела наблюдения за активностью светила. Редкое научное достояние перелицевали в Астрофизическую обсерваторию ДВО РАН — в пащенка израненной дальневосточной науки. «Благородную» миссию по спасению людей от жары взвалил на свои могутные плечи Роспотребмажор: «Покупая хлеб на пять дней, вы снижаете риск нанесения теплового удара на 80%». Оплошал надзорный орган: забыл про «Доширак». «Для восстановления после теплового удара полезно исполнять народные песни». Кому жарень, а кто несёт всякую дребедень! Не докумекал, однако, душевный надзор, что для спасения от жары, во избежание теплового удара ещё полезнее исполнять русскую застольную «Ой, мороз, мороз, не морозь меня!..»
   Но вице-премьерша Голикова призвала не пить спиртного. Нет, не напрочь завазать. А в течение сорока двух дней после укалывания. Кто же отважится на такой срок?!.. Распотешила мужичков дамочка. Её подчинённый вякнул: «Непривитые пусть помирают дома!» А привитые, господин гуманоид?..
   На Уралвагонзаводе, сказывают, отлавливают трезвых для вакцинации. Никого не нашли!
   Творца самой лучшей вакцины в мире господина Гинцбурга опрометчивая беготня уральских гегемонов от прививки удивила. Птенец гнезда Гинцбургова вирусолог Альштейн порадовал суицидной самоликвидацией штамма «дельта».
    Сам же шеф выступил в иной ипостаси. Гастрономического ума палата, шеф-повар с жаром поделился своей кулинарией. Количество, дескать, белковой пищи, то бишь количество белка, очень влияет на выработку антител, потому что процесс выработки антител,  по Гинцбургу, энергетически затратный, потому, мол, поставка субстрата, то бишь мяса, очень, дескать, влияет. Потому людям, которые провакцинировались, непременно, отчеканил кулинар, следует сделать упор на потребление качественного белка.
   О, бедная Кострома! Как запредельно далеко ты оторвана от гинцбургской лавки с качественным белком нежирного субстрата! Старушки перебирают изробленными сухими пальцами свои грошики-слёзы: как дотянуть до пенсии. Повезло учительству местного колледжа. Госпожа директриса расщедрилась и одарила сотрудников премией за выслугу лет. Премия — три рубля! Опупела гражданочка!
   Ей бы поучиться уму-разуму у старших чиновных коллег — мишустинцев! Те разохотились вширь и вдаль! Прикарманили валежник, сыроежки, берёзовый сок, пескарей, пчёл, одуванчики, петрушку… Вот это размах!
   А неугомонный товарищ Гинцбург подкинул ещё одну идейку — весьма прибыльную. Он по достоинству оценил эффективность ношения двух масок на лице. А ещё хлеще, тащ академик, — сразу три маски.  Поддержал товарища РПН (надзор) и пригрозил в очередной раз увеличить штрафы за нарушение масочного режима. А чтобы эффективней следить, РФ превзошла себя по темпу роста камер наблюдения и выбилась в мировые лидеры! Скоро будут штрафовать всех отказавшихся колоться. А потом и скручивать непокорных отказников и силком прививать.
   Незатейливые извилины плавятся у разношёрстной публики на управленческой лестнице. Местный губер вознамерился прошвырнуться по «броду», обозреть свои владения. Потянулся за ним хвост тявкающих кортежных шавок.
   Обездвиженный город задёргался в конвульсиях. Взвыли «скорые», пожарные, деловые и рядовые, опаздывающие на поезда и самолёты. Сбой рабочего ритма, сбой ритма человеческой жизни… Благо, погряз в смоле местечковый князёк!.. Увязла царская процессия в смоле раскалённого асфальта. Паническая свистопляска вшабашилась. Чувачок возомнил, что он круче вселенской жары. «Громовержец» метал громы. Свора дэпээсовских машин с «молниями» подняла истошный вой. Собский вертолёт губера завис над бедолагой…
   Беспардонная жара прокралась и в непроницаемый бункер. Оттуда донеслось высочайшее повеление: «Настоятельно требую уже со следующих недель приступить к массовой вакцинации всего населения и выстроить соответствующий  график работы, как это у нас происходит по всем направлениям и другим заболеваниям. Это признано общим мнением! Мы чувствуем императивы времени!»
   Но самую лучшую в мире вакцину самый лучший в мире президент пробовать не торопится, не колется. Глобальная дезинфекция и гигиена лишают его этой возможности. Единое на потребу не сходится.
   Зато у его «визиря» все берега сошлись. Дефолтный Киндер-сюрприз (Израитель) — организатор и вдохновитель выборных побед (фальшака) отхватил Героя России. (На очереди смахивающий на Мефистофеля главный раввин Бер Лазер и глава Израиля Не-та-ньяха, командно входящие в кабинет подшефного Владимира.)
   Херой! Вояка! Весь в деда! Яков Израитель отличился в чека. Сам вождь революции вручил верному ленинцу наградной револьвер. Гордился бы старый большевик внучком-либералом, всеобщим посмешищем?
   Боевой Израитель (Кириенко) кинулся и дальше геройствовать и побеждать. Надоумил шефа бросить кость ядерному электорату — по косарю на душу (хорошего помаленьку). Под смачные, одобрямсные шлепки «соловьиного помёта» Шапиро. Под кривляние первоканальных певичек:
                Я в лабутенах
                И в восхитительных штанах!
    «Лабутены» восхищаются, а народ бедствует. Две трети не видят горизонта. Смертность среди пенсионеров за год скакнула до полутора миллионов! Безнадёга! Трудяги мужики не доживают до шестидесяти. При теперешнем МРОТ народ мрёт. И предусмотрительные власти расписали ГОСТ по массовым захоронениям — в мирное время! Вплоть до того, какие экскаваторы должны копать братские могилы, какие бульдозеры закапывать. Какое же это мирное время! Одна чиновница «оговорилась»:
   — Мы вводим ковидные ограничения для вычищения популяции.
   А могильный МРОТ — не ограничение, не вычищение?
   По доносу гинцбургов-альштейнов у врачей-антивакцеров отбирают дипломы, тащат их в суд. За то, что они оберегают клятву Гиппократа: «Не навреди!»
   Не зная броду, не суйся в воду! А тут целый ВОЗ под началом «интернационала» мутит воду: нагнетает страх, выколачивает из него «бабки», порабощает людей.
   Двадцать триллионов якобы задолжало нищающее население за коммуналку. Задолжало… Кто кому должен? Бедняки государству, которое их нещадно грабит? Настырные кредитные зазывалы ввергли несчастных в долговую западню — триллионную!
    Порой добрые продуктовые магазины выбрасывают просрочку. Скорбное старичьё подбирает воробьиную пайку. Русский крест… Ничего, потерпите, смертники! Пока Россия не живёт, но жить собирается. Вот и генеральная линия прогремела, высочайше  утверждённая, на борьбу с бедностью. И другая линия — на борьбу с коррупцией! «Посодят» пару-другую губеров, отымут у них золотые унитазы для общественных туалетов. И возрадуется народишко высочайшей справедливости. И замылится в глубинах Росстата глупая цифирь о двадцати миллионах обездоленных.
   А под сенью мудрой позы Познера величествуют самодовольные фарисеи. Их уверенно ведёт по беспроигрышному пути — хуцпа. Такого понятия нет ни у одного народа.
   Иудейские племена из Палестины перебрались в Средиземноморье, в Сефард (Испанию). Хазары, нападавшие на русские земли, в 964 году были разгромлены князем Святославом. Разбежались по Восточной Европе, пристроились в Германии, которую называли Ашкенази.
   На Руси принялись трудиться «в поте лица» шинкари, ростовщики, менялы.
   Сефарды мнили себя иудейской верхушкой. В XVIII веке в синагогах Лондона и Амстердама ашкеназов запускали в загоны.
   В начале XX века банду сефардов-революционеров Лейбы Бронштейна (Троцкого) снабжали деньгами и оружием американские банкиры Шифф, Варберг, Кан. Ленина (Бланка) обеспечивал  германский  ашкенази  Парвус.
   Маяк этой революционной парочки, Троцкого и Ленина, Мордехай Маркс, масон высокого калибра, тоже был «содержанкой». Его холили Ротшильды и Рокфеллеры. Мировая революция, мировое господство — вожделённые грёзы «мессианцев», ждунов Мошиаха. Не будь этих проходимцев, на Земле бы жилось спокойно.
   Между двумя кланами марксистов, сефардами и ашкенази, перед Октябрьским переворотом началась было заваруха. Сефарды называли ашкеназов жидами. Но ненависть к России объединила враждующих.
   Штабы красных комиссаров в кожаных тужурках пестрели лозунгами на ашкеназском иврите. Здесь красовались портреты Троцкого (Бронштейна), Ленина (Бланка), Маркса (Мозеса Мордехая), Свердлова (Гаухманна).
   ЧК на три четверти заполонили «кожаные тужурки». Под началом Иегуды (Ягоды) и Бергмана они командовали гулагскими лагерями, изобретёнными Нафталием (Натаном) Френкелем. Кто кого репрессировал, лживые отпрыски «гуппы товагищей»?
   В 1936 году в Испании разгорелась гражданская война. И ашкенази возмечтали захватить страну сефардов. Но победил сефард Франко. Ашкенази бежали в СССР. К ним присоединились и сефарды, бежавшие от Гитлера.
   Софья Власьевна предоставила им кров. Новациане начали смущать совесть народа. Они притащили с собой свои «ценности» — хуцпу: разнузданную свободу слова до похабщины,  распущенность нравов, бесчестие, продажность… Осевшие в стране исторические родственники помогали им срочно освоиться. И скоро этот кагал сгубил приютившую его Софью Власьевну. И нагло, по-хуцпатому, заявил: «Нас, евреев, мало, но каждого еврея — много!» Пупы земли! Нас, пупов, мало, но каждого пупа — много! Пупы земли — с замашками местечковых клептоманов при блатном феодализме.
   Блатнячка Собчак выпендривается у Эрнста. Вся в мамашку!
   Работник культуры Борис Моисеевич Нарусевич не смог привить дочке даже росточек порядочности. Когда её супруг Собчак витийствовал и мэрствовал, она, напялив тюрбан и бриллианты, шествовала читать лекции — в институт культуры. Там студент-бедолага нечаянно капнул на её кашемировое пальто кофе.
   — Твои родители не только квартиру, но и почку продадут за моё испорченное пальто! — обрушилась Нарусова на студентика.
   Вот такие гуманисты-демократы — нарусовы!
   Хуцпа — борзота. Можно борзеть до беспредела ради денег и власти. Все средства годятся для достижения цели! Плюй на мораль, на честь и достоинство! Приспосабливайся, ври, клевещи, предавай, воруй, хапай, развращай!.. Тебе, хуцпат, всё дозволено! Ты же — избранный!
   Христос кормил голодных евреев хлебами и рыбами. Лечил слепых, прокажённых, бесноватых. Учил доброму. Они казнили Его. Сами отъявленные клеветники, назвали Его лжецом. Бога. Ведь боги — они! Великие, где же ваш Достоевский?
   Хуцпа — кодекс бесчестия. Нарусова греет злачное место на сенаторстве. Вот такая у хуцпатов симония — продажность, продажа званий и мест. Её дочурка метит выше — в президентши! Прикатила венчаться не в синагогу, а в православную  церковь — на катафалке! Вопиющее кощунство! Скверна! Не туда похоронщик завернул! Не казала бы в хуцпатом пиаре свой лошадиный изгал  кощунка. Под отеческим приглядом  портфеленосца.
   Облагодетельствованные чадолюбцем клептоманы абрамовичи-вексельберги, опухшие от бабла, никак не насытятся. Потирают потные лапки, пахнущие серой. Тужатся дотянуться до ротшильдов. Химеры! Ничтожества правят миром.
   В сказочной Поднебесной полсотни тысяч чиновных казнокрадов, взяточников сдались карательным органам. К раскаянию понудили показательные порки и прилюдные казни на площадях их сослуживцев, погрязших в коррупции. Дабы не просыпаться в холодном поту каждую ночь от страха возмездия, потащились чинуши на сдачу, уповая на снисхождение.
   Среди россиянских короедов подобных покаянцев сроду не водилось. Чины-нечестивцы всех мастей спутались в один воровской кагал. Ворон ворону глаз не выклюет. Китайская аномалия в РФ немыслима! Приступы покаяния искоренены. И продолжают чиночушки и олихарки со сладострастием угождать падшей природе своей, шествуя по проспекту зла. К советам врачей прислушиваются, о поучениях святых отцов и не слыхивали. Злые занимают недолжные места, хватают недолжное. Самые закоснелые грешники —корыстолюбцы. Рвутся жить подовольнее. Злые умирают злой смертью. Исчезают с лица земли как прах. Злом добытое богатство во зле погребается и распыляется по ветру.
   В окаянные дни меняется всё: верх и низ, следствия и причины, природа и погода. Злая жара!
   Искушённая память Василия Черкасова делилась с ним клочками записей на злобу дня. Злоба дня… Странное понятие. Много странного и злого происходит.
  Якутия — в огне!..
   Было у отца три сына. Двое умных, третий — футболист. Вот эти третьи долго не могли разрулить: какой установить лимит на легионеров? Рулевой с лёту разрулил:
    — Лимит должен быть логичным и правильным!
   Устами руковода глаголет истина. Златоуст! Ёмко. Глубоко. В рамку и на стенку!
   Один из фунциклёров аж с кипучей слезой изошёл восторгом:
   — Путин — красавчик! Я иду с ним одной дорогой…
   Якутия — в огне! Сёла — пепелища, как после войны. Лучший друг стерхов и щук,  самый лучший дружбан футболистов, хоккеистов, дзюдоистов, олимпистов — истинный голубь мира! Ради гуманизма дружбы народов кинул огнеборцев тушить лес друга Эрдогана. А в это время турецко-укрские беспилотники зависли в небе непризнанных русских республик.
   Полетело МЧС на отхожий промысел, подзаработать. Кому перепадут турецкие тугрики? Клептоманам во власти. Всё мало! Наживаются нечестивцы на чужом горе. Гори, тайга! Горите, таёжные сёла!..
   Русский лес… Беспризорный. Сиротский. Горемычный. Пожирает его китайская «саранча». Поджогами добивает доморощенная сволочь.
   Дымы душат Красноярский край. Нечем дышать красноярцам. Маски не спасают. Впору напяливать противогазы. Губер Ус учёно разглагольствует:
   — Тушить лес бесполезно и даже вредно! Каждый год пожары повторяются. Это природное явление. Пора привыкнуть!
   Отчебучил «учёный» Ус! Под сиятельным покровом губерам всё позволительно. Губеры — суперы! Посаже;нцы. Шуты гороховые!
   Народ щурит глаза на Кремль, ропщет, кивает на Белоруссию: ни одно дерево там не сгорело!..
   — Вы что хотите?!.. — от подспудного уединения в укрытии взорвался затворник. — Мировой кризис! Глобальный! А мы чувствуем императивы времени! Мы держимся на плаву. И даже с коленей поднимаемся!..
   Страна рывков и прорывов, супермайских указивок. Ничто так не ухудшает жизнь, как меры начальства по улучшению.
   Жара атакует!.. Злится лучший друг стерхов и щук. Злится всякая живность.
   Лоси-звери, шугая посетителей, ринулись из засушливых лесов в городские парки, к прудам, к воде. Пара косуль в подмосковном лесу схлестнулась в боксёрском поединке за бочажок с остатком воды. Рой пчёл атаковал футболистов на водопое.
   Флорида учудила! Её пляжи заполонили змеи-пенисы. От жары, знать, отпали у мужиков и направились к океану. Хлебнули живой атлантической водицы — и вымахали до полутора метров! На загляденье флоридцам!
   Одна коренная лондонка обнаружила в раковине умывальника — двадцатисантиметрового паука! Он прибыл на водопой и до полусмерти напугал хозяйку. Впрыснул в неё какую-то скунсовую жидкость и откинул лапки. К трупу необычного камикадзе вместе с «наукой» слетелись папарацци. Сифилитичку объявили русской проституткой. Жёлтые СМИ запестрели снимками безносой красотки. На обнажённом плече её, исколотом тату в духе кама-сутры, красовался огромный паук. Вот какие безобразные эти русские! Хуже пауков!
   «Англичанка гадит!..» Да ещё как! Столетиями надрываются «англо-саксы» характерной наружности. Не будь этих сатанистов Ротшильдов и Рокфеллеров, — не будет ни войн, ни революций, ни ковидов, ни пандемий с локдаунами! Замутили нечестивцы в своих масонских «лужах» планетарную сатанинскую страшилку. Не ковид, а навязанная борьба с ним губит человечество.
   «Англичанка гадит!..» До поры, до времени. Как говаривал Михайло Ларионович, ухнет остров на самое дно, он и не охнет. Возмездие неотвратимо! Жара атаковала Мелкобританию в образе чаек. Туча летающих муравьёв взмыла на поиски влаги. Белокрылые полакомились ими. А у тех спирт! Накушались чайки-кричайки до отваги и набросились на подлых англо-иудо-саксов!
   Птицы захватили аэропорт Амстердама после поливальных машин. Пришлось нанимать свиней для разгона захватчиков со взлётной полосы. Работе аэропорта Токио угрожают черепахи! От нашествия скорпионов в Египте пострадали более пятисот человек.
   Родные волжские скворцы тучей навалились на коровник. Целую неделю оккупировали, терзали бурёнок, изымая из кормушек съестное и упиваясь из поилок.
   Да что там скворцы с их лёгким помешательством!.. Жара атакует! Маразм крепчает!..
   Порушена экология. Истинные эколожцы, радетели о родной природе, под руководящим началом начкабмина озаботились сохранением природных богатств.
   «Я в весеннем лесу пил берёзовый сок…» Ах, Сергей Александрович, побывал бы ты в наше непростое времечко!.. Посчастливилось тебе жить при белом свете берёз. Обнимал ты их и, прильнув к белоствольной, ловил губами стекающие прохладные, нежно-сладковатые ручейки…
   Поэт ты наш сердешный, ныне блюститель кабмин крепко саданул бы по твоим чувствам суровым параграфом: чтобы обниматься и соком питаться, извольте, господин Есенин, оформить аренду на вашу берёзу! Иначе ударят по карману, и последует дисквалификация на пять берёзово-соковых сезонов!..
   А ежели бабке Мане из твоего Константинова приспичит прогуляться по грибы, ей надлежит арендовать деляну леса, коему до плановой вырубки осталось пять годков. При этом любительница «тихой охоты» обязана вызубрить все параметры шляпок следующих пород: лисички, сыроежки, маслята, опята обязаны находиться в диаметре полутора сантиметров. Рыжикам, груздям, белым грибам, подберёзовикам предписаны два сантиметра. При таком ГОСТе непременно иметь при себе линейку обыкновенную, школьную или швейную сантиметровую ленту, а для высокоточности — штангенциркуль.
   Помимо всего прочего бабке Мане, всему Константинову и всем российским сёлам необходимо помнить о штрафах!
   Цыть, баба Маня! Не вздумай сохранить на огороде солнышко одуванчика для красы или петрушку для борщеца! Вредители они! А за вредительство тебе впаяют штраф. Страх впаяют. Чтоб неповадно было! И курей неположенных не держи на дворе! Иначе!...
   А ежели дед твой Степан надумает улики ставить, то по строжайшему параграфу, они обязаны располагаться в трёх километрах один от одного. Пчёлам приказано не удаляться от них дальше трёхсот метров! И строго-настрого запрещено приближаться к домашнему скоту! А тебе, бабка, к обочине с грибами!..
   — Весь Крем поди выйдет, — предположила она, — считать одуванчики, ловить курей, объявленных вне закона, гонять на обочине бабок с грибами. Скоро поди и картошку насущную запретят сажать, каиново племя!
   Крем… В Москве кур доят, коровы яйца несут.
   Эшелоны и коридоры власти возятся под ковром за транзит. Нужды  и чаяния народа? Это не к ним, не по адресу.
   — Винни, дай булочки! — просит Пятачок.
   — У меня не булочка, а пирожок.
   — Дай пирожка!
   — У меня не пирожок, а пончик.
   — Ну дай пончика!
   — Отвали, свинья! Совсем запутался!
   Мелкобритания установила рекорд по числу направлений к психиатрам. И в РФ аномальная жара «выстрелила» по шатким умам чиновников. Хотя у них и без жары от дум о чаяниях народных умы свихнулись набекрень. Старики сидят на рожках и домашних заготовках, а очумелые мироеды гоняют старушек с грибами на обочине. Пациенты!.. По голосу баб Мань, вместо шляпок сыроежек линейкой надобно мерить тыковки на пухлых плечах гонителей. И в психушку!..
   Вселенский зрак зрит на Землю. Жгучий взгляд! Дети Солнца… Коробит от него нечестивцев, корёжит. Увёртливые верхи бросаются полоумными словами. Как выразился писатель: в их глазах оловянное солнце, солнце мёртвых.

   Росстат огорошил «новостью»: «Россияне стали чаще умирать и экономить на ритуальных услугах».
   Во дают! Умрут — да ещё и экономят!
   Планетарная жара! Стихия собирает обильную жатву. Статистику РФ опровергли похоронщики: их выручка скакнула на двадцать процентов! Похоронное агентство «Стикс» рядом с главным корпусом отгрохало ритуальное здание — с просторным выставочным залом! С выставочным!.. Манекены в гробах?..
   А за углом «Стикса» кипит бойкая торговля «живой водой». На окраине города ловкачи из уличной колонки живо наполняют ведёрные канистры, шлёпают на них зазывные, красочные лейблы «Живая вода». Жара! Жажда! Нарасхват! Кому жара, кому мать родна!
   Тонны мороженого, пивные реки, соков и вод. Платные пляжи; нудистские — всё более популярные. Ходовой товар, ширпотреб: палатки, лежаки, тенты, зонты. Дефицит холодильников, кондишен, вентиляторов.
   Дефицит доброты. Замотанные житейскими неурядицами, зашуганные пандемией, изнурённые жарой, люди становились раздражительными, неуживчивыми, злобноватыми. Увольнения, кредиты, пьянство, психические расстройства, преступления. И разводы, разводы… Брак браков. Всё это бытийное «поджарилось», обострилось.

   Василий и Татьяна Черкасовы жили, можно сказать, душа в душу. Тишь да гладь, и Божья благодать. Не без шероховатостей, конечно. Пылкий нравом, Василий слыл когда-то неплохим вратарём. Без пыла, без мгновенной реакции пушечный мяч в девятку не укротишь! «Вратарский» характер подчас сыпал рябь на семейной глади. Знамо дело, каждого есть за что корить. У Татьяны огрехов хватало. Зомбируется кисель-ящиком — и в сон. А телек трындит… Борщ шапкой вздымается, крышка с кастрюлей наяривают, как тарелки в оркестре. А книгочейша глотает тайны кремлёвских жён или дефективы по телеку… Свет в туалете не выключает. Муж в ванной, вода грохочет — а жена что-то ему говорит. Или с лоджии пытается докричаться. Какое бескультурье!.. Пойдёт в магазин — тут же вернётся. То маску забудет, то деньги. Случалось, и платёжную карту оставляла на кассе. Но особо отличалась при кройке-швейке. В разгар шитья повсюду можно напороться на колюще-режущий портновский инструмент. И после опасно затаивались в креслах, постели ножницы, булавки, крючки, карандаши, мелки, бритвочки, линейки… Мелочи жизни конечно. Но вонзилась как-то одна из «мелочей» в мужнино причинное место — порядка больше стало.
   Подтрунивал над жёнушкой Василий:
   — Танюша — клуша! Таняша — растеряша! Танюша — копуша!
   И даже частушил:

                Дефективы на ТВ
                Женской логике сродни.
                Ох, и много в наши дни
                Развелось такой фигни!

    Такие придирки, нравственные нестроения Черкасова могли привести к разладу в семье, если бы не терпение и кротость Татьяны. Благородная отрасль своего крестьянского рода, она не колола Василия укорами, а являла пример редкого достоинства и для мужа, и для дочери. А пример — самый добрый учитель и воспитатель, коему невольно подражаешь.
   Громовые храпы Василия сотрясали квартиру. Иные пары даже разбегаются из-за таких громыханий. Татьяну же мужнина «музыка» умиляла:
   — Твой храпик, Василёк, с соловьиными трелями и руладами — колыбельная для меня. Сладко спится!
    Никаких берушей и затычек для ушей. На пивную отрыжку пивопитека шутковала:
   — Благородная отрыжка благородного человека.
   «Благородный человек» 22 декабря на славу отметил День энергетика. К тому же кладовщица Кузминишна выдала Черкасову рулон линолеума. Его он выписал для покрытия пола на лоджии. С праздником в душе, с рулоном на плече явился пред очи дражайшей супруги:
   — Вот, Тань, лино… линоле… линолелеум на лоджию!
   — Похвальный энтузаизм! — съязвила она. — Хозяйственный у меня муж!
   И дочурка Ната переняла у родителей навыки словотворчества: шолокадка, сметанюра, угнетатель (унитаз), пульбом (футбол), масолёт, дырдочка.
   Слова, слова… Дух творит форму. Дух — это наши мысли, чувства, желания. Порой скрытые…
   С дембельским альбомом и женскими часиками в подарок ехал к невесте по переписке сержант Василий Черкасов. Переписывались год, всё жарче признаваясь в симпатиях. Девушка яркой внешности и письма подписывала ярким именем — Кларисса. Вот эта необычность смущала Василия. Как такая девушка удостоила его, простого солдата, своим вниманием? Шибко приглядная! За такой кралей ухажёры поди косяками ухлёстывают! Клара работала продавщицей и жила с родителями. Стало быть, жениху предстояли смотрины. И чем ближе стукотил поезд к Клариному городу, тем волнительнее частило сердце Василия. Успокаивали желтеющие ковыльные волны за окном, тающие в синеватой дымке холмы и перелески…
   Он одиноко сидел за столиком. Думы текли вместе с осенними полями. Ложечка нервно  позвякивала в стакане из-под чая в старомодном ажурном подстаканнике…
   Справа, тоже за столиком, две девушки, как орешки, щёлкали кроссворды. И вдруг застряли:
   — С мехами, но не зверь. Зверь… не зверь… с мехами…
   — Таньк, ты же великая кроссвордистка!
   Девушка с досадой отмахнулась от подруги, беспомощно заозиралась и уставилась на соседа.
   — Баян! — брякнул Василий.
   — Точно, Вика! — воскликнула Татьяна. — Четыре буквы, «б» первая!
   Подружки с удивлением воззрились на парня. Он же в растерянности смотрел на них. Не понимал, откуда у него вылетела разгадка, ведь для него кроссворды — тёмный лес!
   Осенив разгадчика уважением, подружки вновь защебетали над кроссвордом. И снова споткнулись:
   — Потеря с концами… потеря…
   Ещё не придя в себя от давешней непонятки, Василий выпалил:
   — Утрата!
   Воцарилось безмолвие, достойное пера Гоголя…
   Утрата… Потеря с концами. Так и не доехал сержант до переписочной Клариссы. Утрата?.. Не утратил он — нашёл! Свою Татьяну! Жребий сулил встретиться с одной. А потом рассудил иначе.

   Под уютный стрёкот швейной машинки текли любимые мелодии Татьяны. Начинала с народных песен, репертуар ширился до арии Кармен, до зачина Сороковой симфонии Моцарта…
   В благости и отраде дышала квартира Черкасовых. Частью осиротела. Наташа, разведёнка, жила с дочкой в военном городке, в четырёх часах езды на электричке от центра. Учительствовала англичанкой в школе, подрабатывала репетиторством.
   Остались вдвоём Василий и Татьяна. И было у них одно сердце и одна душа. «Музыкальная» машинка её продолжала собирать красивые мелодии. С песенной душой, Татьяна чтила только мелодийных композиторов: Баха, Моцарта, Чайковского, Свиридова…
   В пору бесчеловечной жары лишь ночной бриз с реки немного освежал разгорячённую землю. Милея друг к дружке, чета при распахнутом окне на лоджии внимала этой недолгой благодати. Словно заречная иволга завораживала серебристыми переливами флейты. «Ночь» Вивальди — концерт для флейты с оркестром. И чувственный стих Тани, девушки из степного сельца:
   — Во время ночи душа более чиста, более легка и взлетает выше. Ночью благоухают растения. И душа орошается небесной росой. Что днём сожжено солнцем, то освежается и оживает ночью.
   Высверк флейты Вивальди. Хор звёзд. Глубокое безмолвие. Одна душа и одно сердце…

   Уже две недели жара давила город. Она спускалась с безветренного, выгоревшего неба. Черкасов щурил глаза на колышащееся марево. Оно приближалось. Инфернальное! Поглотит — и сгинешь!.. У-уф!..
   Захлопнул окно на лоджии. Таньша опять забылась.
   — Таняха — забываха! Уходя, гаси свет!
   И вдруг впервые огрызнулась:
   — Ох, и зануда же ты, Черкасов! Мелочный! Заколебал своими придирками!
   Тот оторопело уставился на жену: Танюха — и крик! Стушевался.
   — Редиска! — хотел отшутиться.
   — А ты-ы!..
   Со слезами она кинулась к гардеробу и стала собираться в дорогу. Копуша — быстро собралась. Аж взмокла. Душно. Зашаял злой костерок. Ни с того ни с сего. Так и до брани недалеко, до скандала. Погасила. Умный и сильный всегда уступит!
   Она строчила на машинке в пошивочной. Знатная мастерица по шторам и портьерам. Обшивала семейство, обряжала в модные бальные платья внучку. Кроха, а уже призёр танцевальных конкурсов! Остужая семейный перегрев, бабушка решила порадовать внученьку обновками.
   Взмок от волнения и Черкасов. Растерянно переступал  с ноги на ногу. Обмяк от внезапной слабости. Даже не в силах был утешить обиженную жену. Лишь на прощание произнёс:
   — Удачи! Целуй от меня Наташу и Настюху!
   В ответ Татьяна слабо махнула рукой…
   Всё понимает собака, друг человека — только не разговаривает. Всё понимает человек, что во благо делается, что вопреки. Однако склоняется к непотребству. Вот так враз и обесценивается прожитое и нажитое за совместную жизнь — всё доброе! Сметается в пыль!..
   Он, Черкасов, достигнул возраста мужа совершенного. Весь из себя такой правильный! А у Татьяны — повсюду непорядок!.. Упрёки, попрёки, придирки… Чистоплюй! Грымза, несносный стервоза! Ущербный, выморочный: залысины, лицо стёртое, непородистое, брови одичали, глазные пузыри, нос маслится бульбой, щепотка усёшек. Широк в животе. Красаве;ц! Тьфу!.. И это — вратарь-кошка!.. И как Танька такое мурло терпит?! И этот гнусный типус мельчит, измельчает, уничтожает — удавшуюся жизнь!..
   Искромсал себя Черкасов. И поделом!.. Места себе не находил от вины перед Татьяной, от самобичевания. Из тёмных глубин памяти попёрли грехи, вольные и невольные. Тени прошлого… Бежал от них.
   Резные акации во дворе скукожились. Жарою в пельмень слеплен пёс. На лавке пара пивососов умно разбиралась в политике:
   — По обе стороны борцуны за народное счастье щерятся, собачатся…
   — Эй, мужики! — с лоджии третьего этажа высунулся всклоченный старикан. — Кончился нокдаун, али нет? Можно в мага;зин идти? А то у меня «Доширак» кончился…
   — Мы — пофигисты!  Нам всё по барабану! Спускайся к нам! Третьим будешь!..
   Смертушка-старушонка пришлёпала из подъезда, она тащила за собой на верёвочке собачонку-тряпичку. Погрозилась костлявым кулаком на выпивох:
   — Ходют тут алкашня драная! Сцут под окнами! Страмота! Тьфу!..
   Ударила горечь полыни. Черкасов знобко поёжился. Полынь, полынь… Уж так повелось: месяц тошнотворного прозябания… В носу засвербило. Щепотью стряхнул чих. От первого наскока аллергии легко отделался. Даже не чихнул. А то бы расшугал дворовую «эстраду».

      Перед воробьиной малышнёй развыступалась галка, щёлкала, рассыпалась соловьём. Даже степенная птица мира заслушалась. Колоратурное меццо-сопрано! Настоящая прима! Чечилия Бартоли! Услаждение слуха и глаз!..
   С Грачиных гор стал спускаться к реке. Ещё месяц назад взмывала душа с этих вершин. Разве окинешь земным оком вознесующий окоём! Сердечный взор простирался над вечной надмирностью… Теперь же первозданное величие это в воздушном огне.
   Не раздеваясь, вброд перешёл великую реку. Её глушили острова со сгоревшим на солнце тальником. Ветлы на другом берегу высохли до иероглифов. Шуршало, потрескивало облачко сухих стрелок-стрекоз. На степной «сковороде» скворчали, трещали кузнечики-кобылки. Жарёха!
   К высохшей почти речке-степнушке из лесополосы одиноко брёл лось с облезлыми боками. При полной воде сохатые входили по грудь. Фыркая, смачно, губасто втягивали водицу. Теперь же могучий зверь встал передними ногами на колени, чтобы дотянуться до воды.
   Лось ушёл в свой редкий пихтачок. Речка отдала ему последние силы. Было видно, как поднималась её душа к раскалённым небесам.
   У горизонта слюдянисто дрожало марево. Колыхалось, как запредельная сущность, являя земные миражи…
   Призрачный кратер развёрзся. Из жерла начала извергаться воздушная огнедышащая лава…
   Первый мир погиб водою. Нынешний, грешный, предупреждается жарой. Не то настигнет огонь Содома и Гоморры. Очистительный!
   Какое беспощадное палючее солнце! Всё выжигает, прожигает насквозь. Испепеляет! Курганы зыблются, плавают, растопляются в ядовито-лимонном мареве…
   Дикие полынные ду;хи вволакивали в затяжную болезнь. Здравствуй, сударыня аллергия! Августейшая, поспешила, заявилась с жарой. Сладкая парочка. Двойной нокдаун!..
   Не на шутку разыгралось ярое солнышко! Взбудоражило Землю и её окрестности. Ионосфера и магнитное поле едва выдержали страшное обрушение солнечной энергии. Часть выброса застряла в этом щите. Свет и тепло достигли поверхности Земли. Резко подскочило атмосферное давление, накалился воздух. Безветрие. Зной. Как говаривал Черкасов: нет ветра — жизни нет. У него, по определению зож-супруги, почти полноценно идущие регуляторные процессы. Но метеогелиореакция оптимальна только у полностью здоровых людей. Но таких совсем немного. К этим счастливцам причислял себя Черкасов. Нет хронических заболеваний; нет отклонений, связанных с образом жизни, вредными привычками, кроме склонности к пиву. Генетические предрасположенности отсутствуют. Биологический возраст? Хорохористый!
   Сокрушительный полдень! Солнце в зените. Палит во все свои тыщи градусов. Духовка. Точно парковый физкультурник, в майке, шортах, бейсболке, кроссовках, попёрся любитель природы — на жаровню! Как не испарился?..
   Температурные «горки» укачали до тошноты. Бросало то в жар, то в холод. Голова кружилась. В глазах потемнело. Еле держался на ногах от внезапной слабости. Шатаясь, довлачился до своего дома. В подъезде, слепо тыкаясь, держась за стены, нащупал кнопку лифта.
   Мелко, противно трусило. Долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Обливаясь потом, добрался до кровати — и провалился в спасительный сон…
   Спасаясь от холода, медведи и ёжики укладываются поспать на зиму.
   В жару усиливается потоотделение. Для поддержания терморегуляции черепахи и ящерицы заползают в свои спальни.
   Сон спас и его, рептоида Черкасова. Сон — лучший лекарь. Успокоил прыгающее сердце. Однако перегрев почти обезводил Черкасова. Он  чуть не испарился в давешнем пекле. Человек-вода — и без воды!..
   Встрепенулся в горячечной жажде. Дотащился до умывальника. Ударила струя воды. Жадно припал к крану…
   Отдышался. Весь в поту. Кожа холодная, липкая. С трудом разделся. Всё мокро. И постель. Веки слипаются. Спать, спать!..
   Обезвоживание. Жажда несколько раз поднимала. Сколько вёдер выдул!..
   Палачески засучила рукава аллергия. Разразился громовой чих, сотрясая мир. Хлынули потоки из носа, из глаз, затмевая белый свет. Голову разламывало. Утишая боль, схватился за голову. Доплёлся до аптечного шкафчика. Нашарил упаковку кетотифена. Ударная доза из трёх таблеток вогнала «аллигаторшу» в сон…
   Мнилось, лучи жалили сквозь стены. Он — сплошной ожог. Залез в ванну. В прохладной, освежающей воде стал остывать. Но так ослабел, что чуть не уснул. Мог захлебнуться. С трудом выбрался из ванны. Обессиленно улёгся на кафеле.
   Лежал пластом. Удушающая духота в паркой ванной навалилась на него. Почудилось: предбанник ада! Кто-то тащит его — в доменную печь! Закричал от ужаса. Вскинулся. На него таращился — чудовищный зрак! Дико возопил. Горячечный бред. Трещит психика. Сдали нервы… «Не снится нам ни рокот космодрома… Земля в иллюминаторе…» Еле просипел пародийное:
   — «Трусы — в иллюминаторе…»
   Поднялся, с нежностью погладил стиральную машину.
   — Ну, космонавт, какой сегодня день? — слабым шёпотом спросил себя. — А месяц?..
   Дольше века длится этот пыточный век!.. Всё смешалось. Времени нет! Прошлое — умчалось. Будущее — не настало. Настоящее ускользает — не уловишь!
   Это откровение, осенившее Черкасова, взбодрило его. Напился воды из крана, напузился. Анекдотец вспомнился. Ползет в жгучих песках умирающий от жажды. Из проезжающего джипа выскакивают с водой на помощь. «А вода у вас, гебята, кипячёная?»
   Сам напился, а цветы жажда изнуряет. Провёл ладонью по недельной щетине: «кактус». Кактус у компа дюжит. Африканец. Поздняя осень для цветов. Из-за нерадивого цветовода. Нежно-розовые гребешки цикломена опали. Орхидея, цыганская ночь, осыпалась. Фиалки сморщились. Герань обронила алый цвет. Тигровая маранта поникла. Плакучая пальма драцена просит пить!
   Струя воды вышибла из дрожащих рук скользкий «мячик» лейки. Потряхивал паркинсон-сан — последыш теплового удара. Сил нет полить цветы. И Тане не позвонить — глаза застит «махаон». И она молчит. Ключ не взяла. Чуть в ванне не окочурился. И кто поведал бы городу и миру об утоплении Василия Черкасова? Один как сыч!
   Косоротая зевота, скуловоротная, с подвывом. Согнал одеколоном поползновения бобонов на носогубье, заеды. Расчихался, заслезился. Из носа неудержимо потекло. Затёк. Затюк. Затюканный!.. Швыркая носом, жалко хлюпая, обложился платками. На температурную голову навьючил «чалму» из мокрого махрового полотенца. Падишах. Чучело!..
   Сквозь недужную муть, духоту едва слышались ватные звуки. Их смял надрывный, лающий кашель. Разрывный чих до сотрясения мозгов. Сбилась «чалма» набекрень. И тотчас уличный рёв оглушил Черкасова. За углом его дома на пустынной трассе начинались ночные покатушки стритрейсеров. Отпрыски богатеев на скоростных «японках» срывались отсюда в загородный дрифт с крутыми виражами и заносами.
   Медленно растворился чёрный рёв в белой ночи над спальным районом «Седьмое небо»…
   Фронтмены пожиже под звон пивных бутылок тараторили рэпы на детской площадке.
   Другие «рэперы», пернатые, начинали орудовать в мусорных контейнерах. По заведённому порядку, по ранжиру. Передовые чайки-кричайки изнемогали от хлебосольства человеков: гоготали, блеяли, тявкали, скулили, мяукали, срывались на фальцет. Сменщицы белокрылых, чумазые галки самозабвенно щёлкали, гулили. Гулили и голуби, ворковали, мурлыкали. Пересменка «санитаров» — и россыпь чириканья. Подбочась, застрекотала сорока-одиночка. Издала ехидный хохоток, расшугивая воробьиную мелочь.
   — Кар-р!.. — рыкнул на возмутительницу порядка вран.
   Враз смолк птичий базар от свирепого рыканья «дядьки». Двухметровый размах антрацитовых крыл — и тень погладила благословенное кормное поприще. Скользнула и по окну черкасовской лоджии. Задела краем и затуманенный его взор. С этого созерцательного места он не раз наблюдал за птичьей трапезой.
   Пернатых «санитаров» сменяли бомжи. Деловито, как опытные кладоискатели, запихивали в свои мешки всё добро, годное для скупки: «пушнину» — стеклянную тару, пластиковые полторашки, жамкали пивные банки. Перепадало кое-что и побогаче: из посуды, носильные вещи, мобильники и даже ювелирка.
   Провиант всегда найдётся: шматок колбасы, кусочек сыра, горбушка хлеба. Не беда, что с запашком, плесенью. Сдобрятся майонезом из тюба. Шик модерн! Как в лучших кухнях Лондо;на и Парижа.
   Одутловатые лица, обтёрханная одежонка, непременные «стильные» бейсболки. Все — как один. Бомжи всех стран, соединяйтесь! Но из этих угасших искр не возгорится пламя. Тихие, пришибленные, с вечной похмельной виной перед всем миром. И тишайшие било — бывшие интеллигентные лошади. Из врачей, учителей, инженеров, военных, бизнесменов-банкротов. Не осознающие ещё, что они — на дне.
   Среди этой братии тусовалась и лахудра с обшарпанной детской коляской, которую приспособила под «грузовичок». Однажды она раскопала страшную добычу. Истошно взвыла. То не голубка гулила. Дитя человеческое. Грудничок гулил, сучил ножками, ручками, силясь выпутаться из лохмотьев. Завернула младенчика в тряпьё, уложила в коляску. Торопко покатила. Спохватилась, взяла малюточку на руки, побежала к роддому. Крадче, чтобы камера не засняла, положила свёрток на крыльцо роддома, где дважды делала аборт. Кромешная грешница!
   Об этом ЧП на другое утро громко толковали «трудящие» мужички. Подруги среди них не было. Подалась в детдом, куда прошлой осенью сдала сыночка-первоклашку. Великая грешница!..
   Васёк и его товарищи играли на стройке в войнушку. Наткнулись на рваньё, в котором было замотано мёртвое тельце младенчика. Розовое, будто ошпаренное. Побежали в милицию. Следаки отыскали молоденькую общежитницу, скинувшую плод…
   Как-то на кочегарку наскочили командиры в мышастой форме. И бросили в топку мёртвенького новорождённого. Дождём его снесло в ливнёвку, он и застрял.
   Стремительно провернули «боевую» операцию полиционеры. Не придётся вести расследование и возиться с уголовным делом.
   Сколько невинных детских душ сокрыто по земле, убиенных преступными руками матерей. Детоубийц!..
   Подпыхтела мусоровозка, загремела, загружаясь контейнерами. Не покоится ли в них бездыханное тельце маленького человечка?.. Горестно вздохнул Черкасов с тяжким, слёзным комком в горле…
   На соседней лоджии горлопан какаду разорался. Похожий на комика Хазанова, он каждую зарю возвещал скрипучим криком:
   — Я — не попка! Я — орёл!..
   — Угомонись, ирод! — пробурчал Черкасов, комкая высохшую «чалму»: такой жар!
   Надсадился в борьбе с жарой и аллергией. Сладу нет! Прежде прискучившая окружающая обыденность привычно копошилась за окном. Теперь же раздражал каждый звук, всякий запах.
   Чайки завизжали, резанули фальцетом. Визг на детской площадке. Одёрнул себя: уже и дети мешают!.. Взлетают на качелях, зайдётся сердечко от восторга — вот и крик радости!..
   Детские возгласы режет, пилит «болгарка» шиномонтажа. Гарь прёт, чад. Под носом «хрущёвки», впритык прислюнился этот закуток авторемонта. Мал — да вонюч! И жильцы покорно сносят эту адмосферу. У многих машины, а тут сервис — на дому. Совсем одичал этот «сервис» — костёр из автопокрышек запалил! Смрад от жжёной резины. Дышите на здоровье, деточки, старички, болящие!
   Гарью несёт с верхнего этажа. Сосед капусту тушит, пережарил…
   Эта «стройка века» задолбала весь дом! Пять лет назад, когда заехали первые жильцы — и началось!.. Некий криворукий «дизайнер» затеял евроремонт. День-деньской визжала «болгарка», долбила дрель, как перфоратор!..
   Измученные мамочки на доске объявлений возле лифта поместили родительскую мольбу:
   «Уважаемые соседи! Умоляем не шуметь, не вести ремонтные работы, не играть музыку во время тихого часа наших детей с 13. 00 до 15. 00!
   Пусть наши деточки спят спокойно!»
   Последняя фраза носила печать некоей скорби и вызывала у разнузданного дрельщика кривую ухмылку. С удесятерённой мощью он продолжал истязать дом.
   Особо доставалось Черкасовым, ибо тиран орудовал этажом выше. Не выдержав, Черкасов порешил наведаться к долбёжнику. К этому его понудил поступок жильцов дома на набережной. Соседка их, любительница природы, восхищаясь своей добродетелью, наслаждалась кормлением чаек возле своего дома. Потчевала прожор кашей, варёной кукурузой, батонами. Соседи, тоже любители природы, долго терпели чаячий ор и «благовония» их пищевых отходов. Не раз увещевали гражданочку перенести кормушку подальше от дома. Однако вынуждены были отмахнуться от толерантности и заявили в полицию. Экологине впаяли штраф!
   Собираясь с «дружеским визитом» к соседу, Черкасов намеревался в назидание поведать ему о последствиях чаячьего ора. Вообразил, однако, как разозлится тот: «Ты зачем, ботан, мне эту притчу впариваешь? Тоже стукануть хочешь? Стукач!» — «Это ты — стукач! — возмутится Черкасов. — Стучишь, пилишь, долбишь, дрелишь. Потолок ходуном ходит, стены трясутся, штукатурка сыплется!..» Перебранка, перепалка!.. Злодей и за дрель схватится!.. Для пущей обходительности может сгодиться лёгонький анекдотец:
   — Доктор, иногда я слышу голоса.
   — Понимаю, я тоже живу в панельном доме.
   Наверняка самодовольно осклабится: «Вот видишь, ботан, даже доктора понимают!..» Черкасов наметил иные русла «дружеского визита»:
   — Сосед, на; тебе тысячу! Передохни часок, и мы отдохнём. А то забыли, что такое тишина.
   — Пош-шёл ты со своей тыш-шей!
   — Ну тогда мы скинемся всем домом тебе на коттедж. Запились там, задрелься! Хоть всю ночь напрлёт!
   — У меня ре;монт. Европейский! А вы из деревень понаехали. Тунеядцы!
   Передовик труда налился бычьей кровью и захлопнул перед носом «ботана» дверь.
   Зато старушка, божий одуванчик, не стала церемониться с извергом:
   — Нет от тебя, вражина, покоя ни старым, ни малым. Пропади пропадом, холера! Как последний таракан! — выхватила из кармана фартука баллончик дихлофоса и едва не ошпарила из «огнемёта» супостата. «Оружие» дало осечку. Но мастер-ломастер струхнул изрядно, до мокрых штанишек.
   Премного сил израсходовал на свои окаянные труды. Возмещал убыток тушёной капустой. Тушил, тушил, измором брал бедолажный дом. «Духмяная» тушёная капуста, чудилось, лезла во все щели.
   — О, сердце, как мне хочется тушёненькой капустки! — злорадствовал лиходей, сменив «зодчество» на капустную кулинарию.
   Это испытание жильцы сносили покорно: уж лучше пусть будет так, по-кулинарному. А вообще, такие единоличники должны обитаться на выселках. Вот там пусть и шкодят!..
   Жильцы — по сторонам. А тут прямо над головой Черкасова — душегубка! Да ещё с помойки вползают «амбре». Фу-у!.. Жара ломится. Вздорная собачонка заходится в тявканьи, будто смеётся. Над кем?.. Жжёная резина, Смрад-ад! Невыносимо! Черкасов — во мгле!..
   Закралась подленькая мыслишка: да, случайности правят миром! Жребий сулил нечто большее, чем он пожинает ныне. До Клары не доехал, не повидал… Опомнился! Разложенец! Предатель!.. В голове каша… тушёная капуста… Угар!..
   Скорей бы, скорей задул север! Словно призывая его, вполне внятно прочитал:
               

                Ждите холода, люди!
                Льды мостит север лютый.
                Хлещут вьюжные розги,
                Как змеиные кольца!
                Обожжёт вас морозом,
                Обожжённые солнцем!

   Тятя в тетрадку полюбившиеся стихи собирал. Прошедший севера;, будто предвидел сыновние муки апокалиптической жары. И тетрадка-то почти «зимняя». С Лермонтовым.

                На севере диком стоит одиноко
                На голой вершине сосна
                И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
                Одета, как ризой, она.

   И картина Шишкина «На севере диком». Облитая холодным лунным светом, в снежной шубе высится сосна над скалистым обрывом. Зеркальное отражение поэзии в живописи.

                Зима, крестьянин, торжествуя,
                На дровнях обновляет путь.

   То же и у Каменева в пейзаже «Зимняя дорога». И в музыкальной «Дороге» Свиридова к пушкинской «Метели». И в «Зиме» Вивальди из «Времён года». В Первой симфонии Чайковского «Зимние грёзы»… Как Наташенька любила Петра Ильича! Новый год встречали с «Вальсом снежных хлопьев» из «Щелкунчика». Детский хор, ангельские голоса… Первоклашкой на новогоднем утреннике с выражением читала:

                Мороз десятиградусный
                Трещит в аллеях парка.
                Нам весело, нам радостно
                И на морозе жарко!

   Выпускницы выпархивают из гимназии и продолжают новогодний праздник у ёлки на центральной площади. Отрадная картина!.. Еле слышно загундел Черкасов:

                Гимназистки румяные,
                От мороза чуть пьяные,
                Грациозно сбивают
                Рыхлый снег с каблучка.

   Любуются дочкой родители. Мама в павлопосадском платке в пламенных розах и рябиновом узорочье. Щёки алые. Русская красавица! Словно сошла с картины Малявина. Весело чмокает мужа:

                Морозной пылью серебрится
                Его бобровый воротник.

   Не бобровый, цигейковый, а любовь — пушкинская!..
   Ринулся было к телефону, да поясницу ожёг прострел. О-хо-хошеньки! Опоясался шалью из козьей шерсти. Сильное лечебное средство при болях в почках. Танины руки вязали. Двойная сила!.. Вот оклемается, позвонит. А пока слаб, без голоса. Сразу почует неладное. Заквохчет, запричитает. Прыщик разглядит, ужасается: не рак ли?!.. Пусть у родненьких мама-бабушка утешится. А уж он, мужик, как-нибудь оттерпится!.. В малышковом детстве себя увидел. Припекло тогда у деда Финадея на хуторе. Духота сморила Васятку. Три часа пополудни — а уж ко сну клонит.
   — Деда, ну что это за солнце?.. — спросил, зевая, внучок. — Летом печёт, а зимой не греет.
   — Не охальничай, Василий! Солнышко — Божье создание. Если б грело зимой, тогда бы и зимы не было. А как нам без зимушки, без родной нашей? Без снегов-сугробов. Вон как ты славно барахтаешься в сугробчиках!.. Не-ет, русская душа без зимушки завянет.
   А как тятя зиму любил! Вскочит, бывало, на лыжи в метель, пургу, буран по сугробчикам в охотку погарцевать. А не то разметут снежок степные ветры по оврагам.
   — Вот шебутень! — ворчала матушка. — Ямщицкий дух в тебе, Юрий, бродит.
   А он стихом «метельным» отвечал:

                Разве это непогода —
                Вьюга кружится в сто крыл!
                Вот беспутая порода —
                И я с вьюгой задурил!

                Дух бродяжий разыгрался —
                Столько в буре куражу!
                В поле жуткий смерч поднялся —
                Жгут с гигантскую вожжу!

                Захлестнулись в гривах тучи —
                Сто взметеленных коней.
                Намело такие кручи
                Среди вздыбленных полей!
               
                В этой чу;дной свистопляске
                Спелись небо и земля,
                И душа от снежной встряски,
                Как подснежник, расцвела!

   — У-ух!.. — выдохнул Черкасов, вспомнив безымянное стихотворение из тетради отца. — Вот это стихотерапия!
   Подслеповато набрал номер «терапевта» с приятной, «холодной» фамилией Зимич. Тот при обрушении жары исчез с радаров. Спасал картошку насущную от засухи. Таскал вёдрами воду из дальнего-предальнего ключа. Дача — и без воды!.. Видно, ухряпался вконец, на побывке дома оказался.
   — На связи Смольный! — привычно, «по-революционному» начал Черкасов.
   — Привет, старина! Пощему-то голосок у тебя, гыца, гнусавый. Как здоровьишко?
   — Средней паршивости. Не в службу, а в дружбу, Ваня!..
   — Понял! Дурак бы не понял. Что взять?
   — Пивка и пачечку плавленого сыра.
   — Одну?
   — Не обжираться же!

   Зимичи жили на Революционной улице. Софья Никитична гордилась местом такого жительства. Дородная, она горой стояла за советскую власть. Супруг созвучно величал её Софьей Власьевной. Однако она громила баламутов антивакцеров. Выступала за обязаловку и принудиловку по вакцинации. А зюгановские партийцы настаивали на добровольной. Вот так уживались «белые и красные» в противоречивой натуре.
   Тёща Ивана являлась достопримечательностью города: единственная женщина-таксистка, к тому же открывала пивные бутылки — зубами!
   Тугой на память, зять напрочь запоминал анекдоты про тёщу. Особо запечатлелся «скорбный».
   — Зятёк мой дорогой, — просит тёща, — когда умру, развей мой прах над морем!
   — Мама, ну это несерьёзно! Подует норд-ост в нашу сторону — и вы вернётесь!
   А вообще Иван тёщеньку свою очень даже уважал. Подражая ей в отгрызании бутылочных шляпок, превзошёл её. Наловчился открывать по-своему. Его калёная грузчицкая клешня вмиг счикивала «чепчик» с горлышка бутылки.
   Зимич-младший, рослый, в отца, после школы подался в вохра, потом в охранники суперпупермаркета. Дорос до бармена. Зимичи прочили сыну достойную невесту, как Наташа Черкасова. Но та после иняза упорхнула по распределению в военный городок и выскочила за лётчика. Летун оказался летуном…
   Разобиженные Зимичи перестали якшаться с Черкасовыми. Но вскоре кочегарку закрыли. С горькой иронией Черкасов выразился по-шерлокхолмски:
   — Оптимизация, сэр!
   Друзья по несчастью продолжили трапезничать с пивасиком. Вспоминали «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».
   Богатырь Иван Зимич действительно рубился за тепло. Прожорливая кочегарка тоннами пожирала уголь, который денно и нощно подавали в разгрузсарай. В стужу подкатывали вагоны с торосами угольного льда. В жару — со спёкшимися глыбищами. И Зимич разудало орудовал кайлом, ломом, лопатой. Колол, крошил до подачи на транспортёрную ленту, до бункеровки.
   Василий после энерготехникума устроился на ТЦ дисом. Дежурный инженер смены за пультом управления следил за приборами и обеспечивал слаженную работу всего оборудования и всех подразделений теплоцентрали: машино-котельного цеха, золоотвала, разгрузсарая, химцеха.
   Никакого чванства на трудовом фронте за тепло не водилось. Все называли себя кочегарами. Инженер Черкасов и грузчик Зимич были старинными приятелями. Простой инженеришко присвоил геройскому ветерану разгрузсарая Ивану Зимичу высокое звание — генерал угольных куч. (В 1970-е в кинотеатры выстраивались очереди на переживательную картину «Генералы песчаных карьеров» с жалостной песней «Я начал жизнь в трущобах городских…»)
   И шахматным королём навеличивал Василий Ивана. Вот диво! «Вятщкой лапоть», как называл себя сам Иван, гонял шахматные партии на областных турнирах, по переписке со шведами и грузинами. В перекурах в разгрузсарае разыгрывал этюды вслепую — без доски и фигур!
   Бывают в жизни огорчения. Одним из них для Черкасова был шахматный Зимич. Гостюя, непременно настаивал на партейке. С неохотой уступал гостю хозяин. Нервная игра! На чемпионате мира победа была у Карпова в кармане. Однако хуцпат Каспаров все нервы истрепал сопернику хамством, подлостью и довёл без пяти минут чемпиона до поражения…
   Черкасов ни разу не выиграл у Зимича. Обидно, досадно, да ладно. Привыкший только к поражениям, он поражений не понимал.
   — Такова древнегреческая богиня Непруха! — огорчённо всплескивал руками пораженец и наносил победителю ответный удар:
   — Ты, Ванькя, що, ты, Ванькя, що, ты, Ванькя, щокаешь пощо?
   Тот лыбился, взбивал чуб и «щокал» свою вятскую:

                А ты, Лукерья, ты, Лукерья,
                Не натощенный топор!
                А побывать бы тяперь дома,
                А похлябать бы молощкя!

   И «отпасовывал мяч» другу:
   — Вот ты, Вася, вумный, как вутка, токо вотруби не ешь!
   На закате славы великого Стрельца футбол сблизил Василия и Ивана. «Тепловик» в «жаркой» оранжевой форме выглядел победительно. Соперники часто выходили на поле неполными составами и перед свистком судьи сдёргивали до кучи болельщиков с трибун. Выглядели новобранцы ахово: семейные трусы, майки, туфли, носки на подтяжках. Команда «У-ух!» И все самозабвенно гоняли мяч. Черкас, непробиваемый страж ворот, в «яшинской» кепке, намертво брал неберущиеся мячи. Зима, казалось, занимал полполя. Не перепрыгнуть этот «шкаф», не обойти! Частенько «подковывал» нападающих. Пострадавшие нарекли его Кувалдой. Добродушный, грешил без злого умысла. Соперники сталкиваться с ним опасались. Благодаря ему кочегары одержали немало побед.

   Распутал с чресел козью шаль Танину. Лечебная, сняла ломоту в пояснице. Расшеперился буквой «зю», с хрустом выпрямился. Пошаркал к своему портрету в зеркале. Малярные мешки, суфы, избороздили скулы, как старые раны. «Стерня» на лице до бороды доросла. Лихо набекренил «чегеваровский» берет. Барбудос! Теперь и гостя дорогого можно привечать! Лишь бы глазоньки не оплошали. Наверняка «гроссмейстер» навяжет партейку. Да и в горле першит. Говорить разучился в одиночестве.
   Хорошего человека должно быть много! Добрый молодец! Сама доброта! Заколоколила друза пивных бутылок. Вот оно — скупое мужицкое счастье! Однако МЧС — в наморднике. Иван — замордованный! Заоправдывался, сдёргивая маску:
   — Поставил вщерась вторую прививку. Софка заставила. Оформил прививощный сертификат.
   Василий прокашлялся, загнусавил:
   — Пред небесными вратами на входе предъявишь? — съязвил, принимая пивасик. — Ладно, мне можешь не предъявлять. Моя тоже укололась. Она же — зож.
   Друзья обнялись, похлопали друг друга.
   — Ну, как, гыца, живётся-можется, старина? — оглядел Василия Иван. — Еле языком шаркаешь, а видуха — боевая!
   — Но пасаран! — прогундел Черкасов.
   — Но пасаран! — сотряс кулаком-кувалдой воздух Зимич.
   И разом повторили заклинание: не пройдут никакие ковиды и прочие болячки!
   Хозяин выставил «батарею» на стол. Гость мановением руки открыл две бутылки. Гортанно заклёктали жадные глотки; «жигулёвского». Блаженно отдуваясь, Василий с хрипотцой воскликнул:
   — Вот это вакцинация! А лохи чем попало ширяются. «Яша, как дела? Всё маски шьёте?» — «Лёва, маски — это пгошлый век. Вакцину вагим!» Да здравствует король Ковид XIX! — с сарказмом «провозгласил» Черкасов.
   — Моду, гыца, взяли — вакцину прославлять, — недовольно забубнил Зимич. — В погребе недотрога за эпидпроцессом следит. Собирается на «Спутнике» сто лярдов хапнуть. Ковидщики всех стран, соединяйтесь! А белорусы и шведы — вне, гыца, смыщки. Многие засомневались. Нет доверия ни правителям, ни вращам, которые подспудно ищут и не находят.
   — На Уралвагонзаводе кладовщица отказывалась прививаться. Но вакцинщик пригрозил увольнением и уколол её. Здоровая, крепкая, мать двоих детей, — умерла! Муж подкараулил вакцинщика, топором жахнул.
   — Зинаида, соседка, я ей холодильник на днях заносил. У неё сибирский котяра, тоже, гыца, Василий, шибко расщихался. Зина понесла его к ветеринару. Тот выявил у кота «корону» и всадил вакцину. Котик, гыца, откинулся. Зина щуть не пришибла убийцу. Вот такая, гыца, трагедь-комедь!
   — Роспотребмажор назвал путаницей скорость распространения ковида. Заболеваемость снижается, но растёт! — вывернул наизнанку «ковидчину» Черкасов. — Мало на;чать, надо за;няться и углу;бить!
   — Кто в армии, гыца, служил, в цирке не смеётся.
   Попивая «жигуль», друзья судили о насущном и несли всякую всячину.
   — Ты вот, Вася, настоящая, как говорится, загадка природы! — После третьего пива погладил слипшийся чуб на потном лбу Иван. — Аллергия у тебя, гыца, на жару, а на котёлку подался. У меня, наоборот, — на холод. Даже холодная крапивница зудит. И кощегарка мне была как дом родной.
   — Нынешняя плавильня показала, кто я есть на самом деле. Мелочь пузатая, слизняк. Земношарная  жарень на всех влияет. Даже на самых высоких небожителей. Франциск Первый, папаня, в приступе термического истощения признал шотландское виски — святой водой!
   — Наш мужик — Франсиск! — одобрительно хмыкнул Зимич. — Настоящий, как говорится, папа! Отец родной! Ещё бы водощку провозгласил святой.
   — Сорокадневной Голиковой на приём бы в Ватикан записаться! Продегустировала бы с папой святость виски. И отказалась бы от невыполнимого воздержания.
 — А Вторая, Лизавета, наоборот, в воздержание ударилась. Отказалась от злоупотребления «огненной водой». «Мне, — грит, — и без того жарко!..» Э-эх, Щеркасов, из-за тебя щуть в политику не влез. Да, ещё международную! Ты же знаешь, для меня политика — тёмный лес. Переползают какие-то слухи, злые языки що-то треплются… В общем, как гыца, галимотня! И меня там не стояло!.. Вы;соко скажу: я — простой мирянин. И мне до маклей этих хапуг наверху по барабану. Пущай щухаются в своём свинарнике. Слущись заварушка, и вся эта шайка-лейка разбежится. Бросит голого короля. А мы с тобой, Васёк, останемся! За нас!
   Они чокнулись початыми бутылками, отхлебнули. Иван огорчённо прокряхтел:
   — Да, как гыца, пиво без водки — деньги на ветер!
   Откровение помыслов отвлекло его от этой щемящей мудрости. Пьяные мужицкие толки о «бабах» коробили Черкасова. Семья — это святое. Женщины, как и дети, — цветы жизни. Иван знал о его неприязни к досужей болтовне и никогда не затевал её. А тут разоткровенничался:
   — Сонещкя оказалась, как гыца, в моём вкусе. И я оказался в её. Ненасытный вкус у супружницы: поедом ест! Муж, грит, объелся груш! Сила женщины — в слабости мущины. Советская власть надо мной, как гыца, — Софья Власьевна. Щудо в перьях! «Щейзом» спасаюсь, там партейки — ого-го!.. Вот у тебя Татьяна — щеловек!
   Черкасов перехватывал подчас сальные взгляды Зимича на жену. Но тотчас винил себя за дешёвую ревность.
   Иван отвёл взгляд и продолжил:
   — Жара!.. Кондишен и холодильники как пирожки хватают. Дефицит, как гыца! Зинаида, соседка, у которой вакцинщик кота убил, забугорный отхватила. Недорогой, правда. Уговорила поднять к ей. А этаж — пятый. И лифт сдох. На своём горбу втащил. Вымок весь, гыца, хоть выжимай. Зинаида, правда, уважила, водощки подала. Симпатишная!.. Софка щуть не перепилила. Приревновала! А так ноль внимания, фунт презрения. Вот, как гыца, нет худа без добра. Люблю людя;м  добро делать! Вот ты звякнул про хворь, я мухой к тебе!..  Огорщительно, старик, слушать их, гыца, сарафанные радио. О щём угодно базарят: о болящках, таблетках, подорожании, погоде. Ни слова — о мужьях. Как будто, гыца, нас не существует. А мы есть!
   Мужики чокнулись. Иван вытер тенниской потное лицо. Василий помахал беретом, обвеиваясь. Верхнее веко задёргалось в тике. Закрыло левый глаз. Пальцем приподнял его. В носу защипало — и раздался чихательный залп. Трубно высморкался в носовой платок: пару-другую всегда держал начеку. Виновато улыбнулся.
   — Э-эк тебя!.. — участливо вздохнул Иван. — Будь здоров, не кашляй! — Жара, гыца, должна подсушить, а ты раскис… Мой лоботряс выжиг на себе солнещную татуировку: восход солнца. От него и так, гыца, спасу нет, а он его ещё и на тату поместил. Барменом Виталька коктейли накрущивает, как в цирке жонглёры. В баре публика наркотная, отвязная. Гнилая, непригодная к службе в армии. Моду взяли — жещь себя лупой. Харакири-камикадзе! Раком себя гробят. Кому жарень, кому всякая хрень! Мать пилит, а он грозится съёмным жильём. Вот такая, гыца, мо;лодежь пошла! У их Солнце вокруг Земли крутится. Пушкина Лермонтов убил на дуэли. Суворов Гитлера победил. Остап Бендер — бандеровец. Спросил у Виталькиной подружки Вики про Лермонтова. Правильные, гыца, знания обнаружила: не убивал он Пушкина; они даже дружбанами были, стихи друг другу посвящали. На даще у Арины Родионовны стихи эти пересказывали и вино кружками пили. И «Мцырями» восхитила Виктория. Жили, гыца, высоко в горах, в монастыре мцыри. Когда нащалась гроза, один мцырь сбежал.
   Черкасов расхохотался:
   — Прикалывается она, что ли?
   — Вышли дети из детства, а детство из них не вышло. Вот у тебя, Василий, Наташа — умница!
   — Развелась она… — помрачнел Василий и с бурлением хлебнул разом полбутылки.
   Иван глотнул три бульки и с печалью протянул:
   — Да-а… У нас тоже с Сонькой на грани…
   — Да и я Таню обидел. Уехала к дочке с внучкой… погостить.
   — А помнишь, Вась, как Соня с Таней болели за нас? Переживали, крищали, даже мужики удивлялись:
   — Вот это болельщицы!
   — И трибуны орали во всю мочь:
   — Ваня, Кувалда — не прохонже!..
   — Славное было времещко! От души играли, не за деньги. Нынще, гыца, пешеходы-миллионщики соревнуются: кто медленнее? Наполеона надо к ним тренером. Подходящая фамиль.
   Как бы возражая, Василий протараторил «перловку» из репортажа:
   — Сегодня активность была невероятно хороша! Смолов и на поле игрец и на дуде дудец! Судья не раз отправлялся в карман за «горчичником».
   Иван со смехом проанекдотил:
   — Товарищ судья, а меня шестой номер матом послал!
   — Никуда не ходить! Продолжайте играть!
   — Есть такая профессия — Родину позорить! — ударился в обличение Черкасов. — Местечковая польская командёшка под началом школьного физрука вздула «Рубин». Вот так «удачно» возглавил его провальный экс-тренер сборной России. В футболе облом, зато в кулинарии — дока. В ермолке мацу с Ярмольником и Макаревичем стряпал, красуясь в тель-авидении.
   — Нового в сборную назнащили, а ему купальник жены не понравился, — развёл руками Зимич.
   — Да, нет у нас футбола! — помотал головой Василий. — Зато есть у нас, Ванёк, птица такая редкая! — и он дурашливо пропел:
   — «Розовый фламинго — дитя заката…» Пять птенцов вылупились в зоопарке. В неволе — целый выводок!
   — Грандиозно, как гыца! — выспренно поддержал восторг друга Иван. — Это надо отметить!
   После долгого перерыва они замахнули по бутылке. Крякали, кряхтели, отдувались. Зимич довольно похлопал себя по животу:
   — Фламинги, гыца, тепло любят, как и я. А пингвины холод, как ты. Вот только я никак не врубаюсь: пощему на Северном полюсе, гыца, пингвины не водятся?
   — Да-а, мудрец Зимич, загадал загадку! — поскрёб затылок Черкасов. — А ведь таяние льдов у берегов Антарктиды может привести к их вымиранию. Вот  и переселить хотя бы императорских: их колония редеет.
   — Патриоты! На щужбине не приживаются.
   — Вполне уместно! — хехекнул Василий. — А вот учёные твердят: климат не подходит.
   — В щетверг, гыца, исполняется ровно год недельному карантину! Юбилей от акадэмиков гинцбургов. Как им можно верить? Климат?.. В зоопарках по всему миру, гыца, живут и радуются, и детишек радуют.
   — Одна-ако!.. — восхищённо покачал головой Черкасов и задумался: — Милые «человечки»… Эврика! — хлопнул себя по лбу: — Скажи, Ванёк, кто хозяин Арктики?
   — М-м… — тугодумно промычал Иван.
   — Верно! Белый медведь. Их полярники боятся. А неуклюжие доверчивые «человечки» станут для них лёгкой добычей. Мигом слопают всех переселенцев.
   — А под охраной?
   — Да-а… И под охраной им не живётся. Страх? Аура?..
   — Всё-таки я, гыца, прав! — удовлетворённо потёр ладони Зимич. — Ностальгия!.. Как у людей. Как у нас по нашей кощегарке! Эх, ма-а!..
   Он подсел к Василию, и они, приобнявшись, запели кочегарский «гимн» на мотив песни из кинофильма «Высота»:

                А на котёлке мы работаем, да!
                Из кочегарки шлём привет, привет, привет!
                Мы кочегары, а не плотники, да!
                И сожалений горьких нет, нет, нет!

                Даём мы пар на стройки разные, да!
                Обогреваем весь район, район, район!
                И хоть мы с виду все чумазые, да —
                В нас женский пол влюблён, влюблён, влюблён!

                Сердца у нас, поверьте, жаркие, да!
                Их не остудят холода!
                И нашу честь мы кочегарскую, да,
                Мы не уроним никогда, никогда!

   — Такую, гыца, теплоцентраль угробили, оптимизаторы продажные!
   Иван грохнул кулаком-кувалдой по столу. Звякнули пустые бутылки. Лишь одна осталась непочатая. На этот раз Зимич зубами сдёрнул с горлышка закрывашку и выплюнул. По очереди допили последнюю.
   — Оптимизация — сионизация!.. — процедил Черкасов.
   — Э-эх, опять, гыца, политика!.. — скривился Зимич. — Шахматы — вот моя политика! С «Щейзом» шпарю, там наворощенные партии!.. Давненько не брал я, гыца, в руки шахматишек! Давай-ка, Васёк, по старинке сыгранём партейку!
   — Ты же знаешь, Ваня, мои шахматные мозги — с грецкий орех.
   Зимич по-хозяйски достал из книжного шкафа шахматную доску. Высыпал из неё на стол фигуры и мастерски расставил на доске. Зажал в кулачищах белую и чёрную пешки. Черкасов хлопнул по кулаку — достались чёрные фигуры.
   — Белые нащинают — и выигрывают! — Иван великодушно подвинул к Василию край доски с белыми фигурами.
   — Что это, фора? — обиженно поджал губы Черкасов.
   — Фора — это гандикап, — небрежно бросил Зимич и растолковал: — Для равенства, гыца, сильный убирает пешку или коня, или другую фигуру. — Он вопросительно посмотрел на Черкасова: — Кого убрать?
   — Ко-го?.. — растерялся тот. — Коней твоих боюсь.
   — Убираю коня!
   Белые начинают: е2. Молниеносный классический ответ: е4… «Пехота» двинулась. Кони поскакали! Ловкая рокировка чёрных.
   — Ну-у… ты так быстро , Ванёк, ходишь! Я не успеваю…
   — Ну-загну — каралька выйдет! Поспешай, а то, гыца, в цейтнот попадёшь!
   — Цейтнот? Где?..
   — В Караганде!
   Черкасов обиженно взглянул на Зимича и мыслительно потёр лоб:
   — Тэ-экс-с… Куда же мне офицерика двинуть?..
   — На Кудыкину гору! — «посоветовал» Зимич. — И не офицерика, а слона, гыца!
   Расстроенный Черкасов уронил слона на пол.
   — Не поваляешь — не поешь, как гыца! — попытался пошутить Зимич.
   Но Черкасову было не до шуток. Еле нагнулся, хватаясь за поясницу. В наклонке закружилась голова. С трудом поднял слона. Двинул по диагонали. Срубил пешку! Довольный, вскинул голову, темноватое от въевшейся угольной пыли лицо Зимича — сияло! Пешка оказалась подставой, коварной жертвой. Теперь любой ход белых лишь ухудшал их положение.
   — Цугцванг! — пролаял Зимич. — Глухо, как в танке! Исклющительно замещательно, гыца!
   Черкасов засучил пальцами над доской, не зная, куда ходить. Нечаянно задел турку-ладью.
   — Взялся — ходи! — потребовал Иван.
   — Я думал… — промямлил Василий.
   — Индюк думал — и в суп попал! — отрезал Зимич и замурлыкал: — «Мы кощегары, а не плотники…»   Совсем стушевался незадачливый игрок. Скользнул ладьёй по прямой… Мурлыканье Зимича раздражало. В носу засвербило. Сгоняя чих, сморщился до «рысьих» складок на переносице, до ощера. В глазах потемнело. Заподташнивало. Бросило в жар. Хлестанул хвост теплового удара. Мурлыканье бесило… Человек пошёл на убыль… Остановись,Черкасов!
   — Дико извиняюсь, гыца!  Гарде в опасности!
   Вспышка злости опалила сознание Черкасова. Рука смахнула фигуры с шахматной доски. Дробь «кастаньет». Кулак-кувалда оглушил, ослепил…
   Он лежал ничком на полу среди рассыпанных шахматных фигур. В боку кололо. Впился гарде-ферзь. Сжал в кулаке, раздавил. Силы ещё оставались. Перебрался в кресло…
   Жара сжигала воздух. Безветрие. Бесполётность… А как летал он!..
   Иные сны пронеслись… Тёмные извилины, ущелья, каньоны мозга такие кина кажут! Цветность, сумрачность, грязь — по мере испорченности сновидца. И душевной, а стало быть, и телесной.
   Черкасов завидовал Татьяне: она их почти не видела или не помнила. А он иногда даже вскрикивал от кошмаров. Малышка Наточка лукаво интересовалась:
   — Папа, почему ты с мамой спишь? Боишься один, да?
   Сновидческими приключениями с женой не делился. Хоть и не шибко веровал, но мудрости православных батюшек внимал. Они не одобряли, когда женщины пересказывали друг дружке сны неизвестного происхождения, пытаясь их растолковать. Увидели умершего сродника: не зовёт ли, не к смерти ли?.. Да если бы они так-то зазывали — на земле бы живых не осталось.
   «Сонник» Черкасова никакой расшифровке не поддавался. Несусветчина и сюр! Ну как можно передать эту белиберду? Разомлевший от жары боров, развалясь, довольно похрюкивает. По этой туше семенит ёжик. На милую парочку из логова добродушно взирает волк. Логово — в деревне! Черкасов тяпкой гонит серого. А у того глаза добрые-добрые. Не огрызается, пятится к лесу, снисходительно улыбаясь… Кто кого злее?.. А ведь в раю до согрешения Адама и Евы мирно уживались лев и вол, змея и птенец…
   Кудрявая начинка в голове насочиняла вождевой сериал. В лондонской библиотеке Черкасов столкнулся с космачом. Тот смахивал на Беню Дикта из «Эха Москвы», который пудрил мозги электронным голосованием. Смекнул Черкасов, что это Маркс. Хотел было затронуть еврейскую тему, но к тому подскочил Ленин. Карл отмахнулся от российского вождя. На чистейшем дойче Черкасов патетически прошпрехал строку из школьного стихотворения:

                Ich habe Lenin tausendmal gesehen! (Я видел вечного Ленина!)


   — Помнят, батенька, меня! Помнят! — обрадовался вождь.
   — Так точно, товарищ Ленин! Ещё как помнят! — отчеканил Черкасов и рассказал «постельный» анекдот.
   Разбудила жена мужа:
   — Ну-ка, Федя, сказывай, что это у тебя за Наденька завелась! Без конца её имя твердишь!
   — Да ты что, Зина, да это я во сне Лениным был!
   Зашёлся Ильич в смешке, засунув большие пальцы в кармашки атласной жилетки.  По-свойски похлопал анекдотчика по плечу:
   — Агхиинтегесно, батенька! Гаскажу Наденьке! Непгеменно гаскажу!
   И предложил выпить Василию на брудершафт. Хлебнули баварского, а потом ещё пинту за пинтой…
   И Сталина видел Черкасов. Тот сокрушался:
   — Всэх собак на мэна навэшали!
   А Черкасов пристыдил его:
   — Как же такое с вами могло случиться? Стояли два раза в год на трибуне мавзолея, а перед вами — тысячи ваших портретов несли.
   — Рады эдынства народа! — огрызнулся вождь.
   — Эх вы-ы!.. — разочарованно вздохнул Черкасов. — Уважение достигается преданным служением народу, а не портретами. — И далее он изложил «отцу народов» поучение святых отцов: — Тщеславие на время услаждает душу. Потом опустошает, лишает доброты, оставляет бесплодной. Не только губит заслуги, но ещё и навлекает большое наказание. Тщетная слава! Вот вам и собаки!..
   Ссутулился Сталин, китель пообвис, выругался по-грузински:
   — Цаади!.. (Пошёл ты!..)
   А этот не по чину уселся. Муха занялась пчелиными делами. Человек не на своём месте — беда! Бедствие для окружающих и для него самого!..
   Кабмин заседал. Серый, потерянный, Путин одиноко сидел на подоконнике. Жалко Черкасову его стало:
   — Пойдёмте выпьем!
   И тот пошёл за ним…
   Понизили до мелкого чиновника. Но и оттуда справадили на покой. Пришёл в контору за своими вещичками. Презрение, равнодушие, злорадство, редкое сочувствие. В смушковой шапке. В обтёрханном пальто со смушковым воротником. Партийная зимняя одежда. В ней на трибуне мавзолея величествовали старцы брежневского розлива. Делали ручкой, приветствовали праздничные колонны со своими портретами. Приветствовали самих себя. Не устояла на этих портретах держава. Остатнее перекосилось на автопортрете, едва не обвалилось.
   Вот он, сухонький пенсионер. Суетливо собрал канцелярскую мелочёвку. Прихватил трёхлитровую банку из-под огурцов — дар народа. Видимо, как Хрущ, собрался коротать на огороде исходные дни.
   Великие кормчие, великий кормчий! Где ваше величие в здешнее время?
   Ни с чем приходит человек в этот мир. Ни с чем и уходит. Иные наследят в истории, редкие оставят достойный след.
   Эти фильмы доподлинно были показаны Черкасову. Лишь изредка лукавые, пьяненькие намёки на семейных и дружеских трапезах высвечивали «вождевые» кадры:
   — Пивал я баварское с Ильичом!..
   А этой «фантастикой» так и подмывало поделиться со старинным приятелем Ваней Зимичем. Сдержался, однако, помятуя завет батюшек. Да и не базарная  баба Черкасов, чтобы судачить о бестолковых снах.
   Фантасмагорий хватало, но эта пропахла терпким морским йодом — и страхом.
   Среди бурых куч водорослей ламинарии, выброшенных прибоем на берег, сновали шилоклювые кулички, выискивая в песке креветок - чилимов. Брюхатая корюшка, на нересте, елозила по песку, метая икру. Черкасов собирал рыбий «урожай» к пиву в молочный бидон. Ощутил льдистый взгляд. Застыл. Обернулся. На пике скалы стояло гуманоидное слюдянистое существо. Плавно опустилось на землю и летящими прыжками устремилось к Черкасову. Страх сковал его. Подоспело вратарское самообладание. Он даже озаботился о корюшке. Стараясь не выплеснуть её из бидона, побежал от погони. Боязливо оглядывался. Инферно не отставало — но и не настигало. Вспомнился парадокс Аристотеля: «Ахиллес никогда не догонит черепаху». И сучность не настигла! Аристотель помог! И сила мысли — земной, человеческой! Засолил икру. Развесил на лоджии вялить рыбью гирлянду. Корюшка с пивасиком да с присутствием Вани Зимича — подлинное обожание!..
   Всё-таки страху натерпелся скороход, так и поседеть во сне можно! Лучше бы не видеть такую мутотень! Треть света белого отнимают сны у человека. Неужто треть жизни суждено прозябать Черкасову в сновидческом мороке?..
   Лишь изредка являлись желанные сны — полёты! Вернее, не являлись, а он их сам создавал…
   Во Дворце энергетиков тянулось муторное производственное собрание. В проходе между креслами Черкасов коротко разбежался и, раскинув руки, медленно поднялся над сидящими. С усилием воли, с горячим желанием взлететь, уверенно начал полёт. Тело легчало. Он напоминал подводного пловца. Но не под толщей воды, а парящего в воздухе. Он парил! Не как птица — как человек! Вне притяжения! Плавно кружил под сводом дворца — и поражался! На летающего человека никто не обращал внимания! Лишь изредка  кто-нибудь бросал недоуменный взгляд. И это было обидно. Но самую малость. Ибо несказанная полётность таилась в нём. Зёрнышко её проклёвывалось, тянулось росточком, созревало до подъёмной силы. И желанный полёт! Летучий разбег на широкой покатой улице. Взмах крылатых рук с замиранием сердца — и вознесующий порыв ветра! И покой парения над городом. Нелюбопытным. Равнодушным.
   Целый год смущали энлэошные картины. Кроме обычных «тарелок» увиделись НЛО самых диковинных форм… Из океана, без всплеска выкатилось нечто подобия колеса обозрения… Вокруг дома кружила «лента Мёбиуса», зловещая, пугающая… На детскую площадку опустилось «блюдце». Словно сквозь стену Черкасов вошёл в него. «Посудинка» — а внутри огроменный зал. Пульты управления в мигающих «новогодних» огоньках. И никого!..
   Парад НЛО развернулся в сумрачном небе. Вся геометрия: шары, диски, кубы, тетраэдры, конусы… «Бублики», «сигары», замысловатые «кренделя», «полотенца», «медузы»…
   И вот ответ на все эти АЯ! С пшеничного поля, разрисованного «таинственными» кругами, стриганул светящийся шар. Черканул, искрясь, в аспидном небе: «С нами сатана!»
   В адскую жару сновидческая жуть истязала Черкасова. Он боялся спать…
   Плутал по слякотным, гнилым складам. Из углов щерились омерзительные хари. Повыскакивали гуттаперчивые уроды. Обступили. Отбивался лопатой. От самого злобного летели кожеподобные ошмётки. А он лез и лез! А Черкасов колотил его, рубил… Сломалась лопата!.. Вскрикнул! Писк цыплёнка…
   Разметался по постели. Как жалок и непригляден подчас спящий человек!.. Жены не было. В сражении  с демонами даже молитву не вспомнил. Точно побывал в преддверии ада.
   — Подобное воздаяние по делам своим приемлю! — по-библейски покаялся Черкасов.
   Последний сон увидел. Себя — и не себя…
   Старик сидел в глубоком кресле, свесив голову на грудь. В руках он держал газету с заметкой о своей смерти «Жара собирает жатву».
                Из материалов уголовного дела
   По версии следствия, 15 июля 2021 года жители дома № 52 по улице Высокая Нижнего района обнаружили 63-летнего соседа в собственной квартире без признаков жизни. Прибывшие на место правоохранители признаков насильственной смерти не установили.
   Оперативно-экспертная группа, в состав которой входил эксперт-криминалист, сделала предварительное заключение, что труп не носит криминального характера.
   Судмедэкспертиза подтвердила: мужчину хватил апоплексический, проще говоря, тепловой удар, что неудивительно для человека с высоким давлением в такую жару.
   Не сон — а явь. Настоящее подчас ничтожнее тени и сонных грёз. Черкасов ощупал себя. Да-а, сны бывают ярче яви. Газетный текст запечатлелся необычайно чётко. Что ж, в сновидческой газете умер, в здешнем мире, стало быть, ещё поживёт!.. Что же случилось?.. Роковые распутья дней жары испытующей. Дурная давешняя сиюминутность. «Ласковый» бумеранг теплового удара. Для вразумления, кто он есть на самом деле… Начал было угрызаться совестью… Прокряхтел болезненно, отмахнулся.
   Собрал шахматные фигуры в доску, сунул в шкаф, пробормотал:
   — Прости, Иван!
   Был друг — и не стало. Крепко долбанул, проучил. Головка ва-ва! «Ласковый» бумеранг!.. Учение требует жертв. Иван — учитель. Татьяна, жара…
   Под кухонным столом сгрудились пустые бутылки. На столе рядом с нетронутым сырком торчала чудом не допитая! Вскинулся с бутылкой в позе горниста, пробулькотил. Выдохнул:
   — Все тридцать три удовольствия!
   Чудо ощущалось ещё в том, что он твёрдо стоял на ногах! Голова побаливала, но его не трясло, не трусила недужная дрожь, изнурявшая целый месяц. Всё хорошо, что хорошо кончается! Нет худа без добра. Всё, что ни есть, всё к лучшему! Брикетик сыра блеснул фольгой. Сдёрнул обёртку. Плавленый — мигом проглотил! Оголодал. Зверский аппетит!.. Зверские ногти. Настя наверняка бы что-нибудь этакое отчебучила:
   — Дед, с такими ногтями хорошо по деревьям лазить!.. — «детским голоском» проговорил Черкасов.
   Милая чудачка! Песенку на свой лад забавно переиначила:

                Жили у гагуси
                Два весёлых гуси.
                Один серый, другой белый —
                Два весёлых гуси!

   — Почему, Настюша, у гагуси, а не у бабуси?
   — Ну как ты, дед, не понимаешь? У гусей бабушка — гусиная!..
   Напевая «Жили у гагуси…», Черкасов полил цветы, побрился, подстриг ногти. Выхлестал под бодрящим душем пот с кислотцей. Как огурчик! Теперь можно Тане позвонить. Но сначала порепетировал, попробовал голос:
   — На связи Смольный!
   Насморочно, гнусаво. Слёзно проморгался. Почувствует недужность, расквохчется… Настюха на помин!
   — Дедуля, привет! А мне бабуска красивые наряды привезла! Ты помогал ей кроить?
   Черкасов растерянно прокашлялся, просипел:
   — Да, линейку держал!
   — Молодец! Спасибо!
   — И тебе спасибо, что позвонила!
   — Я тебе ещё по-любому позвоню!
   — Умница!
   — А Димаскин в садике сказал, что сначала пандемией заразились панды. Это такие забавные мишутки, у них синяки вокруг глаз. Драчуны, наверно. Димаскин и картинку показал.
   — У-ух ты!.. Грамотей! — восхитился Черкасов.
   — А ещё он сказал, что от Солнца оторвался кусок и скоро всех злюк раздавит.
   — Ишь ты, какое справедливое Солнце!.. Фамилия, что ли, у него такая — Димаскин?
   — Ну ты, дед, прямо смешной какой-то! Это Дима Петров. Он очень умный! Валентина Сергеевна спросила: «Петров, почему два плюс два — четыре?» А Дима ответил: «Так исторически сложилось!» Ой, дедуля, я так опозорилась перед ним! Я спросила: «А где твоя бабуска?» А он ответил: «Под Москвой». А я удивилась и спросила: «В метро, что ли?» Ох он и хохотал…
   — Передай Димаскину от меня привет!
   — Передам, дедуля! Ты тоже очень умный! Целую! Чмоки!.. Дать бабуске телефон?
   — Бабуска, бабуска… Ты же хорошо «ш» выговариваешь. Мама твоя Наташ-ша, ты Настюш-ша.
   — Ну, дед, как ты не понимаешь? Бабуся — значит бабуска!.. А у тебя, деда, глазоньки расплакались.
   — А ты откуда, Настенька, знаешь?
   — Я же вижу!
   — Как видишь?
   — Ну вижу, и всё!.. И голос у тебя какой-то слабый, плохо тебя слышно. Еле говоришь. Ну да, ты уже старенький. Дать трубку бабуске?
   — Дай маме!
   — Ну дед, ты даёшь! Ты забыл, что она на репетиции, нет, на репе-титорстве? А я ради бабуски в садик не пошла, вот! Даю трубку бабуске. Пока!
   — Вася, что у тебя с голосом? Ты не заболел?
   — Жара!
   — Всей стране плохо, Василий! Солнце продолжает нагреваться!..
   Черкасов кхекнул и постарался говорить баском:
   — Средняя по больнице у детей Солнца — тридцать шесть и шесть. А у него — свыше шести тыщ! Некуда девать такие градусы — вот и занимается через каждую дюжину лет выбросами. Как поэтично: солнечный ветер! Людей тепловые удары лупасят, кондрашка хватает… Солнечный ветер сжёг ветра земные. Нет ветра — жизни нет!..
   — Ой, Вася, ты заговариваешься! Это от жары, она на нервы действует. Она на всё влияет, на весь организм. Я чувствую, у тебя слабость. Наверняка головокружение, тошнота, темно в глазах. Так ведь?
   — Тань, да всё нормально!
   — Не спорь! Я знаю! Давление высокое, аритмия, Вася, измерь температуру! В аптечке изотонический раствор, нет, лучше регидрон. Он восстанавливает обмен веществ и нервные функции. Выпей!.. Не спорь! У тебя эмоциональное выгорание! Перегрев! Обезвоживание. Моча у тебя тёмная? Пей воду, Вася! Воду пей! Вентилятор включи! Прими прохладный душ. В ванне не залёживайся, а то не встанешь, не вылезешь. Я скоро приеду! Держись! Спазмы, судороги у тебя? Обложись пакетами со льдом. Алкоголь, кофе, чай тебе нельзя! И пиво! С одиннадцати до трёх солнце самое опасное. Не ходи на улицу! Если что, рубашка белая, шорты светлые. Чёрное притягивает лучи, белое отражает. Никакой джинс;ы! Я скоро приеду!..
   «У-уф!» — выдохнул про себя Черкасов. Вот это зож! Вот это клятва Гиппократа! Наговорила с три короба жёнушка. И ведь всё верно! Все эти диагнозы и признаки ощущал. Будто навалился весь этот «букет» — до задышливости. «Внушаемость», — успокоил себя. Татьяна всполошилась:
   — Дышишь тяжело, сбивчиво! Я еду! «Скорую» вызывай! А то сознание потеряешь. Ложись в постель! Немедленно!
   Василий хохотнул:
   — Да у меня и так пролежни и просидни!
   Шутка озадачила Татьяну: бодрится муж или на поправку пошёл?
   — Вася, ты ещё и шутишь… — в сомнении проговорила она.
   — Танюш, да всё нормально! Твой сумо даже постройнел, — бодренько отшутился он.
   — Ну-у… тогда выручай! С кроссвордом закавыка. Особая медицинская стелька?
   — Супинатор!
   — Вот это да-а! Точно! И как это ты?..
   Откуда у него вылетело это словцо, Черкасов не знал… Подобное случилось в далёком незабвенном году в благословенном поезде. То чудо представлялось божественным — ради чуда встречи с Таней. Необъяснимо… Теперь же, чтобы не смущать жену очевидным-невероятным, попытался объяснить:
   — Стелька — значит, в обуви. Медицинская — значит, ортопедическая. Особая — при плоскостопии. Вот тебе, Танюха, и супинатор!
   — Нет, всё равно непонятно. Наитие какое-то… Ну ладно, ещё на засыпку: сарафанная ткань?
   — Миткаль!
   — И опять в точку! Ну как же это ты, Вась? Ведун, что ли, ты у меня?..
   Он и сам был обескуражен невесть откуда взявшимся неизвестным «миткалём». На выручку вспомнилась песня, и он бодро, заменив «Марусю» на «Танюсю», пропел:

                Ах, вы косы, да косы русые!
                Сарафан из миткаля!
                Губы алые Танюсины,
                Песня звонче соловья!

   — Да ты ещё и поёшь!
   — Второе дыхание от твоего голоса, любимая!
   — Милый, обязательно выпей регидрон! А то психика у тебя какая-то не такая. Сложнятину с лёту угадываешь!.. Ладно, иду собираться. Скоро буду! Целую!..
   Расчувствовался Василий. Повлажнели глаза. Рассиропился… Вот кулёмушка! И кроссвордистка, и швейная мастерица — и так оплошала. И он запел: «Ах, вы косы, да косы русые!..»
   Жена есть пристань и важнейшее лекарство для ищущего благодушия. Немало отпущено румяных деньков с Танюшей. Дорожить этим временем надо, ибо дни лукавы…
   Шестиклассником в один присест проглотил «Трёх мушкетёров». Следом «Двадцать лет спустя». Неподвластное детскому уму такое измерение времени. Вечность!.. А тут малое времечко — а сколько вместило! Благодушествовал с милой жёнушкой, а грянула жара…
   Начал было рыться на задворках совести, кромсая себя. Нравственный тлен. Неизбывная вина. Прости, Иван!.. Отчаяние — до дикой тоски. Уж коли уныние — смертный грех, то это — крах!..
   Вечер горел вполнакала. Жизнь казалась сном… Солнце разогревалось. Накалилось-то как! Через край! Протуберанцы вьются. Кудрявое. Лыбится, щекасто наливается. Вот-вот взорвётся!.. Чернеет…
   Василий щурит глаза на чёрный диск. Дымно. Инфернальная наволочь. Не гляди в бездну! Затянет!..
   Нервы никудышные, психика. Повреждение… Жажда. Водохлёб. Человек-вода болезненно чуток к зову воды. Журчание в трубах, бурление — и «кабинет философии» трубит о малой нужде…
   Легковушки за окном, точно кутята к матке, к высотке приткнулись. Странным порядком: белый мерс, чёрный бумер, белый мерс, чёрный бумер… И так вся чёртова дюжина! Будто сговорились…
   Чудно;е словечко залетело в дурную голову, втемяшилось, надоело! Вальпараисо. Заглянул в «ящик»: «В чилийском порту Вальпараисо цунами смыло в океан каботажный флот». Беда, конечно, но причём тут некий Черкасов? Супинатор, миткаль…
   Открыл аптечный шкафчик. Развёл в стакане чайную ложку регидрона. В ряду коробочек, пузырьков стояла иконка, которую раньше не замечал. Над пшеничной нивой на облаке с воздетыми руками парит Богородица. В голубом одеянии, белый плат. От головы исходит сияние. Икона Божией Матери «Спорительница хлебов». Пресвятая Богородица — избавительница от засухи и бездождия. Помолился своими словами:
   — Матерь Божия, помилуй, спаси и помоги!
   Жара не грянет, мужик не перекрестится. Осенил себя крестным знамением. Словно духовным ветерком повеяло на душу. За чудотворной иконой покоилась книжица поучений святых отцов. Тоже целебная.
   «Болезнь — молотьба. Чем больше ударов, тем больше зёрен, тем больше умолота!
   Болезнь схватывает, чтобы пробудить душу уснувшую.
   Болезнью Бог укрывает от беды, которую бы не миновал, если бы был здоровый».
   Последнее откровение потрясло Черкасова. Подкравшийся приступ второго теплового удара спас его от великого греха, когда человек пошёл на убыль. Уж тёмное пламя выжигало нутро!.. Мог бы доской или бутылкой садануть друга. А так, словно голубь, сыграл. Те ведь как играют: взлетают на шахматную доску и смахивают крыльями фигуры. Спасибо Тебе, Господи, за милость Твою! Если Он произвёл человека из небытия, то Он может исправить повреждённого.
   Болезнь тела и души. От жары и аллергии. А главное — от грехов! Сладчайший из них — осуждение. Верхи не могут, низы не могут!.. Всех охватил Черкасов могучим взором, судом праведным — с верхов до низов. Недобрые подозрения закрались, злые навеяния вражии — тёмных сил. Происки! Доосуждался! Вот и подловил лукавый, подсовывает якобы особые дарования: вальпараисы, супинаторы… Дежавю частенько смущают. Наитие. Ведун! Дабы разжечь самость до непотребной гордыни — матери всех пороков.
   Суждение, а не осуждение… Поди разберись! На «Матч ТВ» — дерби-дебри. Сюр в рекламе: «Ты меня слышишь? Я твоя сухая кожа!» Полуголая певичка худосочно дёргается на кремлёвской сцене: «Это прикольно — любить тактильно! Максимально атмосферно!..» Интернетовское словотворчество: «Дед в чулане мудро намечает рывки и прорывы. Чертит путь — куда кривая выведет…» Шестёрки англо-сионо-саксов нашестерили олигохренные флотилии яхт. У кого их больше, и у кого самая-самая — длиньше и ширше!
   Форбсовские саудиты переплюнули эту иудояхтенную мелкотню. Страстные ценители не какой-то яхтовой красоты, а подлинной — верблюжьей! Ботоксом втихаря пичкают своих двугорбых любимцев для победы в конкурсе верблюжьей красоты: горбы и ноги круче, губы толще! Жаркое состязание! Ну как без мошенства! В самую большую нынешнюю жару из-за ботокса и подтяжек отстранили от участия самое большое число «красавцев» — сорок восемь! Из тридцати тысяч претендентов. Такой позор при ста тысячах зрителей! Щедрый призовой фонд — семьдесят «лимонов»! И беспощадные судьи!
   Зато россиянский судья, ковидовский, незабвенный товарищ Гинцбург — гораздо милосерднее. В дни торжеств: свадьбы, дни рождения, юбилеи — великодушно позволил привитым выпить бокал шампанского. А если доживут до Нового года, разрешил, добрая душа, окунуться в прорубь. Подразумевал, наверно, академик православное Крещение. А вот насчёт кур-кодов чрезвычайно строг! Но голь на выдумку хитра. Весёлые и находчивые проходят в запретные «зоны», ТЦ, кинотеатры, козыряя кодами стиральных машин, утюгов, охлаждённых кур!..
   Дерби-дебри, дед в чулане, флотилии яхт, саудовские верблюды, добрый академик-ковидчик, кур-коды — максимально атмосферно!
   Суждение, осуждение… В ютубе блогер Adekvat стишок наклиповал в духе мульти-пульти:

                Завидую тебе я, рак-отшельник!
                Живёшь себе, не осуждая мир.
                А для меня каждый второй — мошенник
                И плох совсем кремлёвский командир!

                Забыв про заповедь, в грехах погрязший,
                Сужу о всех, с низов и до верхов,
                Судейка мелкотравчатый, пустяшный —
                Неравнодушный среди тихоньких рачков.

    Точно сам Черкасов сочинил!.. И всё же остужать и окорачивать себя должно, дабы размыслить, где суждение, а где осуждение. А то взял за обыкновение всех хулить. Не может зачастую преодолеть своего худого обычая. Сторонясь скопищ сплетен и слухов, изгоняя мелочи жизни, человек становится крупнее, цельнее! Пробиваясь через человеческую немощь, приближаясь к Богу. Как вода является главным содержанием реки, так и Бог есть главное содержание человека. Ни река без воды не река, ни человек без Бога не человек.
   Психоложество! Он, Черкасов, никто, и звать его никак. Гриб трухлявый. Заеды в уголках обмётанных «негритянских» губ. Птоз — веко закрыло глаз. Паралич нерва. Нервы никчёмные. Другой глаз — на мокром месте, слезится. «Слёзки на колёсках!» — как бы услышал щебет внучки. Малярные мешки на скулах — шрамы, украшающие мужчину. Головная боль — мигрень, как у аристократа. Не хухры-мухры!
   Супружеская кровать с подзором поманила… Преследуемый светлыми мыслями, даже сны заняты, питался сладостью воспоминаний: Таня, Ната, Настюша… Вопреки пространству и времени, разделяющими людей.
   Благотворные сонные навеяния… Прохладные небесные селения. Приятно жалили метельные протуберанцы. По сходням небесным сошёл в земную речку:
   — Боже, очисти меня от меня и Сам вселись в меня!
   Речка бликовала, сыпала искрами, вспыхивала, ослепляла фейерверком. Он счастливо жмурился, ощущая нежные струения…
   Свернулся калачиком. Как отрадно порой, словно дети, выглядят спящие взрослые! В чём застанет Господь, в том и будет судить.

   Оглушительно гулко разносились звуки белой ночи, откликались эхами один на другой. Натужный гуд взлетающего самолёта. Громовой ветер электрички по мосту через реку. Западный. Вот-вот ворвётся в квартиру!..
   В открытое окно лоджии упорно скребётся, пыхтит жук. Волевой! Панцирь отливает окалиной. Не закрыл на ночь окно — такая духотень! Пугают «альпинистами». У тех нынче обильная жатва: у многих окна настежь. Высоко продвинулись бывшие форточники. Сказывают, один из здешних продвинутых залез к пенсионеру. Глянул на убогое жилище и оставил на столе дензнак — тыщу рублей. И записку: «Так жить нельзя!»
   «Альпинистский» фольклор в жару пополнялся. Одна красотка спозаранку любовалась собой, обнажённой, перед зеркалом. Вдруг в открытом окне появился человек на строительной подвеске. Нагая красавица испуганно ойкнула и вперилась в него.
   — Что, штукатура не видела? — недовольно проворчал он.
   Но не всякий «альпинизм» заканчивался столь благодушно. Избегая мокрухи, воры и калечили пробудившихся хозяев, и убивали. А то и сами срывались с высоты, разбивались…
   Развиднелось. Небо, обагряемое зарёй, предвещало грозу. Словно услышалась молитва перед «Спорительницей хлебов».
   Клятая жара!.. Но промысл Божий судит иначе. Всё во благо! И жара. Предсудное Солнце ярко высветило мрачные тени российского бытия. Дабы уврачевались язвы, оздоровилось грядущее. Ибо надлежит России крепнуть против распутного, безбожного Запада.
   Жара… Как будто пронёсся Черкасов сквозь дымы и пожары. Невероятно, как вымысел, и правдиво, как сама жизнь.

   Первое дуновение ветерка. Доброе предвестие. Смолкла пернатая мелочь на птичьем базаре.
   — Кар-р! — возвестил о себе ворон. — Ещё не стар-р!..
   Взнялся с кормного поприща и властелином округи воздвигся на «свече» о двадцати трёх этажах.
   Степное суховейное левобережье с ошмётками перекати-поле вытолкнуло коня к напесоченному острову. Здесь ещё топорщились местами обгорелые тальники с редкими пожухлыми листьями.
   Увязая копытами в донном песке, конь по мелководью дотащился до острова. Голодно, с хрустом стал перемалывать тальниковые веточки.
   Владимирский тяжеловоз, караковый, почти вороной, за месяц жары отощал до доходяги. На коровник, где он исправно служил, доставляя корма, ни с того ни с сего напали скворцы. От пекла, должно, посходили с ума. Неделю терзали перепуганных бурёнок. Заклевали несчастных, опустошая кормушки. Досталось и коняге. Он похрумкивал духмяное с клевером-кашкою сенцо у овина. Налетела скворчиная туча, разметала золотые снопы. Чуть глаза не выклевали.
   Оголил остров. Тот рос из убывающей воды без всякого произрастания. Одр даже ночью боялся прилечь: ляжет — не встанет. Днём стоял, широко расставив шаткие ноги, ещё недавно столбовые, мощные. Стоял как вкопанный, не в силах подойти к воде. Но она не добавляла сил — отнимала последние.
   Он стоял, будто отлитый из чугуна. Вороной, лишь подпалины отсвечивали бронзой под палящим солнцем. В огромных очах застыло оно. Мёртвое. Мёртвый, конь долго кренился — и рухнул. Ноги судорожно вытянулись. И стон с детским всхлипом помрачил до ряби усталые воды…
   С щемящей болью Черкасов переживал его мучения. Он не видел падения… Умирающий конь зыбился в дрожащем мареве. И словно возносился, призрачный, мерцающий…