Код верности Нулевой император. Эпизод 11

«А парнишка-то совсем не так прост», — не без уважения подумал Никита, шагая следом за Титусом по залитым солнцем улицам.
Эта его выходка с одеждой… Кто бы ожидал подобного от вечно краснеющего по дурацким поводам мальчишки? Для Никиты подобное не составило бы труда, он делал в жизни такое, от одного лишь намека у идущего впереди паренька случилась бы истерика.
И именно поэтому его поступок вызывал уважение. Вот он идёт впереди, подставив спину. «А что, если напасть? Сбить с ног, перешагнуть и исчезнуть? А потом ищи, где хочешь».
Хотя... кого он обманывает? Куда, черт возьми, ему идти? Не зная языка, не понимая, где он вообще? До первого же патруля…
Он с содроганием вспомнил леденящий ужас у ворот, когда на плечо легла рука стражника, и собственный беспомощный лепет. Нет. Пока что его единственный шанс этот краснеющий мальчишка.

«Интересная, конечно, у них одежда», — отметил про себя Никита, ощущая непривычную легкость ткани на плечах.
Удобно, да, но странно. Развевалась при ходьбе, как платье. «Вот было бы смеху, если бы меня в таком виде увидели пацаны с района». Впрочем, ему самому скоро было бы не до смеха. Шуточек и подколов хватило бы на месяцы. На большее никто бы не решился, с его кулаками и крутым нравом знакомы были хорошо. Особенно те, кому не хватило ума сразу понять, с кем имеют дело.
Эти мысли заставили выпрямить спину. Даже в этом дурацком «платье» он оставался собой. И пусть Титус со своей застенчивостью этого пока не понимал.

А здесь переживать вообще не стоило. Так одевались почти все, у кого-то чуть длиннее, у кого-то короче. Солидные мужчины щеголяли в «платьях» до колен, мальчишки, в коротких, чтобы не мешали бегать. Их с Титусом наряд оказался самым обычным.
Попадались и другие, в пестрых балахонах с капюшонами и даже редкие чудаки в штанах и куртках. Они выглядели крайне нелепо и чужеродно. Некоторые бросали на таких косой, неодобрительный взгляд, но исключительно украдкой, чтобы не попасться на глаза.
А вот в том виде, в котором он сюда заявился, не было никого. «Пугало в джинсах», — решил Никита, усмехнувшись, и ему стало чуточку спокойнее. Он был не первым, кто выглядел необычно, но его хотя бы успели переодеть.

Набедренная повязка, до невозможности странная, оказалась на удивление комфортной. Не привычное нижнее бельё, но точно не хуже.
Единственное, что доставляло неудобство, туго перетягивающие лодыжки ремешки сандалий, они натирали кожу. Никита с завистью смотрел на босоногих мальчишек, беззаботно носившихся по улицам. «Вот бы и мне так...»
Но ему совсем не улыбалось ловить на себе укоризненный взгляд Титуса. Да и ходить с сандалиями в руках, так себе идея. Поэтому он терпеливо шёл, стараясь не выказывать раздражения. «Ничего, бывало и хуже».

Ноги, привыкшие к мягким протекторам кроссовок, ныли от каждой трещины в каменной мостовой, которую они ощущали через тонкие подошвы сандалий. Никита едва поспевал за быстрым, уверенным шагом Титуса. Споткнувшись о глубокую выбоину, он чуть не угодил под колеса проезжавшей мимо груженой повозки.
Оглушенный криком возницы и потоком ругательств, отскочил на тротуар и прижался к стене. Отдышавшись, поднял голову и понял, что Титуса нигде нет. Почти было запаниковал, но тут из-за угла выбежал Титус с испуганным лицом.
— Ne tarda! — выдохнул он, хватая Никиту за руку. — Ne tarda!
Никита лишь беспомощно развёл руками. Тот коротко махнул рукой, смирился, и на этот раз уже не бежал вперёд. Шёл рядом, поглядывая на Никиту, или чуть позади, чтобы не упустить из виду.

Понимая, что зевать по сторонам глупо и небезопасно, Никита шел, напряженно глядя под ноги. То и дело оглядываясь, стараясь уловить знакомый силуэт. И каждый раз натыкался на взгляд Титуса и его лёгкую, ироничную улыбку.
«Что ж, — вздохнул он обреченно. — Теперь его время смеяться».
Он наконец признал правила этой новой игры, в которой он пока что был всего лишь учеником, спотыкающимся на ровном месте.

Никита осторожно осматривался, впитывая картины незнакомого мира, приземистые дома, черепичные крыши, спешащие прохожие. Внезапно Титус схватил его за руку выше локтя.
— Ecce, vide! — с заразительным смехом показывая на стену с огромной, яркой надписью.
Никита грустно улыбнувшись, пожал плечами в ответ. Титус тут же осёкся, осознав, что его восторг не был понят. Отмахнулся от неудавшейся шутки, и молча пошел дальше.
С грустью в глазах Никита поплелся следом, вновь убеждаясь в своем положении чужака. Иногда его слух выхватывал из какофонии знакомое слово, но отупевший мозг отказывался складывать его в смысл. «Наверное, показалось», — каждый раз успокаивал он себя.

С каждым перекрестком народ прибывал, шум нарастал, сливаясь в оглушительный гул. Вдалеке кричали торговцы. Людской гомон набегал, как волна, откатывался и вновь накатывал с новой силой.
Вдруг густой, пряный, аппетитный запах готовящейся еды чуть не сбил его с ног. Никита вспомнил, что с самого утра, кроме яблока, ничего не ел. Его живот заурчал так громко, что, казалось, хотел сообщить всем вокруг: «Смотрите, как плохо кормят этого несчастного!»
«Чёрт! Как неловко», — сгорая от стыда, подумал Никита, надеясь, что никто не услышал.
Но было поздно, Титус уже тянул его в переулок, откуда доносились соблазнительные ароматы. Десять шагов, и Никита оказался перед большим уличным прилавком. На нём лежали румяные лепешки, стояли ряды глиняных горшочков, из котлов поднимался пар. Люди ели, кто стоя, кто сидя на лавочках: лепёшки с начинкой, бобовую похлебку, мясо на палочках.
Живот Никиты уже не просто урчал, а завыл. Он сжался и развернулся, чтобы уйти, не в силах вынести это гастрономическое издевательство. Но Титус, крепко сжав его руку, решительно потянул к прилавку.
— Thermopolium. Eamus manducare, — объявил он.
Никита грустно посмотрел на него. Как объяснить, что у него нет ни гроша? Титус понял без слов. Он снял с пояса маленький кожаный мешочек, звонко встряхнул им, и монеты весело зазвенели.
— Ego solvam, — хитро улыбнулся он и подмигнул.
Никита замахал руками, пытаясь показать, что ему неловко.
— Noli recusare! — почти сердито, с обидой в голосе, отреагировал Титус на его отказ, твердо указывая на еду. Дебаты были окончены.

Вскоре они уже сидели на лавочке неподалёку от шумного прилавка, держа в руках горячие, только что испеченные лепешки с сытной, ароматной мясной начинкой и травами. В глиняных кружках дымился душистый травяной настой, пахнущий мёдом.
— Спасибо, — пробормотал Никита с набитым ртом, не скрывая голода.
Титус лишь махнул рукой, смачно откусил от своей лепёшки и довольно улыбнулся. В его улыбке читалось не только удовлетворение, но и гордость — наконец-то он смог сделать что-то хорошее для этого потерянного парня.

Никита лениво дожевал лепёшку, наблюдая за человеком на другом конце площади, стоявшим на возвышении перед собравшейся толпой. Тот что-то горячо говорил, прохаживаясь взад-вперёд и размахивая руками. Обрывки чужих слов долетали до его слуха, но смысл ускользал от него.
Внезапно в затылок впилась резкая, обжигающая боль, словно от раскаленной иглы. Он вздрогнул и обернулся. Вдалеке, между домами, на мгновение мелькнула и исчезла  тень в капюшоне, надвинутом на глаза. Совсем как та, перед машиной в тот миг, когда Никиту вырвало из его мира.
— Quid tibi est?
Никита обернулся на голос Титуса. Слов он не понял, но заметил беспокойство в его глазах.
— Всё хорошо, — буркнул себе под нос.
Покачал головой, опустил взгляд и с удивлением увидел свою руку, вцепившуюся в скамейку до побеления костяшек. Допил остатки напитка, чувствуя, как терпкий, сладковатый отвар прогоняет холод внутри. С опаской оглянулся в переулок, но заметил лишь женщину с кувшином. «Показалось. Должно быть, показалось», — попытался он убедить себя.
Сунув пустую чашку в руки Титусу, Никита встал и решительно пошёл вперед. Впервые ему захотелось оказаться среди этих людей в странных одеждах. Словно они могли защитить его от тени в чёрном капюшоне.
Титус растерянно поставил чашки и бегом бросился догонять Никиту.
Они влились в толпу. Никита смотрел на оживленные лица. Кто-то кивал выступающему, кто-то скептически качал головой. Некоторые возмущенно выкрикивали что-то в ответ.
Никита то и дело с тревогой оглядывался через плечо, не замечая пристального, встревоженного взгляда Титуса, который не отрывался от него.