Не Ведает Душа

Ей ещё не было и девятнадцати, когда моя подруга окликнула на перекрестке молодую, тоненькую девушку с грудным ребёнком на руках:

- Лариса, постой, - та обернулась и пошла к нам навстречу.

Девушка была в узком длинном чёрном платье,некрасивая, но не в этом дело, она была зарёванная с посиневшим ребёнком на руках.

Лариса кивнула.

- Что с тобой? - спросила подруга, - почему ты плачешь?

И Лариса рассказала чудовищную историю о том, что она пару часов тому назад получила радиограмму, сообщающую о том, что подводная лодка, ушедшая в Балтийское море полгода тому назад, пропала и уже три дня, как с ней нет связи, и нет надежды, что команда жива, поэтому ей, как жене сержанта Озолса, с прискорбием сообщили, - рыдая, продолжала говорить Лариса.

- И теперь Том не узнает, что у нас родилась девочка, - которую Лариса странно назвала Лолитой, конечно не читая романа Набокова…, - муж ведь ушёл в море ещё до её рождения..., и он не узнает, - продолжая рыдать говорила она, - что Лолиту на днях кладут на операцию, у неё в сердце что-то не то с перегородкой, какой-то проток или пролив закрыт.

Вот такая мимолётная когда-то встреча была у меня с Ларисой, короткое, можно сказать, знакомство. С тех пор, как говорится, и река поменяла русло, и притоки высохли.

Лолита выросла, превратилась в крупную латышскую девицу, видать пошла в папу, который так и пропал вместе с той подводной лодкой. Подруга моей юности, познакомившая нас, погибла на рижском взморье в автокатастрофе, а та маленькая, худенькая Лариса давно переехала в Москву, где мы случайно в одной компании встретились...

Тем вечером, можно сказать мы снова познакомились. Лариса, со всей своей некрасивостью, была смешной и заводной, с долей ироничного юмора. Безусловно, о ней плакала сцена, потому что в ней кипела горючая смесь Раневской с Гурченко и доводила присутствующих до слёз, от непрекращающегося смеха, каждый легко попадал под её обаяние, не замечая ни косоглазия, ни то, что она полдюжины букв не
выговаривает, было весело и до того смешно, что до утра не хотелось расходиться.

Она рассказывала истории, по-моему, большей частью придуманные, но рассказывала талантливо, Клара Новикова с её тётей Соней, скучный вечер, хотя мне тётя Соня нравится. Лариска была смешнее или от несуразной фактуры своей, или от ироничного хлёсткого юмора, когда, как говорится, ради красного словца не пожалеет и отца, и она действительно никого не жалела, по всем присутствующим со смехом проходилась. А компании собирать любила, особенно именитых актёров.

- От них хорошая отдача, - говорила она, - от них идёт заряд понимания и необходимый обмен энергией.

И это понятно, мне тоже нужен читатель, он меня настраивает, он мой источник вдохновения… Где она работала и где училась? Ответ один, нигде. Спекуляции – это её безграничное поле, там ей тоже нету равных. Она продаст вам воздух вашей
прабабушки или мешочек земли, где та когда-то жила, и вы беспрекословно и то, и другое купите, не сомневаясь в подлинности. То есть её мозги постоянно крутились и деньки водились, но также легко и тратились. Так, что в актёрских тусовках
она частенько бывала…

Я ей в чём-то импонировала, наверное, в том, чего ей не хватало… Она была великолепной рассказчицей, тамадой любого стола, но состояние её души и выплеск вечерних гастролей на своих же именинах, она не могла выложить на чистый лист… А я могла весь её вечерний артистизм на утро изложить и в прозе, и в стихах, и так же смешно, и может быть талантливо, потому что потом, когда я читала, все смеялись до слез, вспоминая Лариску.

Я думаю, поэтому она ко мне тянулась и каждый раз просила почитать что-нибудь из последних моих стихов или новелл, потому что душа её была творческая, а жизнь неустроенная заставляла торговать и склеивать по кусочкам невиданные запросы своих высоких амбиций. Ещё парочку обстоятельств, которое для неё были важны, это
то, что я жила в актёрском доме и я, так или иначе, перезнакомила её со всеми и передружила.

В те далёкие времена моя квартира была эталоном вкуса и точкой стремления, впоследствии, с её торговыми способностями и открытыми границами, высотой её достижения виделся дворец Шереметьева, и она своего добилась.

Ну это всё потом, после пятидесятилетия, а сейчас ей тридцать и косой глаз горит, и всё от жизни хочет…

Как-то звонит она, раньше обычного со словами:

- Что рассажу, упадёшь…

- Приезжай, - говорю я и встаю делать кофе.

Пулей прилетела, сидит и улыбаясь показывает хорошо подбитый опухший глаз.

- Ой, что вчера было в интуристе, с ума сойти, сижу я значит в ресторане со своим Серёжкой…

- С алкашом и бездельником, - вставляю я.

- Ну ладно тебе, он мне нравится, знаешь он настоящий мужик.

- Конечно настоящий, - соглашаюсь я, глядя на её фиолет в пол-лица.

- Смотрю, рядом за длинным столом сидит один парень, молодой и видать стеснительный, посматривает на меня и чувствую, прислушивается к нашему разговору. А Серёжка увидел и говорит:

- Ты его знаешь? Что он всё время смотрит?

- А я возьми да, понимаешь, мы выпили, я в ударе была и пошла к оркестру, дала им стольник зелёный и сказала:

- Ребята, а давайте-ка цыганочку забабахайте, да так, чтобы бубенчики зазвенели…

- И вот музыка заиграла, и я так, знаешь, лениво, бёдрами покачивая, у какой-то девицы на ходу стянула с плеч косынку и подойдя к его столу, одну ногу поставила на кончик его стула, а другую на стол и пошла плавно, ускоряя танец в такт музыки и плечами тряся, и косынкой шелестя, ну что тебе сказать, зал от еды оторвался, мужики со своих мест повыскакивали, баб своих побросали и все, как один, вокруг стола аплодируют, а мой-то мальчонка, не растерялся, встал во весь рост высоченный, да как прижмёт меня, да как со всей страстью в мои губы вопьётся…

- Ну, выходя из ресторана, тут мне Серёжка и врезал в глаз, искры посыпались, а второй глаз увидел, что тот-то парень сидит в машине, не в какой-нибудь, а в Volvo, и светом сигналит, я тут же к нему и юркнула…

- Наташка, у меня такой ночи сроду не было, даже Серёжка по боку пошёл… Он мне наутро кофе в постель, рассказал, что швед, что дипломат, по-русски говорит хорошо, хоть и с большим акцентом. Наташка, я влюбилась в него, что же мне теперь делать?

- А я-то тут при чём...

- Как при чём, я хочу писать ему стихи ежедневно и удивлять, помоги мне его удержать, я его не хочу потерять, понимаешь, он же и жениться на мне может, и увезти отсюда…, и он мне очень нравится, а уж какой мужик, и не спрашивай…

Ну вот и началась моя пригодность, как я и думала, при всём её актёрском даровании, выплеск эмоций просился наружу, но это уже, очевидно, другое дарование.

Я устроила лёгкий ужин, так мы и познакомились, он милый, весёлый, с юмором, приятный и лёгкий в общении, он спокойно, без капли стеснения рассказал, что пока приехал один, потому что жена только пару месяцев, как родила второго сына, но через пару недель она приедет с двумя детьми и, по-видимому, мы здесь останемся года на три, так во всяком случае, он предполагал. Таким образом Лариса поняла, что замужество ей не светит, но их обоюдную страсть, случайно вспыхнувшую, никто не отменял.

Я похвалила его русский, дело не в специфическом северном акценте, а в том, что чувствовался его литературный багаж, в разговоре он упоминал Ахматову и Чехова, этого вполне было достаточно, чтобы поддерживать с ним знакомство. Так, впрочем, и сложилось, роман через две недели уплыл в память, а дружеские отношения и у
Ларисы, и у меня с ним остались. Он произвел на меня впечатление весёлого, но вместе с тем застенчивого, интеллигентного парня с любознательными глазками. И рядом эта хохочущая, раскованная женщина, похожая на цыганку, с чёрными, как
угли косыми глазами, с широким носом, но притом смешная, с каким-то природным шармом, в её отвязности был и юмор, и гротеск…

Но при чём тут Йон, воспитанный интеллигентный швед? Мезальянс…, не раз встречающийся в классической литературе… И совершенно неважно, что Эсмеральда, Земфира, Кармен или Маша, были цыганками красивыми, важно, что у них у всех был внутренний волчок, пламенный неугомонный моторчик, которого не было у жены Йона, скучной пловчихе, с расписанной по часам жизнью, задержавшейся на пару недель в шведской деревеньке, а он оказался тут…


Среди Москвы, ночного ресторана,
Коснувшись чувственных, забытых струн,
Как наваждение, воскреснувшая прана,
Кричала вслед, вперёд, драгун…

И конь мой факелом поднялся на дыбы,
От натяжения вот, вот, порвутся связки,
Галопом, взмыленный, наперекор судьбы,
Скакал и жил в блаженной сказке…


Именно так и чувствовал себя молодой дипломат, десять дней тому назад, приехавший впервые в Москву. И не из какой-нибудь европейской столицы, а из шведского посёлка, где даже нет продовольственного магазина, но есть потрясающий госпиталь, где мне, десятью годами позже, довелось побывать; они обходятся маленькой лавочкой, ибо всё выращивают сами, на своём огороде, с соседским молоком и курами…

И друг Версаль, богема и сумасшедшая ночная артистическая жизнь, умытая с утра рассолом от похмелья…

После знакомства и званного ужина, она меня спросила:

- Как ты думаешь, у нас долго продлится роман или, когда вернётся жена, роман окончится…

- Знаешь Лариса, я могу сделать так, что он тебя никогда не забудет…

- Как это?

— Это значит, что когда вернётся жена, естественно, ночи будут принадлежать ей, а
день работе, вы, конечно, сможете короткими урывками встречаться, но по мне, это только снизит градус чувств. Если ты хочешь, чтобы он тебя никогда не забыл, то я приготовлю для него подарок, который он будет помнить всю жизнь…

- Сколько же будет стоить такой подарок? Это что-то из антиквариата?

- Успокойся Лариса, тебе это ничего не будет стоить… Я это сделаю по доброте душевной и ничего меня не спрашивай, только выясни точный день, когда приезжает его жена и реши для себя, что накануне её приезда – эта ночь будет ваша
последняя.

И Лариса, по всей вероятности, была с этим согласна, потому что в его планах не было и мысли о разводе, а в её планы не входило встречаться быстро-быстро в обеденный перерыв. Так что по обоюдному решению, этот роман должен был
закончиться через две недели, со дня их первой встречи…

Соответственно, у меня времени тоже было мало, чтобы создать женщину, которая останется в его памяти…

Я собрала историю их романа со всей чувственностью незабываемых ночей, с болью
расставания, с пониманием неизбежности… Без ссор, капризов и упрёков, собрала
этот букет любви и разложила веточки на маленькие незабудки, так в старину назывались четверостишия, напоминающее о чувствах. Накануне, перед тяжёлым вечерним прощанием, Лариса, как и договаривались, забежала ко мне на минутку, и я передала ей изящно перевязанный серебряной тонкой ленточкой небольшой пакетик,
сказав:

- Отдашь, выходя из квартиры.

Она меня спросила:

- Что там, что ему сказать, если спросит…

- Сувенир, - беззаботно скажи… Там то, что останется в твоей памяти…

Потом я добавила:

- Не вздумай развязывать и ему не позволь, а ты можешь забежать потом в любое время, я расскажу подробнее…

Она была в состоянии грусти и меланхолии, поэтому особо не настаивала на
подробностях…

Основной роман в свободном полёте длился две недели, а отголоски, продолжались всю жизнь до глубокой старости.

Закончив свою работу, как и планировалось, семейство Хёндстрёмов покинуло Россию, оставив в сердце к ней любовь. Потом, на протяжении всей жизни, Йон очень часто прилетал, мы собирались, смеялись, вспоминали молодость, непременно говорили о Ларисе, которая давно уехала в Германию и воплотила в жизнь свои мечты,
осуществила все планы и построила шикарную жизнь с дворцами и озёрами…

Вот что такое юмор, обаяние, фантастическое бесстрашие и стальной стержень, может быть можно было бы что-то добавить, но главные черты её характера, я отметила. Приезжая иногда в Москву, она тоже вспоминала горячую молодость, улыбалась и шепелявя, добавляла:

- Ох и бешеная же я была…

Я уже упоминала раннее, что была в гостях в Швеции, поэтому позволю себе немного
подробнее задержаться на том визите…

Любопытно, что первое, что сказал мне Йон при встрече:

- Я так рад, что ты приехала, ты представить себе не можешь, как я скучал…

Я, по правде сказать, удивилась этим искренним словам, но он быстро добавил:

- По русской кухне. Сегодня же поедем и всё что надо купим…, ты же приготовишь мои любимые закуски…

- Приготовлю, конечно, только эти закуски не русские, а грузинские и мне понадобятся специи и травы…

- У нас нет больших магазинов, но есть маленькая лавочка, там всё найдем…

Оказалось, что в этой деревушке нет не только магазина, но и дорог тоже нет, есть просёлочные дорожки, приспособленные только для велосипедов… Я была в ужасе, когда вместо машины, он предложил мне сесть и поехать на двух велосипедах. На моё возмущение, он коротко сказал:

— Это спортивная страна, здесь каждый ребёнок начинает свою жизнь с велосипеда.

Я же не могла ему рассказать, с чего начиналась моя послевоенная жизнь ребёнка блокадного Ленинграда… И я, как овца, молча села на велосипед…

Ну что вам сказать, не было грузинских закусок, не было и света над головой, через два часа я уже лежала на операционном столе и хирург в бирюзовой блузе готовил меня к четырёхчасовой операции, спасая мою в усмерть искалеченную
ногу…

Тут-то я и подумала, - магазинов поблизости нет, одни просёлочные дороги, а огромный госпиталь рядом и ногу спас, и никаких денег не взял…

Недели через две у нас был с ним прощальный ужин, он, выпив рюмочку и трогательно
захмелев, позвал меня в свой кабинет, сел рядом и заплакал… Потом открыл ящик стола и вынул тот пакетик, который я много лет тому назад завязывала на бантик… Развернул и показал мне прижатые друг к другу маленькие конверты, их было четырнадцать, столько дней, сколько продолжался их роман, показывал, плакал и
говорил:

- Ты первая, кому я показываю этот подарок.

Затем он разворачивал каждый конвертик и с такой тоской, и с такой болью читал, давно написанные моей душой слова…

Я обняла его, и он сказал:

- Эту женщину невозможно забыть…


Ты утром нежный, ласковый и добрый,
С улыбкой кофе с мандаринкой приносил,
А ночью, аж хрустели рёбра,
Смеялся и шампанское просил…

Последний час, мгновенье до разлуки,
А боль в душе и в горле ком,
И безысходно плачут руки,
Кого они обнимут завтра, и потом…

В любовной влаге мы не пропадём,
Нам дна любви не суждено испить,
Разъединим мучительную нить,
Пусть время смоет проливным дождём.

Кроме бурных ночей и волшебных рассветов,
Ничего мы не можем друг другу отдать,
Потому, что у жизни нету ответов
И других мы не можем заставить страдать.

Как хочется с тобою под дождём,
Любить, кричать и целоваться,
Всю ночь со звёздами вдвоём,
Крест на крест обниматься.

Мне хочется, чтоб ты меня не забывал,
Чтоб образ мой вставал в ночных видениях,
Пусть изредка, но тосковал
И вспоминал мои прикосновения.

Пройдут осенние ветра
И седина виски покроет,
И нет в душе того костра,
Когда всю ночь колено ноет.

Давно я в зеркале себя не узнаю,
Осталось прошлое в моей улыбке,
Но память я свою не предаю,
Оставила тебя в ней в светлой дымке.

Порой я вижу сон тревожный,
Ты с палочкой идёшь хромая,
Но говорят, сон в дождик ложный,
Просто свеча тоскует догорая.

Ты дымковский игрушкой увлекаясь,
Приобретал её и хохлому,
А я витринам тем же улыбаюсь,
И льётся радость сердцу моему.

Я пришла бы к тебе в Рождественский вечер
У морозных окон тише ветра стоять,
Посмотреть на тебя, на зажжённые свечи,
Но тебя не посмею позвать.

Да боюсь, не признаешь ты в старой цыганке
Той, что радость дарила когда-то в ночи,
Заблудился, ты скажешь, кто-то, по пьянке
И услышу за дверью, как смеялись ключи.

Пусть под ключом хранятся мои письма,
В осенний день конвертик развернёшь,
Душой написаны они, без лести и цинизма,
И памятью своей меня вернёшь.

Нет возврата в далёкое прошлое,
Мемуары лежат на столе
И хранят твоё чувство, не пошлое,
Как любил ты на Русской земле.


Наташа Петербужская.  @2025. Все права защищены.
Опубликовано в 2024 году в Сан Диего, Калифорния, США