Наследие деда

 
Оглушённый тишиной, я сидел в старом деревенском доме. Ещё вчера здесь бурлила жизнь, полдеревни съехалось проводить деда в последний путь. А сегодня меня обволакивала густая, могильная тишина, словно саван. Передо мной лежала видавшая виды картонная коробка – дедово наследство. Рука не поднималась прикоснуться к ней. Что там может быть ценного? Запылённая бритва, которой прадед брил когда-то атамана? Гребень из кости саблезубого тигра – байка, что дед любил рассказывать мне в детстве, лукаво поблёскивая глазами? Разве что награды… Войну он прошёл не одну. Наверняка найдутся медали, может, и ордена затерялись. Он не любил выставлять напоказ своё героическое прошлое. Но зачем тогда дед отдал эту коробку бабке Прасковеи, наказав передать её мне только после того, как помрёт? Неужели там деньги? Он жил скромно, но пенсию получал исправно. Куда ему тратить? Вот и копил, наверное, на чёрный день.
"О чём ты только думаешь? – одёрнул я себя с укором, – дед умер, ты один теперь остался на этом свете, а сам о меркантильных мелочах размышляешь!"

Стыд обжёг меня. Я сжал голову руками, пытаясь унять нахлынувшую суету мыслей. Поднялся, вышел в сени, прихватил покрытую пушком серой пыли бутылку самогона, нашарил под покосившейся печкой бочонок с солёными огурцами. Сел за стол, отрезал горбушку ржаного хлеба, налил две рюмки. На одну положил мякиш, пахнущий полем, взял свою.
– Ну, дед, пусть земля тебе будет пухом! – сказал я и, не чокаясь, залпом осушил её. Занюхал краюхой и с хрустом откусил солёный огурец. Надо открывать коробку, пока хмель не ударил в голову и не замутил остатки разума. Собравшись с духом, я медленно приоткрыл крышку. Первое, что бросилось в глаза – рушник. Или, вернее, что-то тщательно завернутое в него. Достал свёрток и аккуратно развернул. Это оказалась старинная икона Казанской Божьей Матери. Тяжёлое чувство вины кольнуло сердце. Мне стало неловко перед образом. Я ведь выпил. С покаянной торопливостью положил икону на край стола и поспешно убрал алкоголь. Секунду подумав, перенёс на печь и дедову рюмку с хлебом. Икона сияла. И это была не позолота, сохранившаяся сквозь века, а словно символ бессмертия, источающий богатство переливов. Какое-то неземное свечение исходило от нее, прогоняя мрак из углов избы. Лик Богородицы был строг, но глаза излучали вселенскую любовь и прощение. Камни, вопреки суровой обстановке, играли радужными бликами, пойманными от восходящего солнца за окном.
– Здрава будь, Матушка. К Вам отошёл мой дед. Вы там его, пожалуйста, не ругайте сильно за то, что он на войне был, врагов убивал. И за то, что матерным словом при жизни мог хорошо так приласкать, от души. И не обижайся, если не так что говорю сейчас. Я молитвам-то не обучен был, потому с тобой, Богородица, беседую, как со своей родной мамкой, по душам. Дед, конечно, удивил. Ни разу не обмолвился и словом, не намекнул, что верил в Тебя и в Сына Твоего. Все родные были уверены, что он ярый коммунист, хотя и тут он себя особо-то не проявлял.

Я замолчал. В коробке было что-то ещё. Заглянул внутрь и обомлел. На дне притаилась шкатулка. Да какая! Бережно достал её, отодвинув коробку. На вид вещице было лет триста, не меньше. Не разбираюсь я в поделочных камнях, но тёмно-синий цвет завораживал, очень напоминал лазурит, но какой-то неземной, бархатный. Все её металлические части были выполнены в изящно изогнутых линиях и завитках, усыпанных тончайшим растительным узором. Листики, цветочки, ягоды… Присмотрелся. Оказалось, все они из чистого золота, сверкающего призрачным светом в полумраке избы.
– Так это же целое состояние! – не сдержавшись, воскликнул я, – дед, ну ты и удивил! И ведь молчал, партизан! Сколько же она может стоить? Мне-то без надобности такая вещица. В хозяйстве вряд ли пригодится. В город приеду, посмотрю в интернете. Тут связи нет, глухомань, так что…

Я встал и заходил по избе, из угла в угол. Мысли мои путались, наплывая одна на другую. Самогон давал о себе знать, играя с сознанием злую шутку.
Сердце бешено заколотилось, предвкушая невероятное обогащение. "Вот это подарок! Всю жизнь в нужде, а тут – на тебе, как снег на голову!" – ликовал внутренний голос. Я словно стал другим человеком, глаза загорелись жадным огнём. На минуту забылись и дед, и похороны, и могильная тишина вокруг. В голове стучало только одно: "Деньги! Деньги! Деньги!".
Тяжёлая шкатулка манила, притягивала взгляд. Я снова взял её в руки, ощущая прохладу камня и тепло золота. Лёгким движением откинул крышку. Внутри, на бархатной подкладке, лежал тонкий золотой прямоугольник. Он был исписан искусно выгравированным витиеватым почерком. С трудом разбирая устаревшие слова, начал читать. Это было письмо. Письмо от человека, жившего много лет тому назад.
Из письма следовало, что шкатулка эта – фамильная реликвия древнего рода, наделённая особыми свойствами. Она способна исполнять желания, но только искренние и бескорыстные. Если же владелец пожелает богатства или славы, шкатулка отнимет у него всё, что он имеет, включая жизнь. Письмо заканчивалось предостережением: "Не искушай судьбу, путник. Береги шкатулку, и она сохранит тебя."
Я застыл. Алчность, обуревавшая меня, мгновенно улетучилась, словно её и не было. Страх сковал меня, словно ледяной глыбой. Осознание нахлынуло внезапно и обрушилось всей своей тяжестью. Дед… Он знал. Знал о шкатулке и её силе. Именно поэтому он доверил её мне, надеясь, что я не ослепну от жажды наживы.

– И чего же Матушка мне пожелать? – обратился я к иконе. – Как понимаю, дед мой так и не решился воспользоваться шкатулкой. Просто спрятал её и постарался забыть. А мне тогда зачем её оставил? Отдать кому? Так люди-то сейчас какие стали! Ведь сгубят свою жизнь безрассудно.
И тут я услышал тихий женский голос:
– Избу поправь, покосилась вся.
Я обернулся к двери. Подумал, может, кто из бабушек соседских зашёл справиться обо мне. Но никого не было. Я взглянул на икону. Нет, это всё от лукавого. Матерь Божья не может вот так со мной заговорить. Это самогон, он со мной так зло шутит.
– Надо прекращать пить спиртное, – произнёс я.
– Это правильное желание, – снова услышал я тихий голос.
Меня пробрал озноб. Я пытался унять дрожь. Неужели это шкатулка? Не может быть! Но письмо… предостережение… и этот голос… Все складывалось в единую жуткую картину.
– Кто здесь? – прохрипел я, оглядываясь по сторонам. Тишина была мне ответом. Только иногда завывал весенний ветерок за окном, словно поддакивая моему страху.
Я снова посмотрел на шкатулку. Она лежала открытая, словно приглашая к действию, но вместе с тем отталкивая своей опасностью.
"Избу поправь…" – эхом отдавались в голове слова. Глянул на покосившийся угол, на прогнившие брёвна. И ведь правда, давно собирался, да всё руки не доходили. А тут словно знак свыше.
С тяжким вздохом я закрыл шкатулку и спрятал её обратно в коробку. На душе стало немного спокойнее. Икону я поставил на полку, в углу избы, подстелив под неё рушник. Вышел во двор, осмотрел избу. Работы предстояло много, но если начать сейчас, глядишь, к зиме и управлюсь. Взял топор, пошёл в сарай за брёвнами, что в своё время заготовил дед. Может, и правда, не стоит испытывать судьбу, гнаться за богатством. Может, счастье – оно вот здесь, в труде, в заботе о доме, о земле. А там, глядишь, и жизнь наладится.

Завязал я с пагубным зельем. Через два года поставил новый дом, пристроив к нему, словно драгоценный ларец, маленькую часовенку. В неё и поместил икону, дедом бережно сохранённую. Деревенские, прослышав о моей затее, дружно вызвались помочь. Сами со священником сговорились. Отслужил он молебен, освятил часовенку. А я после службы той в нише за иконой шкатулку поместил. Голос так велел, да и сам поразмыслил: к Богу ведь идут не за золотом да серебром и не за славой, а за утешением в горе да в скорби душевной. Такие желания не будут во вред. Ну а уж кто с корыстью придёт, тот уж получит то, чего заслужил. Вскоре прошёл слух, будто икона чудотворная: мол, если молиться с сердцем чистым, то Матерь Божья во всех бедах помогает. И потянулись богомольцы в нашу деревню. Я, подобно деду, молчал о подлинной сути, лишь твердил, что икона – наследство от него.
С той поры жизнь моя круто изменилась. Да и деревня ожила, люди работу нашли, лавки да постоялые дворы пооткрывали. Благодарили меня местные жители за надежду да веру, что я в их сердца вернул. А я лишь чувствовал себя проводником воли высшей.
Как-то ночью, молясь перед иконой, снова услышал я тихий голос, повелевший отправиться в паломничество по святым местам, нести весть о чуде Казанской иконы. Долго колебался, не желая покидать деревню да часовенку, но ослушаться не посмел.
Собрав скромный скарб, пустился я в путь. Где пешком, где на попутках, от монастыря к монастырю рассказывал я о чудотворной иконе, о помощи, ею даруемой. Встречал на пути людей разных: верующих и сомневающихся, богатых и бедных, больных и здоровых. Каждому уделял время, выслушивал истории их и делился верой своей.

Слава о Казанской иконе Божьей Матери разнеслась далеко за пределы нашей деревни. Люди со всей страны приезжали, чтобы помолиться перед ней, испросить помощи. А я, вернувшись домой, продолжал служить Богу и людям, храня тайну шкатулки и тихий голос, направлявший меня на путь истинный.