Феномен выключателя

Гляжу на тебя,
как шар голубой
глядит
на шар голубой.

                Владимир Леванский

– Ну ты же слышал про гипертимезию и синдром саванта? – вопросил меня мой брат, который, в отличие от меня, продолжил династию медиков, начатую в позапрошлом веке нашим прадедом. Брат редко касался в разговорах со мной своей профессиональной темы, поэтому за его вопросом было что-то действительно исключительное.
– Да, совсем недавно читал в газетах про девушку, способную помнить события каждого прожитого дня и даже систематизировать свои впечатления.
– А тут, знаешь, мне попался пациент с феноменальной генетической памятью, – в словах брата, обычно невозмутимого и не придающего значения пустякам, зазвучала нескрываемая детская восторженность. – Может, посмотришь на него, тебя всегда интересовало всё необычное.
Я представить себе не мог, что может быть необычайного в способности человека удерживать в памяти различную информацию, пусть даже такую, к которой сам человек непосредственного отношения не имеет. У меня вот тоже имеется прилипчивая зрительная память, но никому же не приходит в голову воспринимать эту особенность как нечто экстраординарное. Медицина вообще очень мало меня интересовала и представлялась достаточно тёмной наукой, в большей степени это касалось специализации брата – психиатрии, но обижать близкого человека отказом мне не хотелось.
– Конечно посмотрю. Но боюсь разочаровать тебя своим дилетантским вердиктом.

В лечебнице, где работал мой брат, я никогда не был. Мне казалось, что больные там сидят в бронированных камерах или, напротив, бесятся в комнатах, со всех сторон обитых мягкой ватой. Но ничего подобного я здесь не увидел. Больничный садик был заполнен людьми, кто-то тихо сидел на лавочке, а кто-то просто мирно гулял. Пациент с генетической памятью, очевидно, был предупреждён о нашем визите, и дожидался нас на скамейке у входа.
– Ну вот, – рекомендовал брат своего пациента. – Уникум не только с раздвоением личности, а с её множественным разделением. Правда, множество это всё-таки ограничено генотипическими особенностями. И если мы с ним родственники лишь по Адаму и Еве, то о моих пращурах, помимо только что упомянутых, он ничего не расскажет.
– Да, доктор, раздвоение было бы для меня более предпочтительным вариантом.
– Я думаю, и для меня, – заметил брат. – Я тогда бы поставил Вам точный диагноз.
– Так, где бы мы могли побеседовать с Вашим родственником, доктор?
– Я предоставлю вам отдельный приёмно-смотровой блок, а когда закончите, брат мне позвонит, и я смогу за вами зайти.

Больной производил на меня впечатление совершенно нормального человека. К тому же, я был наслышан, что никакой генетической памяти не существует, а все разговоры о ней начались с психиатра Карла Юнга и его философских фантазий. По отношению к утверждениям основоположника аналитической психологии я имел полную свободу мнений, но к словам брата я привык прислушиваться с самого раннего детства.
– Я хотел бы поинтересоваться, почему Вы здесь? – по мимике моего визави я понял, что мой вопрос был для него вполне ожидаемым.
– Знаете, мои способности мешают мне жить настоящим и воспринимать самого себя как целостного субъекта, без чего очень сложно находиться в обществе, где существуют тесные социокультурные и поведенческие рамки.
– Да, пожалуй… Но, насколько мне известно, большинство учёных высказываются против убеждённости Ивана Павлова, Юнга, Диаса и Ресслера, что у человека всё-таки имеется генетическая память.
– Что есть высказывания? Просто слова. Бывает так, что что-нибудь существует, но в силу разных причин не обозначено словом. Например, Фаина Раневская замечала, что отдельные части тела у человека есть, а подходящего слова для них не находится. Кроме того, мой случай достаточно редкий. Уверен, что таких как я, даже меньше, чем людей с гипертимезией, которых во всём мире не более тридцати.
– Брат считает, что ваша необычная память связана не с височными долями, а с какими-то иными областями головного мозга, возможно, с префронтальной корой, отвечающей за забывание. Но всё, что он слышал от Вас, им было тщательно изучено и сопоставлено с известными историческими событиями. Поэтому не приходится сомневаться, что все Ваши описания действительно имели место в соответствующий период времени.
– Не спешите приписывать мне дар генетической памяти, который, якобы, не встречается в природе. Мне кажется, что дело вообще не в способности наследовать память, а в потере внимания и интереса к окружающему, склонности к обособлению, что неизбежно ведёт к выключению из реальности. Но природа не терпит пустоты, и она заполняется памятью предков. Собственно именно по этой причине я и оказался здесь.
– Я вполне допускаю, что наше сознание непрерывно занято обработкою впечатлений, и при отсутствии таковых вынуждено их заимствовать из глубин памяти, в которой, возможно, хранится опыт самых первых организмов, обладающих зачатками разума. Нечто похожее происходит с нами во сне, когда каналы, по которым поступают впечатления, перемешиваются, и в сон могут быть включены отдельные фрагменты из нашей генетической памяти.
– Ну почему же только во снах. С помощью гипноза  можно отстроиться от настоящего и погрузиться в прошлое. Ваш брат проводит со мной такие сеансы, разве что в противоположную сторону. Почему бы и Вам не попробовать, чтобы лично проверить истинность утверждения российского физиолога Ивана Павлова о наличии у человека генетической памяти?
Предложение мне понравилось. Я никогда не думал над такими вопросами просто потому, что меня занимали другие. Но любопытство во мне всегда превозмогало все остальные чувства, и я решил попробовать.
– Я слышал, что гипнабельны все, поэтому не удивлюсь, что в этом смысле ничем не отличаюсь от прочих, – ответил я на пожелание подвергнуть себя испытанию.
– Я был уверен, что Вы согласитесь, но должен предупредить, что моё присутствие будет необходимо для того чтобы настроить Вас на нужную волну, чему поспособствует моё внутреннее состояние, которое может передаваться другим.

Не помню, каким образом я провалился в транс, да и, наверное, не должен помнить, поскольку необходимым условием погружения в гипнотическое состояние было моё выключение из реальности. Первым впечатлением было ощущение некоторой неловкости, которая присутствовала во всём теле и непривычно узкое поле для обзора, дополненное расплывчатым периферийным зрением. Но больше всего удивляла пронзительная тишина, хотя атмосферу должны были переполнять звуки: вокруг суетилась прибрежная жизнь исполинских крабов и многоножек, а вдали, на горизонте, извергался огненной лавой огромный вулкан. Зато всё происходящее я воспринимал кожей, и это, в какой-то степени, было своеобразной заменой слуха. Из-за отсутствия деревьев, всё окружающее пространство хорошо просматривалось, представляя собой пустынное плоскогорье с древовидными папоротниками, растущими у самой воды. Правда, непосредственно подо мной ветвился красный упругий мох, стебли которого тянулись не из почвы, а прямо из сплошного каменного монолита.
Раскинувшийся передо мной пейзаж можно было бы назвать унылым, если бы не грибы, теснившиеся вокруг редких папоротникообразных растений. Нет, это не были заурядные прототакситы, хотя среди них и находились те, которые напоминали бурые трубки с округлыми конусными наконечниками. По преимуществу оранжевые стволы папоротников окружали цветные шляпочные создания, от ярко-рыжих мясистых грибов до тёмно-фиолетовых на тончайших стекловидных ножках. Все грибы держались на целой системе переплетённых между собой нитевидных образований, очень похожих на огрубевшие древесные корни. Впрочем, и у самих папоротников корни не уходили вглубь каменных глыб, а бугрились по их поверхности, смешиваясь с корневыми системами грибов для большей надёжности и лучшего союзного взаимодействия.
Моё сознание было охвачено лёгким волнующим чувством, которое вполне можно было бы назвать безмятежной радостью бытия. Я думал о том, куда же плывут дымные кучевые облака извергнутого вулканом пепла, как прихотливо играют перламутровым многоцветием раковины многочисленных моллюсков, заполонивших чёрный базальтовый пляж, и как же красивы закрученные в спираль нежные побеги красноватого мха, создающего на юной Земле великолепный нерукотворный ковёр. А ещё я думал, как всему тому, что я вижу, дать подходящие названия и имена. И в первую очередь, мне хотелось бы разобраться со своими частями тела, рассмотреть которые как следует, я не мог. Единственное, что я способен был уверенно созерцать, это мои пятипалые лапы, больше похожие на асимметричные бурые плавники. Но плавниками их можно было назвать разве что из-за кожистых перепонок меж лучеобразными суставами. Однако вряд ли они были бы мне столь же полезны в воде, как на суше, хотя моей родной стихией некогда и была та самая неутомимая вода, что теперь мерно накатывает свои тяжёлые волны на каменистые берега. Но путь туда сейчас для меня навсегда закрыт, поскольку мне случилось быть одним из тех немногих счастливчиков, которые смогли спастись здесь от охватившей всепланетный океан пагубы вымирания. И единственное, что мне оставалось, глядя на впитавшие небо неспокойные воды океана, так это любоваться морскими видами с материка Гондваны, некогда поднявшегося из пучины по причине катастрофического регресса морей.

– Ну что, побывал в теле нашего прадеда, – спросил меня брат, когда я, наконец, пришёл в сознание и смог обдуманно отвечать на вопросы.
– Разве что доисторического… Кажется, я побывал в Девонском периоде и видел мир глазами какого-нибудь грирерпетона, который тоже, несомненно, является нашим предком.
– Во как! – Брат и его пациент изумлённо переглянулись.
– Не могу ручаться за грирерпетона, но то, что побывал в теле амфибии – не вызывает сомнений.
– Выходит и такая информация тоже хранится в нашей генетической памяти! – воскликнул брат. – Но у амфибий не могло быть сознания, а значит, не могло быть и осмысленных впечатлений!
Я покачал головой.
– Не знаю, как такая проблема видится с научной точки зрения, но я никогда не отказывал животным в разумном поведении и способности думать. А теперь, после всего, что мне удалось пережить в теле грирерпетона, меня и вовсе не переубедить в этом вопросе.
– Наверное, разум – это непременный спутник любой жизни, без которого она была бы просто немыслимой, – произнёс брат и зачем-то спешно подошёл к двери смотровой. Он приоткрыл дверь, а в образовавшуюся щель проник чёрный кот, который, очевидно, тихо царапался снаружи и просился, чтобы его впустили.
– Это наш любимец, вот он ходит, где ему заблагорассудится, – уверил меня обладатель генетической памяти.
Я взглянул на кота, а кот изучающее и придирчиво всмотрелся в меня. Мне в этот момент даже представилось, о чём он мог-таки думать. Безусловно, он сожалел, что не имел возможности хорошо слышать всей нашей беседы, и мучительно соображал, что было здесь сказано до того, как я заговорил относительно разума животных. Мне даже хотелось повторить всё именно для него, но кот кивком головы дал мне понять, что этого, пожалуй, не требуется, поскольку он сможет всё разузнать после, в разговорах непосредственных свидетелей моего путешествия в Девонский период. Кот очень хорошо изучил людей и нисколько не сомневался, что обсуждения того, что здесь произошло – ещё последуют.