Дети и отцы - 2

Разговор этот у нас состоялся за пару дней до назначенного срока, и вроде бы мы всё, в основном, выяснили, поэтому когда мы с Грегом утром заехали за Хаусом и Робом, больше на эту тему сказано ничего не было. Он меня только просканировал испытующим взглядом, убедился, что я на той же позиции, и мы загрузились в "фордик" Роба и поехали. Мы – это я, Хаус и сам Роб. Грег, понятно, усвистал вперёл на своём сумасшедшем байке – у меня каждый раз сердце заходится, когда он вылетает на проезжую часть, как пнутый, и уносится, лавируя между машинами – ну, ураган – и ураган.
Учебный госпиталь 'Принстон плейнсборо" - одно из самых статичных лечебных учреждений штата. Сколько лет прошло, а всё те же кленовые листья над входом - и реальные, выполняющие крону двух десятков растущих здесь канадских клёнов, и изображённые на барельефе-табличке, те же панельные двускатные крыши, те же огромные, прикрытые жалюзи изнутри, окна, те же коричневые полуколонны в простенках. Та же разграфлённая наподобие детских классиков парковка, те же некрашеные скамейки вдоль дорожек, те же двери из прозрачного пластика, которые распахиваются как внутрь, так и наружу, стоит к ним приблизиться, те же лампы дневного света.
Декан - доктор Эрик Форман - тоже уже не первой свежести, но, поскольку и он - член экспериментальной группы Хауса, выглядит моложе своих шестидесяти. Его кабинет прямо напротив входа, и, просто сидя за своим столом, он визуально контролирует обе лестницы и лифты, так что и нас видит.
Грег, конечно, уже в вестибюле - кокетничает с молоденькой девушкой на рецепшен. В руках - папка. Синяя, онкологическая. Цветовая дифференциация папок здесь заведена ещё при Кадди. Ну, то есть, в те времена, когда деканом была она. Синие - онкология, зелёные - неврология, жёлтые -инфекции. А у отделения Хауса папки всегда были бордовые, и он этот цвет перетащил с собой в геронтологию, где вынужденно работал сначала в качестве замены тюремного заключения на принудительные работы с отчислениями в пользу штата, а потом, после окончания срока принудработ, остался доводить своё научное исследование до логического завершения.
Так что синяя папка в руках у Грега - точно, онкология. Мне, понятно, интересно, что там у него. Но я не успеваю подойти и спросить, потому что меня окликает со своего наблюдательного пункта Форман:
- Уилсон, зайди ко мне.
Мы с ним давно на короткой ноге, и панибратское обращение меня не коробит. Но то, что он вот так, с порога…
Захожу.
Декан, как всегда, великолепен: в сером с изумрудной искрой костюме, салатовой рубашке с малахитовым галстуком, и в запонках у него тот же малахит. Умеет он одеваться стильно, и имеет-таки вкус - не поспоришь.
- Доброе утро. Не успел поздравить тебя с учёной степенью...
Но глаза тревожные, и позвал не за этим.
- Спасибо. У меня, кстати, запланирован по этому поводу ужин. Завтра в восемь. Приходи. Посидим келейно, клубом старых друзей у меня дома. Лав обещала что-нибудь вкусненькое приготовить.
Кивает, а тревога в глазах никуда не девается. И я, наконец, спрашиваю:
- Что-то случилось?
Снова кивает и встаёт со своего места, прохаживается туда-сюда, останавливается у окна спиной ко мне.
- Ты знал, что Хаус испытывает "джи-эйч" в геронтологическом?
Догадываюсь, что это – не всё, так что отвечаю осторожно:
- И ты знал. Он же показывал тебе протоколы.
Понятно, что Форман не просто так об этом заговорил.
- Я не о протоколах говорю, я о дементных.
Дементные… Тяжёлых ментальных нарушений в отделении Хауса трое. Сроки стационарного пребывания в геронтологии даже у лёгких продолжительнее, чем в других отделениях. А у дементных приближаются к срокам печально известных «кабачков и тыкв». Навещают их родственники так же редко и только по обязанности. Зато полагается персональная сиделка.
И вот такая профессионалка-то и настучала Форману.
- Хаус ввёл экспериментальный препарат всем троим. Без разрешения. Без согласия. Никого не поставив в известность.
В информации, излагаемой бесстрастным голосом Формана, скрытый вопрос. Ко мне. Вот только о чём?
- Ты знал?
Ах, вот, оказывается, о чём. Знал ли я. А если знал, почему не сказал…
- Нет.
Поворачивается снова лицом, прохаживается по кабинету, как тигр, разминающий лапы перед прыжком. Я слежу за ним – держу глазами, тоже как тигра. В голове стучит в такт зарождающейся мигрени: «Ох, Хаус! Чёртов Хаус! Когда же это кончится?»
- У него судимость погашена?
- Он отбыл наказание, и мы не в Аризоне, - пожимаю плечами. Насколько мне известно, в Аризоне судимость сохраняется навсегда, в Нью-Джерси такого нет.
- Если родственники поднимут шум… Ты понимаешь, чем это всё ему грозит?
- Форман, - спрашиваю, чуть прищурясь, - а почему, собственно, ты обсуждаешь это со мной, а не с ним самим? Я ему опекун?
- Вообще-то все так о вас и думают, - говорит он, поднимая брови, и его выпуклые глаза выпучиваются ещё сильнее.
- Спасибо за доверие, конечно, но мне присмотра за сыном хватает. Хаусу скоро восемьдесят будет, он – большой мальчик.
- Именно, что мальчик! – взрывается Форман – а взрыв Формана это, скажу я вам, зрелище страшноватое. – Вечный подросток! До седых мудей дожил, а всё надо по рукам шлёпать и нос в салфетку высмаркивать! Чем он думал?!
- Не знаю, - говорю.
- Ну, уж не головным мозгом – это точно. Может, спинным или даже костным. Сегодня его доклад на комиссии, ты будешь выступать тоже, а у меня нет никакой уверенности, что эта дура уже не разболтала родственникам дементных, что наш чокнутый гений использует из близких, как лабораторных крыс. Хоть бы он, зараза, пару дней подождал, пока это станет хоть немного узаконенным!
- Думаешь, комиссия примет его ноу-хау? – спрашиваю с сомнением. И Форман останавливается, нависает надо мной и, глядя мне прямо в глаза, говорит веско и безапелляционно:
- Нужно, чтобы приняла. Если препарат будет одобрен, его выходка, по крайней мере, потеряет запах явной уголовщины. Я не знаю, что ты сам собираешься говорить, но, положа руку на сердце, если бы не «джи-эйч»…
- Я бы уже давно умер. Знаю.
- Ну так, - говорит Форман, словно выплёвывая слова, - Донеси это, пожалуйста, как-нибудь и до комиссии. Пусть они проникнутся полезностью и необходимостью. И не бойся, в противопоказания мы напишем столько, что он в мире троих не найдёт, чтобы ввести им этот эликсир юности.
- Ну, - говорю. – Троих он уже нашёл. Дементных из геронтологии.
И выхожу из кабинета Формана, даже не зная, чего мне больше хочется – смеяться, плакать или найти Хауса, уже успевшего куда-то смыться и дать ему хорошенького леща.
Но впечатление требует завершения, поэтому нахожу сначала сиделку. Маленькая кореянка, чем-то похожая на Чи-Пак – как она ворочает тяжеленного мистера Слоука, интересно? Вспоминаю её имя: Син, кажется. Или Сим. Нарочно глотаю последнюю букву, окликая, чтобы не обидеть непопаданием.
- Си… Можно вас на минуточку?
- Да, доктор Уилсон?
- Хаус, действительно, включил ваших подопечных в программу по исследованию «джи-эйч»?
Короткий настороженный взгляд.
- Я – его близкий друг, я ему всем обязан, и я никому не скажу. Потом, доктор Форман всё равно уже знает.
- Тогда зачем вы спрашиваете?
- А Форману… это вы рассказали?
- Он сам просил… - растерянно бормочет она, пожимая худыми плечиками.
- Доктор Хаус?
- Ну, да…
- Последний вопрос: как давно?
- Вчера. А что?
Ну. Да, конечно, вчера, дольше Форман и не утерпел бы. Ну, Хаус! Ну, игрок! Ну, зараза!
И я иду по коридору искать его, старательно сдерживая невольную улыбку. Улыбку проигравшего.