Горе от ума в интерпретации С. И. Данелиа

     Литература  - дело бесконечно живое, важна каждая реальная прибавка к сделанному, даже если значимость её не поддается математически точному измерению.
      За 150 (теперь двести) лет, отделяющих нас от создания «Горе от ума» (1822 -1824 г.) - этого единственного в своём роде, можно смело сказать, уникального творения А. С. Грибоедова – комедия не переставала привлекать к себе внимание критиков, публицистов, историков и теоретиков литературы, ценителей и почитателей русского художественного слова. О ней создана обширная литература, во много раз превышающая по объёму объект
 исследования.
 Это взято из статьи (Н. Солод), которая  была издана в 1977 году в журнале  «Литературная Грузия». 
«Комедия изучена, что называется, вдоль и поперёк. Казалось бы, при таком положении в ней не должно было остаться «белых пятен», неисследованных пластов, неизученных мыслей».
     Исследование учёного (С. И. Данелиа) действительно содержит совершенно новую, никем ещё и никогда «не применявшуюся» точку зрения, и в этом – даже если не все положения Данелиа можно считать безоговорочно «приемлемыми», но неоспоримо его научное значение.

На дворе – 2025 год. 
      И, тем не менее, ни один исследователь, посвятивший себя изучению этого блестящего
по глубине мыслей и их художественного воплощения произведения, не отважится заявить, что «Горе от ума» изучено целиком и полностью, что оно исчерпано, что о нём уже нельзя уже сказать ничего нового.
     Такая «неисчерпаемость» комедии частично объясняется тем, что ей с самого начала
сопутствовала определённая «неясность», можно сказать, «сбивчивость идей»,
на которую жаловался В. Г. Белинский (в то время).
     Произведение являет собой своего рода загадку, может быть даже литературную мистификацию, позволяющую предположить (естественно, не более), что А. С. Грибоедов – человек ясного, острого и ироничного ума, не чуждый парадоксов. Он осознательно вложил в свою пьесу мысли и идеи зачастую противоречивые, взаимоисключающие, не поддающиеся и неподлежащие однозначной расшифровке и одноплановой интерпретации, требующие «ключика», чтобы всё стало на свои места.
Одной из попыток найти такой ключик к пониманию жизни А. С. Грибоедова, новый подход к её адекватному прочтению стала оригинальная работа грузинского ученого
С. И. Данелиа «О философии Грибоедова», написанная в 1930 году. К сожалению, несмотря на свой – не убоимся этого слова – новаторский характер, а может быть, именно благодаря нему, она не привлекла внимания специалистов. И не вошла, как принято сейчас выражаться, в научный оборот, на что с понятной горечью сетовал сам С. И. Данелия в предисловии ко второму изданию работы, предпринятому в 1940 году.
     В чём же заключается новизна подхода С. И. Данелиа к исследованию бессмертного творения А. С. Грибоедова?
     Ответ содержится уже в названии работы - «О философии Грибоедова», в самом непривычном сочетании слов «философии» и  «Грибоедов». Оно непривычно постольку, поскольку в русском литературоведении давно и прочно утвердилась мысль,
что «Горе от ума» - это чисто бытовая комедия, комедия нравов, ставшая сатирической «энциклопедией русской жизни», горько и язвительно высмеивающая пороки и уродства современного ей («существующего») общества.
     Отнюдь не отрицая неоспоримого бытового характера комедии, С. И. Данелиа в то же время считает, что наличие в «Горе от ума» «огромного бытового массива» никак не исключает его философского содержания, что между этими моментами нет отношения «наоборот», что бытовой материал пьесы Грибоедова «логически может иметь под собой философскую основу»1.
     Выдвигая гипотезу о философском содержании, вернее, философском подтексте комедии А. С. Грибоедова, С. И. Данелиа руководствуется двумя принципами, последовательно проводимыми им во всех исследованиях, посвящённых истории русской литературы.
     Первый из них заключается в том, что русская философская мысль развивалась в основном в литературе и через литературу. Русская художественная литература всегда отличалась высоким идейным и философским содержанием, будучи литературой, которая «впитала в себя все богатство русской мысли, и главный источник влияния которой был именно во взглядах, распространяемых ею вокруг себя»2.
     Второй принцип сводится к тому, что А. С. Грибоедов, являвшийся по отзыву
 А. С. Пушкина: «одним из самых умных людей в России», человеком высокопросвещённым, эрудированным, получившим философское образование,  ценившим художественные произведения  в первую очередь за глубину мысли, не  мог не испытать на себе влияния передовой философии эпохи, в частности, немецкой  идеалистической философии и французского Просвещения. И не мог не иметь своего философского миросозерцания, * а имея его, не мог, «принимаясь писать наиболее замечательное свое произведение, ограничиться только описанием быта, не вложив в это описание элементов своего миросозерцания…»3. 
Однако, будучи убеждённым в том, что «осмыслить пьесу А. С. Грибоедова (т. е. объединить многообразие её фактов в последовательную систему) можно только посредством предположения, что в основе этой пьесы лежит философская идея»4.
С. И. Данелиа далёк от мысли навязывать Грибоедову свою философскую трактовку произведения, ту или иную философскую концепцию.
      Обосновывая наличие философской идеи в «Горе от ума», С. И. Данелиа имеет в виду не сформулированную в философских терминах и понятиях и, следовательно, осознанную самим Грибоедовым философскую идею, объективно вытекающую из содержания комедии и существующую независимо от субъективного замысла её создателя.
     «Сознавал ли последнюю (философскую идею – Н. С.) сам Грибоедов или нет, на этот вопрос можно ответить разно, в зависимости, главным образом, от находящегося  в нашем распоряжении биографического материала. Однако, как бы данный вопрос не решался, даже и негативным его решением не устраняется наличие философской концепции в содержании пьесы Грибоедова,
так как содержание художественного произведения, понимаемое как его объективный смысл, далеко не исчерпывается тем, что даже лично автор апперципирует из этого содержания»1.
     Свидетельством того, что С. И. Данелиа дифференцирует создателя произведения, в данном случае Грибоедова, от созданного им продукта, хорошо понимая разницу между субъективным и объективным. Примерами являются такие неоднократно встречающиеся в работе выражения: как «точка зрения пьесы», «литературные антипатии пьесы», «на взгляд пьесы», «пьеса усматривает» и др.
В чём же заключается, по мнению С. И.  Данелиа, философская основа, то есть философское содержание, «Горе от ума», и в какой форме, в каком литературном материале находит она своё конкретное выражение? Учёный считает, что основная проблема комедии, о чём свидетельствует уже само ее название, «есть проблема ума, или интеллекта, т. е. проблема вполне философская»2.
     Притом, что в пьесе Грибоедова эта проблема рассматривается в приложении к частному случаю проявления ума в русской общественной жизни, она не только не теряет своего «широкого смысла», но и, будучи выраженной в высокохудожественной, образной, то есть типической, форме приобретает философско-категориальное значение. Поэтому к анализу «ума» - этого основного действующего лица комедии - С. И. Данелиа подходит с позиций философского анализа и осуществляет его с помощью соответствующей философской методологии. Он справедливо полагает, что в названии комедии - «Горе от ума» - не только сформулирована основная проблема пьесы, но и дан «окончательный вывод, который обоснован всем содержанием произведения»3.
     Мотивируя своё положение, учёный даёт остроумную трактовку названия комедии, основанную на сравнительном анализе двух его вариантов: первоначального – Горе уму» и окончательного – «Горе от ума». «Горе уму» прежде всего, предполагает горе тому, кто является носителем этого ума. Его субъектом, то есть «горе интеллигенции в философском (а не только социологическом) значении этого слова»1.
     «Горе от ума» подразумевает горе не только субъекту, но и объекту ума, то есть всем тем, на кого этот ум направлен, с кем он соприкасается. «В первом случае имеется в виду горе только умных людей, во втором же… горе и тех, которые, не будучи субъективно причастны уму, находятся к нему, однако, в отношении объективном»2.
Таким образом, «Горе уму» имеет более ограниченное по своему объёму значение, чем     «Горе от ума», и это, по мнению С. И. Данелиа, «прекрасно понимал сам автор: ведь в противном случае не для чего было отказываться от первоначального заглавия пьесы и               
 «Горе уму» менять на «Горе от ума»3.
     Итак, ум неизбежно причиняет горе как своему объекту, так и объекту. Понять неизбежность этой причинной связи, считает исследователь, можно только посредством анализа представления об уме, лежащего в основе пьесы, «хотя нет необходимости думать при этом, что представление это преподносилось сознанию Грибоедова в качестве системы отчётливо формулированных положений»4.  Несмотря на то, что основным носителем ума и первой его жертвой в пьесе, как известно, является Чацкий,
С. И. Данелиа в своём анализе ума как философской категории не ограничивается Чацким, хотя последний рассматривается им не как отдельная личность, а как выразитель настроений целой социальной группы – русской интеллигенции.
     Учёный считает, что для «выяснения представления об уме, предполагаемого произведением Грибоедова, в качестве логической своей основы», не меньше значение имеет собирательный антипод Чацкого – это Фамусов, Софья, Молчалин, Скалозуб и прочие  лица фамусовского круга. Ибо воплощенная в них «картина общественных нравов и образ Чацкого логически покоятся на одном и том же представлении автора об уме»5.
     Сравнивая комедию Грибоедова с произведениями русских сатириков XVIII века (Фонвизина, Капниста и др.) С. И. Данелиа приходит к заключению, что если последние ограничивались логически несвязным описанием наиболее доступных внешнему  наблюдению отдельных пороков русского образованного общества. В «Горе от ума» Грибоедова дана попытка пойти дальше этого внешнего описания и понять недостатки общества как систему явлений, связанных друг с другом общностью принципа. «Для способа мышления Грибоедова, - принцип системы явлений из общности их причины…И действительно, «Горе от ума» даёт понять, что все недостатки русского образованного общества (а стало быть, в своей конкретности и все лица, отягощённые этими недостатками) порождены действием общей причины»6.
      Опираясь на материал пьесы, а также «на частные высказывания самого автора и общеустановленные положения относительно его исторической эпохи, исследователь формулирует эту общую причину следующим образом: недостатки русского образованного общества представляют собой логическое отрицание достоинств русского простого народа, составляющего фон произведения, «без которого нельзя понять того, что происходит на сцене»1.
     Таким образом, отрыв русской интеллигенции от народа, определённый С. И. Данелиа как логическое противоречие, приводящее к логическому отрицанию, является источником не только комичных ситуаций и комических характеров пьесы, но и источником трагедии. Ибо, подробно анализируя античное и современное понимание трагедии как литературного жанра, автор приходит к выводу, что бессмертная комедия Грибоедова есть не что иное, как трагедия, поскольку она построена на противоречиях. В ней действуют противоречивые характеры, и неразрешимость этих противоречий приводит, в конце концов, к трагическому финалу, заключающемуся в нравственном поражении и, следовательно, нравственной гибели героя.
     Источник, или объективную причину, этого логического противоречия учёный находит в реальном, или психологическом, противоречии, в реальном отрицании, основой которого является ум в широком смысле слова, то есть знание, просвещение.
      «Пьеса не могла стать на иную точку зрения уже по историческим основаниям, - пишет исследователь,- так как была написана в эпоху, не успевшую ещё до конца изжить влияние рационалистической метафизики, для которой всякое логическое отношение было отношением, установленным через посредство акта познания или суждения…
Знание именно и расчленяет или раздробляет… тождественное единство на множество находящихся во взаимном противоречии конкретных… индивидуальностей –  такова предпосылка, на которой базируется «Горе от ума»2.
     Утверждая, что основой и источником реального, а следовательно, и логического противоречия между русской интеллигенцией и русским народом в «Горе от ума» является ум, знание, просвещение, С. И. Данелиа избегает соблазна поставить эти слова в кавычки, придав им тем самым значение «псевдо -», «лже -», и «обелить таким образом Грибоедова, приблизив его к современному, положительному пониманию обозначаемых этими словами понятий. «До мысли о том, что основная причина общественных изменений не в уме, не в знании, не в науке и просвещении, - пишет он, - а в чём-то глубже находящемся, произведение Грибоедова не могло дойти уже по историческим условиям своего появления. Поэтому нет ничего несообразного в том, что для объяснения факта наличного логического противоречия, под формальным условием которого и выявляются отрицательные свойства фамусовского кружка, «Горе от ума» не могло не предполагать именно просвещения…»1.
С представлением пьесы об уме органически связана проблема, которую условно можно назвать проблемой «премудрого незнанья иноземцев». Этой проблеме, достаточно сложной и, на первый взгляд, противоречивой, посвящены самые яркие страницы исследования С. И. Данелиа, отличающиеся строго логической последовательностью положений и неоспоримой обоснованностью выводов. Противоречивость этой проблемы учёный формулирует следующим образом: если «Горе от ума» считает просвещение причиной отрицательных свойств русского образованного общества, то оно должно было бы отрицательно оценивать и само просвещение. Между тем, в пьесе не только нет этой отрицательной оценки, но и есть прямые указания, как бы исключающие саму её возможность.
     Во-первых, отрицание полезности просвещения вложено в уста комических персонажей пьесы – Фамусова, Скалозуба, Тугоуховской и других. Во-вторых, сам Чацкий, исполняющий в пьесе функцию резонера, с жанром и воодушевлением защищает людей науки и искусства от неистовства врагов просвещения. Казалось бы, противоречие налицо, при этом противоречие «ненужное», не обусловленное внутренней, логической необходимостью, зато осложненное наслаивающимися на него противоречием нового порядка: Чацкий, ополчающийся против мракобесия и невежества, пылко защищающий молодых людей, которые вперяют в науку «ум, алчущий познаний», в то же время проповедует «премудрое незнанье иноземцев».
     Однако, признавая наличие противоречия, хотя и оговаривая его как противоречие «на первый взгляд», С. И. Данелиа не признаёт его неразрешимости и, прибегая к логическим умозаключениям, снимает это кажущееся противоречие, освобождает от него пьесу.
Ход его мыслей таков: «… не всё то, что говорят комические лица пьесы, можно рассматривать как нечто, абсолютно противоположное взглядам, разделяемым пьесой и ее автором. И в этом следует видеть признак великого художественного достоинства данного произведения, в котором нет ни метафизических злодеев, ни абсолютно добродетельных героев классицистической драмы, нет «антропософ», но есть «портреты», т. е. образы, полные жизненной правды. Временами автор пьесы вкладывает в уста Фамусова свои же собственные принципы, ничуть этим не ослабляя, а, наоборот, ещё ярче выявляя его комичность»2.
     Таким образом, нет никаких оснований считать отрицательное отношение к просвещению решительно чуждым идее самой пьесы только по той причине, что оно вложено в уста комических персонажей.
Далее.  В том, что горячая защита людей, приверженных науке и искусству, вложена в уста главного героя пьесы, «видят обычно доказательство того, что Грибоедов, считая науку и искусство за абсолютную ценность, признавал их безусловное положительное значение»1.
Однако даже если допустить, что Чацкий – только резонер, высказывающий мнение Грибоедова, тогда как на самом деле Чацкий – живой характер, его мнения не абсолютно тождественны мнениям писателя. То и в этом случае «из его слов нельзя извлечь вывода, что пьеса стоит на точке зрения безусловного признания положительного смысла за наукой»2, поскольку Чацкий, с одной стороны, ополчаясь против мракобесия, с другой – прославляет «премудрое незнанье иноземцев». В условиях же русской действительности начала XIX века восхвалению «незнанья иноземцев» было почти равносильно восхвалению «незнанья» вообще.
Вот почему одной из главных задач своего исследования С. И. Данелиа считает «задачу синтезировать эти различные высказывания Чацкого и постичь их единство»3. По мнению ученого, картина либо уклонялась от этой задачи, либо давала неправильное ее решение.
Так, например, Н. И. Гончаров в своей известной статье «Мильон терзаний» высказывал мысль, что восхваление Чацким «премудрого незнанья иноземцев» находится в явном противоречии с несомненной убеждённостью того же Чацкого в полезности науки и искусства, на основании чего делал вывод, что это восхваление, как нехарактерное,
для Чацкого, следует считать случайным, вырвавшимся в момент помрачения сознания, когда Чацкий был «сам не свой» от обуревавших его «терзаний».
 Данелиа убедительно опровергает это положение, доказывая, что «если бы предположение Гончарова было правильно, тогда не только восхваление  «незнанья иноземцев», но и порицание пренебрежения к родному языку, родным обычаям и старинному русскому платью пришлось бы … тоже признать за нечто случайное и нехарактерное для Чацкого, ибо порицание это высказано Чацким в том же монологе…
       Между тем порицание пренебрежения к родному языку и родным обычаям является
и, по взгляду Гончарова, основным убеждением Чацкого. Все это наводит на мысль, что здесь мы имеем одно из самых выношенных, самых глубоких, а потому и наименее случайных взглядов Чацкого»4.
     Не согласен С. И. Данелиа и с точкой зрения А. Н. Веселовского, согласно которой Чацкий прославлял «премудрое незнанье иноземцев», восставая только против «духа пустого, рабского, слепого подражанья» и требуя тем самым развития науки и искусства на национальной русской основе. По мнению А. Н. Веселовского, Чацкий снял противоречие между понятиями европейского просвещения и народных начал русской жизни, и именно в этом аспекте следует понимать «премудрое незнанье иноземцев», истолковывая его ограничительно.
     Возражая А. Н. Веселовскому, С. И. Данелиа категорически отрицает, какие бы то ни было основания, позволяющие думать, что Чацкий, а, следовательно, и комедия,  как таковая, и ее автор устранили противоречие между национальной замкнутостью и преклонением перед иностранцами. Видимо, по его мнению, «сама проблема, как примирить европейское образование с народными началами русской жизни, созрела не без влияния идей  Шеллинга и Гегеля и во всей своей остроте встала… перед русской общественной мыслью позднее пьесы Грибоедова.» А поэтому приписывать последней вполне правильное решение данной проблемы едва ли возможно без отступления от общей схемы развития русской общественной мысли. Сомнительно, чтобы по историческим условиям своего появления «Горе от ума», не доросшее до диалектики, могло устраивать противоречие между понятиями европейской науки и русской самобытности, а стало быть, и в интерпретации этой пьесы было бы в методологическом отношении неправильно исходить из априорного предположения, что она сняла это противоречие»1.
     Таким образом, установив, что «премудрое незнанье иноземцев» является для Чацкого не данью случайному настроению, а жизненным принципом и отражает «одну из основных интенций пьесы», поскольку скептическое отношение к знанию, науке, просвещению было весьма распространено в эпоху Грибоедова, и последний вполне мог разделять это. С. И. Данелиа вплотную подходит к вопросу: как согласовать с таким пониманием «премудрого незнанья иноземцев» остальные высказывания Чацкого, его выпады против последователей науки и просвещения? Отвечая на этот вопрос, учёный прибегает к психологической аргументации.
     Во-первых, нет ничего невозможного в том, что, проповедуя «незнанье» как отвлечённый принцип, как идею и будучи убеждённым в пагубности просвещения как объективного «зла», Чацкий в то же время субъективно восхищается наукой и искусством, «горячо любит», по выражению С. И. Данелиа, эти высшие проявления духовной жизни человека. Одно отнюдь не исключает другого. Любовь – чувство сугубо личное, субъективное, обусловленное психологическими факторами – установкой, индивидуальной организацией, условиями воспитания, привычкой – и далеко не всегда поддающееся контролю со стороны ума. Можно глубоко любить кого-то или что-то, искренне восхищаться им и в то же время понимать умом не только недостатки предмета любви, но и пагубность самого чувства. В данном случае мы как раз имеем дело с классическим проявлением того противоречия, которое Грибоедов необыкновенно точно и метко охарактеризовал как «ум с сердцем не в ладу» и которое неизменно сопутствует Чацкому во всех его речах и поступках.
      «Во-вторых, и это главное, если хорошо вчитаться в соответствующие места пьесы, то нельзя не заметить, что Чацкий не столько, быть может, восхищается непосредственно наукой, сколько просто защищает конкретно-реальных людей науки от преследования мракобесов...  А для того, чтобы защищать человека от преследования, не нужно быть непременно убеждённым в его безусловной правоте»2.
     Таким образом, «премудрое незнанье иноземцев»  и мракобесие, по представлению пьесы, - далеко не одно и то же. Если незнание есть простота неведения, или «премудрость», то мракобесие – это отрицание мудрости или глупость, поскольку оно «легкомысленно гоняется за фантомами, отрешёнными от субстанции действительности»1.  Мракобесы, гонители просвещения надеются, что можно улучшить русскую жизнь, если сжечь книги, запретить грамоту, расправиться с людьми, стремящимися к знанию. «Но на взгляд пьесы, - говорит С. И. Данелиа, - всё это – пустая мечта, бесплодная иллюзия… бред раздразненного воображения», поскольку Фамусовы и иже с ними «не властны над просвещением, над наукой и знанием, как не властно вообще эмпирическое существо над метафизическим принципом»2.
     Поскольку «с точки зрения пьесы Чацкий представляет собой крайнюю ступень развития ума, достигаемую ее героями»3, С. И. Данелиа особенно тщательно анализирует этот образ.
     Что же представляет собой «ум Чацкого» не в житейском, даже не в психологическом, а в философском аспекте?
     По мнению учёного, «в отношении к ближайшей своей среде, то есть к московскому обществу. Чацкий является… такой же антитезой, какую само московское общество представляет собой в отношении к более широкой массе русского народа. Качества, характеризующие Чацкого, являются логическим отрицанием качеств московского общества, и обратно»4.
      Источник этого отрицания заключается в самом Чацком, вернее, в его уме, поскольку уж в ранней юности Чацкий в своём сознании подверг отрицанию московское общество, в котором он родился и вырос. И это реальное, или психологическое, отрицание, свершившееся в уме Чацкого, привело к логическому противоречию между индивидуальным характером героя и окружающей его средой, ибо «индивидуальный характер человека находится в реальной зависимости от ума, знания, просвещения, обучения. И человек… таков, каков его ум, т. е. его мысли или знание, - вот психология воспитания, несомненно, предполагаемая  пьесой Грибоедова»5.
И психология эта, с точки зрения С. И. Данелиа, совпадает с интеллектуалистическими воззрениями просветителей XVIII века, «в лице Гельвеция доходивших даже до утверждения, будто обучение может сделать из человека всё».
 Кстати, этому представлению пьесы об уме, как о продукте воспитания и обучения, согласно интерпретации С. И. Данелиа, подчинён и образ Софы, которая принадлежала к кругу, оппозиционно настроенному  против Чацкого, по своему уму  – если, конечно, исходить не из степени ума, а из его ступени, то есть качества -  приближается к последнему.
      Начитавшись французских романов, набравшись из них самых «завиральных» мыслей о любви и ее идеале, «Софья полу простодушно подставила Молчалина под это идеал и вместо естественного, простого, ясного, искреннего чувства искусственно взрастила какую-то сложную, туманную, пустую, чахлую его тень,
которая моментально рассеивается и исчезает»1, при первом же соприкосновении с реальной действительностью. Не сердцем любит Софья Молчалина, а воображением, фантазией, умом, что и вызывает трагедию, ссылку героини в саратовскую глушь, то есть опять-таки «горе от ума».
     Так же как и Чацкий, Софья страдает от ума (заметим, не только от своего ума, но и от чужого – «А все Кузнецкий мост и вечные французы»!). Ещё и «от желания идти своим особенным путём,  и не следовать… по столбовой дороге общепринятых… форм жизни, которые не требуют выбора, и необходимого для этого выбора напряжения индивидуальных усилий сознания»2. Итак, по мнению исследователя, и Чацкий, и Софья скроены по одной и той же мерке и меркой этой служит представление пьесы об уме. Тем не менее, наличие ума у Чацкого неоднократно «подвергалось сомнению»  в критической литературе.
      С. И. Данелиа считает, что в основе, зачастую противоречивых представлений об уме Чацкого, лежит смешение:  во-первых, различных психологических понятий ума и,
 во-вторых, этического понятия ума с психологическим, иными словами, неоднозначность критерия.
      С. И. Данелиа отличает ум как способность суждения, то есть умение соединять представления в положение по принципу логического тождества, от ума как способности рассуждения, или умозаключения, то есть умения соединять по логическому закону тождества много суждений в единую систему положений.
Чацкий, по С. И. Данелиа, обладает способностью суждения, даром схватывать полученные извне впечатления, подводя их род знакомые, готовые, зафиксированные в словах понятия. Однако суждения его «пригнаны друг к другу, между ними нет достаточно тесной логической связи, они не составляют единой и неразрывной системы положений, построенной на общем принципе и свободной от скачков и провалов»3.
     Чацкий действует под влиянием непосредственных импульсов, реагирует только на то, что у него перед глазами, гиперболизирует частное, конкретное, непосредственно представляющееся, вырывая из сложной ткани действительности отдельные нити и упуская при этом из виду, что нить – только часть этой ткани. Ум Чацкого не выходит за пределы ума фиксирующего, анализирующего, критикующего (но не критического). «Умный Чацкий не знает, по существу, людей, - пишет С. И. Данелиа, - не знает света и настоящей причины его пороков, иначе негодование его было бы, без сомнения, гораздо умереннее. Не знает Чацкий даже Софьи, … Чацкий не знает самого себя»1. И незнание это, которое никак нельзя назвать «премудрым», проистекает от того, что Чацкому «не достаёт ума» синтетического, творческого и комбинирующего. Слишком он для такого ума впечатлителен, слишком, по словам пьесы, «чувствителен» - слишком зависит
от непосредственно воспринятого. Ниспровергая устои фамусовского общества, Чацкий представления не имеет, чего же он хочет взамен; он не способен строить, созидать, у нет положительного идеала, вырабатываемого умением «заглянуть далеко в будущее и увидеть там последствия своей работы. Дара предвидения нет у этого ума, ибо дар этот даётся человеку размышлением, рассуждением, рефлексией»2.
     Не полемизируя прямо с Грибоедовым, утверждавшим, что в его комедии «25 глупцов -  на одного здравомыслящего человека», и всем ходом своих рассуждении  С. И. Данелиа убедительно доказывает, что менее всего Чацкий как раз и отличается «здравым смыслом», тем самым common sense, который издавна превозносят англичане, ибо «резкостью, крутостью и прямолинейностью своего ума Чацкий скорее отпугивает окружающих, чем вовлекает их в сферу своего влияния; и поэтому называть его, по примеру Овсянико-Куликовского, моралистом, учителем и проповедником было бы ошибкой. Учитель и проповедник убеждают и исправляют людей, но кого убедил и исправил Чацкий? Это строптивый ум, которому субъективно не дано победить…»3.
     Суммируя свои положения, С. И. Данелиа приходит к заключению, что содержащееся в пьесе представление об уме Чацкого совпадает с пониманием ума, характерным для просветителей XVII – XVIII веков. Они, сами обладая преимущественно умом различающим, анализирующим, феноменализирующим, но отнюдь не творческим, синтезирующим и организирующим, теоретически пытались доказать, что ум есть только аналитическая функция. Тем самым «Горе от ума» выдаёт зависимость Грибоедова если не непосредственно от философии Просвещения, то, во всяком случае, от причин или источников, породивших эту философию.
     Однако, сходясь с рационалистами эпохи Просвещения в понимании ума, во-первых,
как анализирующей и критикующей способности и, во-вторых, как единственной в своем роде причины всех изменений в человеческом обществе, «Горе от ума», по мнению
С. И. Данелиа, резко расходится с ними в этической оценке социального и индивидуально-нравственного значения ума. Для  рационалистов  XVII – XVIII веков ум был фактором и индивидуального и общественного прогресса, залогом счастливого будущего, которое они отождествляли с нравственным совершенствованием, как отдельной личности, так и общества в целом.
     В произведении же Грибоедова ум, будучи источником мнимых, кажущихся радостей, является в то же время причиной действительного горя, поскольку логическое содержание ума есть анализ, расчленение, разложение, а, следовательно, разрушение и гибель. При этом «горе» для Грибоедова, то есть горе как философское понятие, в интерпретации
 С. И. Данелиа есть не относительное зло, которое, заключаясь в разрушении и гибели эмпирического мира, тем самым возрождает его к жизни на новых, высших началах,
а зло абсолютное, то есть позитивно-реальный мрак, позитивно-реальное небытие.
     «Что всякое конкретное разрушение есть созидание нового, хорошего – это было открытием диалектической философии, до которой пьеса Грибоедова не доросла, не имея для этого исторических предпосылок»1.            
     Расхождение между просветителями и Грибоедовым в оценке нравственно-эстетического значения ума С. И. Данелиа объясняет историческими причинами.
 «… Между рационалистами  XVII – XVIII столетий и Грибоедовым, - пишет он, - возвышалась огромная вершина Великой французской революции.  Рационалисты восходили к этой вершине, Грибоедов же перевалил её (по крайней мере, хронологически и субъективно).
 Рационалисты пребывали…  в сфере господства стихии разрушения и критики эмпирически существующего, так как это… существующее было дореволюционным,
от средневековья унаследованным и историей уже осужденным.
      Для Европы же эпохи Грибоедова данное (время) было пореволюционным… требовавшим не разрушения, а пополнения и систематизации. Отсюда ясно, что ум, понятый как начало разрушения, для идеологов XVII – XVIII столетий не мог по специальной закономерности явлений не быть нравственно-хорошим фактором; а в представлении же Европы эпохи Грибоедова …ум это стал фактором нравственно-дурным»2.
       Таким же образом, пьеса Грибоедова вплотную подошла к задаче преобразования понятия ума и замены представления о нём, как о факторе разрушения каким-то новым представлением, позволяющим сменить нравственно-отрицательную оценку на нравственно-положительную. Однако «Горе от ума» не сумело по историческим причинам не только справиться с этой задачей, но и субъективно осознать её, не будучи в состоянии примирить своё представление об уме с условиями пореволюционной европейской жизни и так и оставшись в зависимости от просветительского понятия ума.
     Эта безнадёжность оценки объективного значения ума особенно ярко проявилась в образе Чацкого. Отрицая фамусовскую среду, к которой он принадлежит по рождению и воспитанию, Чацкий является, по выражению  С. И. Данелиа, «отрицателем отрицания»,
поскольку само фамусовское общество является отрицанием более широкого народного начала. Однако это не то диалектическое отрицание отрицания, которое в результате приводит к утверждению, являясь необходимым звеном развития по спирали, развития нового, более вершенного. Отрицание отрицания мыслится здесь не как преодоление отрицаемого, а «лишь как новый конкретный факт отрицания, только углубляющий раз начатый процесс разложения и гибели. Отрицание отрицания есть для пьесы не снятие…  а уничтожение, не диалектическое, а движение… по прямой линии в раз начатом направлении»1.
     Именно отсюда, по мнению учёного, из того, что пьесе чуждо диалектическое понятие синтеза или примирения противоположностей, и проистекает отсутствие в ней положительного идеала. Художественно верно изображая эмпирическую действительность, предполагая своим «крайним результатом» критику (понимаемую как анализ и отрицание) эмпирически воспринятого, пьеса Грибоедова не содержит никаких намёков на способ преодоления этой критикуемой действительности, на преобразование ее в сторону идеала.
     Отсутствие в пьесе положительного идеала проистекает «не от того, что у Грибоедова
не хватило художественного умения изобразить, чем кончил Чацкий (поскольку именно Чацкий по логике вещей должен был оказаться носителем положительного идеала пьесы), а от того, что Грибоедов был убеждён, что он кончил ничем (это разрядка - Н. С.)»2.          
 Итак, С. И. Данелиа считает, что пьеса Грибоедова возвышается на обширном философском мировоззрении… и, несмотря на всю свою художественную объективность,… выдаёт начала, по которым можно проникнуть в это мировоззрение, чтобы облечь его в отчётливые формулы»3…
     Параллели историзма взглядов на то или иное произведение могут и пересекаться, и скрещиваться, и совпадать в трёхмерной реальной действительности, но оно может быть и многомерным, если увлечься математикой или физикой.
     Излагая  причины, побудившие С. И. Данелиа, взяться за философскую интерпретацию гениальной комедии Грибоедова,  он писал: «… Ни одно художественное произведение не может считаться вполне изученным, если точно не выяснено содержание взглядов, нашедших в нём своё выражение, ибо исследование явления не может быть исчерпанным абсолютно, пока остаётся точка зрения, которая ещё не была применена к его изучению (просто разрядка -  Н. С.)»4.      
…………………………………………………………………………………………………

1. Журнал - «Литературная Грузия  №2. 1980 г. Статья. Нелли Солод.
    «Горе от ума» в интерпретации С. И. Данелиа.
2. «О философии Грибоедова»  - С. И. Данелиа – 1930 г, 1 издание. (1940 г, 2 издание).
В книге: «Философские исследования», Тбилиси, 1977 г.
 3. Дополнения к исследованию – «О грузинских связях русских писателей».
 Кобаидзе Н. И. Москва. 2025 г. Проза. Ру.
  «Духовное единение». В. Шадури.
…………………………………………………………………………………………………..
1. С. И. Данелиа. Книга. «Философские исследования».
Тбилиси, 1977, с. 312, 316, 320, 323, 325, 327, 333, 344, 362, 373.
2. Там же, с.309, 318, 327 – 328, 345, 354, 363.
3.  Там же, с.311, 336, 344, 379.
4. Там же. 323 – 324, 308.
5. Там же, с.314., 337.
6. Там же, с.316.
……………………………………………………………………………………………………..
Автор – Н. И. Кобаидзе.