Зеркало спящих теней

Папки с рукописями, каменные пряслица, керамическая фигурка с «неопознанными символами», привезённая из экспедиций, книги – всё это наполняло кабинет на третьем этаже исторического факультета Петербургского университета. Дмитрий Валерьевич Гордеев – доцент кафедры археологии, специалист по Шумеру – сидел за столом, вглядываясь в трещины на глиняной табличке на фото, которое ему вчера передал по электронной почте коллега из Британского музея. 
«…и когда опустится ночь над Уруком, Зеркало Спящих Теней откроет путь к тем, кто не ушёл, а лишь уснул…»  Эти строки, выцарапанные клинописью четыре тысячелетия назад, не были похожи на обычный храмовый гимн или хозяйственный отчёт. Это было предупреждение или приглашение. 

 «Верить или не верить?» – размышлял Гордеев, он всегда считал себя рациональным учёным. Но эта табличка… Она не вписывалась. Шумеры писали о богах, о войнах, о налогах – но не о «зеркалах», ведущих в иное. «А если это метафора?» – пытался убедить себя Дмитрий. Но слишком уж точны были детали: координаты храма в Ниппуре, упоминание «теней», которые «шепчут имена». И главное – он уже слышал это раньше. 

Картер Вильямс, полубезумный археолог, который в 1923 году исчез в Месопотамии, оставил записки с теми же словами. Вильямс писал, что нашёл «врата», но его сочли сумасшедшим. Теперь Гордеев держал в руках подтверждение.

Дмитрий Валерьевич стоял у окна, вглядываясь вдаль. Он погрузился в раздумья и по привычке засунул руку в тёмно-русые волосы, с проседью от чего они становились растрепанными. Рост Гордеева средний, телосложение скорее худощавое, но подтянутое. Фигура выдаёт кабинетного работника: чуть сутулые плечи от долгих часов за архивными документами и книгами, но осанка прямая, сохранившаяся с военной кафедры университета. Небольшая родинка красовалась над левой бровью и едва заметный шрам на подбородке, оставшийся после неудачного восхождения на археологические раскопки в горах в студенческие годы.

Внезапно дверь распахнулась и в кабинет вошёл Сергей Петрович, заведующий кафедрой.
Любопытство и лёгкая зависть светились в глазах. Он сжал виски:
– Ты что, серьёзно?! Дмитрий, это же бред! Ты хочешь бросить всё и рвануть в Ирак из-за одной таблички?  Посоветовался бы лучше с искусственным интеллектом.
– ИИ здесь не поможет. Он перекапывать песок в пустыне не будет. А это не просто табличка. Это ключ. 
– К чему? К мифу?  Там же песчаные бури.
Дмитрий Валерьевич улыбнулся:
– Я вырос на Волге, в деревне Горный Шумец. Деревня стоит на песках. Так что песчаных бурь я не боюсь.
Гордеев замолчал. Он не мог объяснить, почему верил. Может, потому что последние годы чувствовал: его работа – лишь перебирание осколков прошлого, а не поиск истины. 
А тут – шанс найти нечто большее.  Что, если это правда? 

Юношеские мечты вдруг зазвучали в сердце. В библиотеке, среди старых отчётов, он нашёл ещё одну запись. В 1987 году группа советских археологов проводила раскопки возле Ниппура. Через неделю их нашли мёртвыми. В отчёте написали: «отравление угарным газом». Но один из них перед смертью успел отправить телеграмму: 
«ОНИ НЕ СПЯТ. ОНИ ЖДУТ». Что, если «Зеркало» – не метафора? Что, если это портал? Или устройство, открывающее дверь туда, где древние боги (или не-боги) до сих пор живы?  А может, это просто галлюцинации уставшего учёного. Но Дмитрий уже чувствовал зов. 

Чемодан стоял у двери. Билет в Багдад – на завтра.
– Ты с ума сошёл, – сказала Лена, его бывшая жена, когда он позвонил ей проститься. 
– Возможно. Но если это правда… 
– А если нет? 
Он улыбнулся: 
– Тогда хотя бы будет интересно. 

Коллеги единогласно были против его поездки, но помогали собраться. Дождь хлестал по окнам такси, пока машина петляла по ночному Петербургу к аэропорту. Гордеев нервно перебирал в кармане копию таблички, свёрнутую в трубочку. На его узком лице, с резкими чертами, будто высеченными временем, ещё мелькало сомнение: «А если это билет в один конец?»

«Не лезь, куда не просят», – внезапно всплыло в памяти.  Это была любимая поговорка его деда, старого военного переводчика, прошедшего Афганистан. В детстве Дмитрий смеялся над этим – он всегда лез, куда не просили: в запретные чердаки, в подвалы с архивными делами, в споры с преподавателями. Теперь фраза звучала зловеще. 

Игра воображения началась. В аэропорту его ждал первый удар.
– Рейс в Багдад задержан, – равнодушно сообщила девушка за стойкой. – Из-за песчаной бури. Возможна отмена. «Не время, – мелькнуло в голове. – Кто-то или что-то тормозит меня».

Едва он собрался ругнуться, как вдруг увидел его. 
В дальнем углу зала, у стойки с кофе, стоял высокий мужчина в тёмном пальто. Незнакомец не смотрел в его сторону, но Гордеев почувствовал – тот следит за ним. 
И самое странное – в руке у мужчины была книга в красном переплёте. 
Точная копия той, что Дмитрий видел в кабинете у Вильямса на фотографиях 20-х годов. 

Гордеев резко шагнул вперёд, но в тот же момент раздался громкий треск – над его головой лопнула лампа, осыпая осколками. Люди вскрикнули, охранник засвистел. Когда Дмитрий обернулся, незнакомца уже не было. Только на сиденье рядом осталась лежать визитка. На ней – три слова, выведенные аккуратным почерком: «Они проснутся первыми». 

Телефон завибрировал. Неизвестный номер. 

– Гордеев? – хриплый голос, акцент – то ли восточный, то ли балканский. – Откажись от поездки. 
– Кто это? 
Пауза. Потом: 
– Ты не первый, кто ищет Зеркало. Остальные… не вернулись. 
Щелчок. Гул мёртвой линии слился с гулом аэропорта. 

Громкоговоритель объявил посадку. Рейс внезапно восстановили. 
Дмитрий сжал визитку.  «Не лезь, куда не просят», – снова прошептал в голове голос деда. 
Но он уже не мог остановиться. 

– Посадка на рейс SU-215, – раздался голос. 

Гордеев достал билет и шагнул к выходу на посадку. 

Багдад встретил Дмитрия Гордеева удушливым ветром, несущим песок с пустынных равнин. Воздух дрожал от зноя, словно сам город был миражом – вот-вот рассыплется, если к нему прикоснуться. Гордеев стоял у глиняной стены чайханы, потрескавшейся от времени, и чувствовал то же самое: хрупкость реальности. «Не лезь, куда не просят». 
Но он уже здесь. 

Гордеев прошёл во двор полуразрушенного караван-сарая, где ему представили команду: двух рабочих и водителя джипа. Первый рабочий, он же проводник – Али Рашид, низкорослый, жилистый, с лицом, похожим на высохшую речную глину – все морщины на нём казались трещинами древней клинописи. 
Второй – Маруф, лет сорока, с лицом, словно вырезанным из темного дерева. Говорил мало, но каждое его слово было весомо. В его глазах читался опыт десятков переходов через пустыню. 

– Когда выезжаем? – спросил Гордеев. 
– На рассвете, – ответил Маруф. – Днем песок жарит так, что и джинны прячутся. 
Юсуф, водитель, засмеялся и что-то быстро сказал на арабском. Маруф хмуро перевел: 
– Он говорит, что в пустыне есть места, куда даже джинны не ходят. 

– Например?
– Там, где спят тени, – ответил Юсуф уже по-английски, и его улыбка вдруг потухла. 

Водитель коренастый, с руками, привыкшими крутить баранку не хуже, чем мясо на шампурах. Лицо – карта дорог: морщины у глаз от солнца, глубокие складки у рта от вечного «ну что там впереди?»

Гордеев почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он внимательно посмотрел на свою команду и вздохнул. Пустыня ждала.

Джип, загруженный продуктами и водой, быстро катил по дороге.
– Ты ищешь Зеркало, –утвердительно сказал Али, даже не спрашивая. Глаза узкие, желтоватые, как у старого шакала.
– Я водил туда других, они не вернулись. 
– А ты вернулся? 
Али хрипло рассмеялся: 
– Потому что я не входил. 

Позже Али развернул перед Гордеевым кусок пергамента – перевод какого-то монаха-кармелита, сделанный лет триста назад. 
Текст был корявым, сломанным, будто писался в спешке или страхе: 
«…и было дано жрецам Ниппура Зеркало, коим не смертные, но цари лицезрят. Ибо оно есть врата меж первым миром и тем, что ниже звёзд… 
…и если дерзкий возьмёт его в руки, да узрит он не своё отражение, но тех, кто спит в нём, ибо они спят, но сны их – яды…» 

– Что это значит? – спросил Гордеев. 
– Оно показывает то, что должно оставаться скрытым, – прошептал Али. – Говорят, тот, кто посмотрит в него, увидит истинных страшилищ с горящими глазами. И… они увидят его. 
Ветер завыл в след джипу, словно в ответ. 
Они ехали на юг, к руинам Ниппура. Добравшись до окраин, разбили лагерь.

Пустыня затаила дыхание.  Сперва это было лишь легкое движение на горизонте – желтоватая дымка, стелющаяся над барханами. Маруф первым заметил и остановил джип, щурясь в тревожную даль. 

– Не просто буря... 

Воздух загустел, наполнился электрическим напряжением. Песок под ногами начал вибрировать, будто под землей пробудилось что-то огромное. 

И тогда ветер заиграл с ними в жестокую игру. 

Сперва очертания были расплывчаты – просто игра света и тени. Но через минуту силуэты обрели форму: 

– Аллах акбар... – прошептал Юсуф, отступая. 

В клубящейся песчаной стене четко проступили фигуры. Высокие, слишком высокие для человека, с непропорционально длинными конечностями. Они двигались рывками, как плохо управляемые марионетки, но их направление было очевидным – к лагерю. 

Гордеев почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Это не было миражом – песчаные существа повторяли одно и то же движение – подносили что-то к лицевой части, где должны быть глаза. 

– Зеркало... – вдруг понял он. – Они ищут Зеркало. 

Ветер завыл с новой силой, и на мгновение, всего на одно страшное мгновение, песчаные фигуры разом повернули головы в их сторону. 

Потом буря схлынула так же внезапно, как началась.  На песке, где стояли существа, не было ни следов, ни отпечатков. 

Только ровные круги, будто кто-то втыкал в песок невидимые зеркала.
Все ошеломлённо смотрели друг на друга. Первым пришёл в себя Гордеев. Бодрым голосом он заявил:
– Это всего лишь миражи. Мы все устали с дороги.  Поедим и отдыхать. Рано вставать на раскопки.
Утром Юсуф спросил у Маруфа:
– Ты видел следы вокруг лагеря? Очень много следов.
Маруф огляделся по сторонам и никаких следов не увидел:
– Исчезающие следы. Может, и не было их во все.

Раскоп начали у полуразрушенного зиккурата. И тут земля провалилась. Гордеев и двое рабочих рухнули вниз, в темноту, и приземлились на груду костей.
Фонарь выхватил из тьмы испуганные лица рабочих.
– Надо выбираться, – прошептал Али.

Последним вытащили Гордеева. Когда он оглянулся, вход в туннель был завален, будто его и не было. Но на песке у его ног лежала табличка.  С одной строчкой: «Они знают, что ты тут». Гордеев и рабочие бежали, спотыкаясь, падая, чувствуя за спиной горячее дыхание пустыни, словно из печи. 

Ночью, когда экспедиция спала, Гордеев вышел из палатки. Вдали, на гребне дюны, стояла фигура. Высокий мужчина в темном пальто (но как? здесь, в пустыне?).  Он не двигался, просто смотрел. А потом медленно поднял руку – и поманил. Археолог юркнул в палатку.

Той же ночью пропал Али. Он унёс почти весь запас воды. Оставшиеся нашли его следы, ведущие в пустыню – и оборванные у старого колодца, будто он испарился. Рядом, на камне – знак: три перекрещенные линии. Точно такой же был на табличке. 

Дмитрий Валерьевич Гордеев сжимал в руках потрёпанную статью Картера Вильямса, где на последней странице кровью было выведено: «Оно меня видит» и знак: три перекрещенные линии. Рациональный учёный в Гордееве кричал, что нужно вернуться – никакой артефакт не стоит безумия. Но другая часть, та, что когда-то заставляла мальчишкой забираться в запретные катакомбы, шептала: «Ты уже близко».

Жара сгущалась. Песчаный ветер гудел. Маруф сидел на камне, пересчитывая почти пустые бурдюки. Гордеев подошёл, его губы потрескались от жажды. 

– Ещё день. Всего один. Мы почти у цели. 

Раздался резкий голос Маруфа:
– У цели? У нас воды на полдня. Юсуф с утра бредит.  Нет воды, нет тени, только смерть в песках!
Он бросил флягу к ногам Дмитрия.
– Мы идём обратно.
– В Ниппуре есть колодцы. Шумеры строили систему.
– Которой четыре тысячи лет, доктор! Ты видел эти руины? Даже скорпионы там дохнут! 
Наступила тишина. Где-то вдали упала горсть песка.
– У нас нет выбора. Мы оставим всё лишнее в лагере, – тихо сказал Гордеев.

Маруф горько засмеялся: 
– Лишнее? – Он развязал мешок, вытряхнул содержимое: папку с записями Гордеева, образцы керамики. – Вот твоё – лишнее. Еда или твои бумажки? 

Гордеев молча поднял страницы, стёр песок с клинописных зарисовок. 

– Ты умрёшь за буквы, которых не понимаешь, – вдруг спокойно проговорил Маруф.
– А ты – за верблюда, который тебя не помнит. 
Повисла долгая пауза. Маруф вдруг швырнул ему почти пустой бурдюк.

Юсуф молчал, но его глаза говорили то же самое. Гордеев уговорил его работать вместо сбежавшего Али.
– Я заплатил за три дня пути, – сквозь зубы процедил Гордеев. 

– Ты заплатил за жизнь, – огрызнулся Маруф, – и мы её тебе сохранили.  Завтра, если не найдём воду – поворачиваем. Клянусь, пристрелю тебя сам, если увижу, как ты начинаешь копать песок руками. 

Ночь опустилась на лагерь, как пропитанная смолой ткань – плотная, липкая, удушающая. Они сидели у потрескивающего костра, но пламя не давало тепла, лишь отбрасывало неестественно длинные тени. 

Первым заговорил Юсуф. 

– Вы... видите его тоже? 

Гордеев поднял голову. На краю света, там, где пустыня сливалась с черным небом, стояла фигура в рваном пальто. Оно развевалось в безветрии, как крылья летучей мыши. 

– Картер Вильямс, – прошептал Гордеев. 

– Нет, — Маруф сжал нож. – Это не человек. 

Фигура сделала шаг вперед. И еще один. Ее движения были слишком плавными, будто кости под кожей ломались и срастались заново с каждым движением. 

– Он показывает нам одно и то же, – внезапно понял Юсуф. – Смотрите! 

В дрожащем воздухе перед ними разом возникли три зеркала. В каждом – разное отражение: 

– Это не галлюцинации, – хрипло сказал Гордеев. – Это предупреждение. 

Фигура в пальто подняла руку – и зеркала разбились одновременно. Осколки упали в песок, но вместо того, чтобы исчезнуть, начали прорастать тонкими черными щупальцами. 

Юсуф заорал. Когда они в ужасе отпрянули, видение растворилось. 

К ним подошёл старый бедуин. Песок скрипел на зубах, когда все замерли, глядя на неожиданного гостя. Старик стоял неподвижно, его выцветшие глаза, похожие на выгоревшие на солнце монеты, скользили по каждому из них. Ветер трепал его рваный бурнус, но сам он казался частью этого пейзажа – древним, как сами руины. 

– Зачем кричите? Зачем вызываете песчаную бурю? Вызываете бурю? – повторил он, и его голос звучал как шелест перекати-поля. – Крики в пустыне – это молитва ветру. А ветер здесь... слушает. Ниппур – не просто руины.
Все ошалело смотрели на старца.
Гордеев перевёл дыхание, почувствовав, бегающие по спине мурашки. Он шагнул вперед, стараясь говорить спокойно:   
– Вы говорите, что Ниппур – не просто руины. Почему? Что вы имели в виду? 
– Разве учёные не знают? – прошептал он. – Экур не разрушен. Он... спит. 

Юсуф нервно засмеялся: 
– Старик, мы ищем воду, а не сказки!

Но бедуин продолжал, словно не слыша его: 
– Жрецы поставили стражу. Из песка и времени. – Он указал дрожащим пальцем на дальние развалины. – Там, где стоял храм, сейчас пусто. Но если подойти ближе... 

Внезапно ветер стих, и в наступившей тишине его слова прозвучали особенно чётко: 
– ...вы увидите, что пустота смотрит назад. 

Маруф резко встал: 
– Хватит! Мы уходим. 

Но Гордеев не отрывал взгляда от старика. Что-то в его словах насторожило.
– Какая стража? – спросил он. 
Бедуин только улыбнулся – беззубо, печально. 
– Ты уже видел их. В бурю.
Старец, усмехаясь, поправил чалму: 
– Ты стоишь не на песке, учёный. Ты стоишь на пороге. Здесь земля дышала именем Энлиля, а жрецы шептали законы самим звёздам. 

Юсуф нервно перебирал чётки: 
– Говорят, цари получали здесь власть... 

Старец резко оборвал: 
– Не получали. Вымаливали. Без благословения жрецами храма Экура, построенного самим Энлилем, трон царей был лишь кучкой глины. Энлиль давал власть – и Энлиль забирал её, – старец бросает горсть песка в ветер. – Его храм был лестницей – с неба на землю. И обратно. 

Маруф хмуро: 
– А зеркало? Какое отношение оно имеет к храму? 

Старец вдруг насупился, понизил голос: 
– Ты спрашиваешь о «Зеркале Спящих Теней»?..
Ветерок поднял песчаное облачко.
– Оно – инструмент для проверки царей. Простым смертным вообще заглядывать в него нельзя. Не для них оно.
– Древние тексты утверждают, что Зеркало показывает не просто отражение... – подал голос Гордеев.
– Что оно может показать такого, чего человек не знает о себе сам? – перебивая, скептически сказал Маруф.
Юсуф задумчиво провёл пальцем по песку:
– Мой дед говорил, что истинное зеркало отражает не лицо, а мысли, что внутри головы. Но что если оно показывает... больше?
– Оно открывает то, что скрыто даже от тебя самого, – хрипло прошептал старец. – Твои страхи, о которых ты боишься думать. Мечты, в которых не признаёшься. Вот на такие мысли царей и проверяли. Зеркало, как говорят предания, заставляет встретиться лицом к лицу с внутренними демонами.  Не всем царям удавалось пройти это испытание.

Гордеев оживлённо:
– Именно! Это инструмент познания. Он позволяет увидеть глубинные слои психики, понять свою истинную природу...

– И сойти с ума от этого знания! – резко добавил старец. – Разве ты не читал, что стало с теми, кто смотрел в него слишком долго?

Юсуф вздрагнул:
– Говорят, один купец увидел в нём всех своих предков... и всех своих потомков, которые никогда не родятся. Он не вынес этого.

– Оно соединяет не только с твоими чёрными мыслями, но со всеми, кто был до тебя. Со всей человеческой историей, – мрачно сказал старец.

Юсуф прошептал:
– Может, поэтому его называют "Спящих Теней"? Оно будит то, что должно спать до поры до времени?

– Ах! Молодёжь, молодёжь. Тени спят не в зеркале. Они спят в нас. А зеркало... оно просто открывает дверь.

Наступило тягостное молчание. Даже костёр будто погас на мгновение.

Гордеев после паузы возбуждённо сказал:
– Но если научиться контролировать этот процесс... Представьте, какие знания, можно получить!

Маруф горько усмехнулся:
– Знания? Или проклятие? Некоторые двери лучше не открывать, доктор.

Песчаная буря налетела внезапно. Один миг – и мир сузился до жёлтого марева, где не было ни верха, ни низа. Когда она стихла, старца ни где не было, будто растворился в песчаном вихре. 
Юсуф воскликнул:
– Джинн... 

Гордеев смотрел в ту сторону, где исчез старик, и вдруг понял: 
– Нет. Хранитель. 

На песке, где стоял бедуин, не было следов. 

Дмитрий Валерьевич Гордеев пробудился, словно из сна, вплетённого в иную реальность. Его губы, иссушенные ветрами бесконечности, ощутили горький привкус песка – не просто вещества, но праха забытых цивилизаций. Он сплюнул, и этот жест казался символом отвержения ложных миров. Перед ним, словно стражи лабиринта, замерли Юсуф и Маруф – их глаза, тёмные и неподвижные, отражали не тревогу, но древнее знание о тщетности пути. 

– Пей, – произнёс Маруф, протягивая Гордееву флягу, и его голос прозвучал как эхо из утраченной хроники. – Пока ты сражался с тенями, Юсуф съездил в город за водой и едой. Это место отвергает нас. Здесь становится опасно. Надо возвращаться.

Гордеев покачал головой, и в его жесте угадывалась упрямая вера адепта, готового принять гибель ради лика истины.
– Нет! Нет, ребята, мы где-то у цели. Я это чувствую. Давайте попробуем ещё раз найти дорогу в храм. Храм близок. Он скрыт не в песках, а в складках времени. 

Пустыня, этот вечный сфинкс, хранила молчание. Но когда они сделали ещё шаг, земля предательски растворилась под ногами – не обвал, а разрыв. Гордеев падал вниз, в зияющую бездну, которая была не пространством, но отсутствием всех пространств, чёрной страницей, зачёркивающей саму себя. 

Гордеев с трудом выбрался из засыпанного песком туннеля, его руки были исцарапаны, а в ушах всё ещё звенел шёпот: «Они проснулись». Перед ним открывался зал древнего храма – круглый, с высоким потолком, испещрённым клинописью. В центре на каменном пьедестале лежало «Зеркало Спящих Теней» – чёрный отполированный обсидиан, в котором не было отражения. 

И тут раздался голос: 
–Я знал, что ты дойдёшь. 

Из тени вышел Али. Но это был уже не тот проводник. Его глаза больше не походили на шакальи – теперь они были совершенно черными, без белков, без зрачков. 

–Ты... ты один из них? – прошептал Гордеев. 

Али улыбнулся. 
–Нет. Я страж. Последний, кто должен был убедиться, что никто не коснётся Зеркала. 

Где-то позади раздался стон. Гордеев обернулся – Маруф и Юсуф лежали на полу, скованные невидимыми силами. Их глаза были широко открыты, но они не могли пошевелиться. 

– Что ты с ними сделал?! 

–Ничего. Это храм. Он сам решает, кто достоин приблизиться. 

Али указал на стену за пьедесталом. 

– Ты хотел правду? Прочти. 

На камне была высечена надпись: 
"Кто смотрит – тот отдаёт взгляд взамен. 
Кто берёт – тот отдаёт себя. 
Кто знает – тот забывает. 
Выбирай." 

Гордеев понял – это не просто предупреждение. Это условие. 

– Что будет, если я возьму Зеркало? 

– Ты станешь дверью. Они войдут в ваш мир через тебя. 

– А если нет? 

– Ты умрёшь. Они всё равно проснутся. Но позже. 

Гордеев медленно протянул руку. 

В тот же момент Зеркало засветилось – не отражением, а кроваво-красным мерцанием. Стены храма затряслись, песок посыпался с потолка. 

– Ты разбудил его! – закричал Али. 
Гордеев посмотрел на зеркало. В нём что-то шевелилось. 

Дмитрий Валерьевич Гордеев, подобно тем вавилонским мудрецам, что предпочитали истину собственной жизни, принял условие древней клинописи: "Кто знает – тот забывает". Ибо что есть учёный, как не вечный узник Александрийской библиотеки, готовый променять весь мир на единственную запретную книгу? 

Последним, что он увидел, стало собственное отражение в полированном обсидиане – улыбающееся, чуждое, будто некто примерял его облик, как перчатки. Это был он и одновременно не он, словно кто-то надел его лицо, как маску. 

Очнулся он среди руин, что были старше самого времени. Юсуф и Маруф сидели, отвернувшись друг от друга, словно боясь увидеть в глазах соседа тот же ужас, что поселился в их собственных. Зеркало исчезло, оставив после себя лишь глиняный осколок с надписью: "Ты носишь знание внутри" – фразу, столь же безнадёжную, как и "Бог мёртв" Ницше. 

На горизонте, где пустыня целуется с небом, стоял человек в выцветшем пальто – вечный скиталец Картер Вильямс, его предшественник в этом странном чистилище. Его жест содержал в себе всю двусмысленность мироздания: это могло быть и приглашением, и прощанием, и просто игрой света на песке. 

– Мы выбрали разные условия, – прошептал Гордеев, понимая, что говорит не столько Вильямсу, сколько самому себе. 

Когда они втроём бежали через пустыню (или, может, это пустыня бежала сквозь них?), Гордеев осознал страшную истину: песок больше не жёг его ступни, ибо он сам стал частью этого вечного пейзажа. Голоса в его черепе шептали на забытом языке:
«Мы – библиотекари забытых истин.
Ты – свиток для нашей каталогизации».

И это не были метафоры – это было свидетельство того, что знание, подобно паразиту, теперь жило внутри него, пожирая своего носителя. 

Зеркало показало ему правду.  Что Гордеев увидел в зеркале? 
Не богов. Не демонов. Существ, для которых шумерская цивилизация была лишь мимолётной плесенью на теле вечности. Они уснули, когда мир стал слишком тесен для их форм, обратившись в генетические сны, в архетипы, в математические константы. 

Теперь, через трещины в реальности (каковыми являются все артефакты), они возвращались – не как завоеватели, но как архивариусы, пришедшие провести инвентаризацию своего бывшего владения. 
В редкие моменты ясности Гордеев ловил себя на вопросе: 
 «А это вообще я?» 

Его воспоминания были на месте. Но реакции – чужие. Он больше не боялся. 
А должен был. Потому что фигура в тёмном пальто – не преследователь. 
Она – предупреждение. 

Он понял это в багдадском отеле, когда в зеркале ванной не увидел своего отражения.
За его спиной медленно проступил силуэт. 

– Картер Вильямс?! – хрипло сказал Гордеев. 
Человек в пальто кивнул. Не сторож. Не охотник. Последний, кто сопротивлялся. Как и ты. Пока не стало слишком поздно. Гордеев осознал: Вильямс пытался остановить его. Не чтобы спасти мир. Чтобы спасти его. 

Гордеев стоял на крыше отеля, глядя на огни Багдада. Нет, не спрыгнуть с крыши – для этого он был слишком реалистом. Он хотел быть ближе к небу.
Голоса умолкли. Впервые за дни. Потому что они больше не нуждались в словах. 
Гордеев поднял руку – и огни погасли. Не в городе. В его сознании. Он больше не Дмитрий Гордеев. Он сосуд с забытыми знаниями. Как писал один поэт: «Мы становимся тем, что познаём». И теперь Гордееву предстояло узнать, было ли это благословением или проклятием.

Утром в номер постучались. Горничная нашла дневник – открытый на последней странице. 
Там было написано: «Теперь ты сосуд, наполненный знаниями, которые ты не помнишь. Твой удел – поиск истины».

В Большой аудитории исторического факультета Петербургского университета яблоку негде было упасть – собрались и первокурсники, и аспиранты, и маститые учёные с каменными лицами. Собрались те, кто жаждал истины, и те, кто пришел посмеяться над её тенью. В центре – Дмитрий Валерьевич Гордеев, человек, вернувшийся из пустыни. Все ждали доклад доцента кафедры археологии Дмитрия Валерьевича. Ходили слухи, что он докопался до «Зеркала Спящих Теней» – артефакта, о котором раньше говорили лишь шёпотом. 
Вошёл мужчина: сутулые плечи расправлены, осанка прямая, в тёмно-русых волосах чётко выраженная седая прядь, притягивающая внимание.

Он начал речь, и каждое его слово падало в тишину, как камень в колодец без дна. Говорил медленно, словно подбирая каждое слово, но мысли его путались, будто он сам не до конца понимал, о чём рассказывает. 

– И если присмотреться, даже в самом чёрном дне есть невидимые оси координат, на которых можно разложить радугу. Ведь геометрия эмоций – не Евклидова. Здесь параллельные могут встретиться, а сумма углов твоего сердца – быть больше, меньше или вовсе не поддаваться вычислению. Вы в детстве все читали сказку «Серебряное блюдечко и наливное яблочко», – произнёс он, и его голос был похож на скрип пергамента, а по залу пробежал лёгкий шёпот. – Помните, как девица приговаривала: «Катись-катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай мне города и поля, леса и моря, и гор высоту, и небес красоту!»
Он замолчал, будто давая слушателям время представить эту картину: яблоко, катящееся по блюдцу, а на нём – целый мир. В этой паузе между словами возникло то самое блюдце – математически совершенный круг, где кривизна пространства становилась магией, а неевклидова природа чувств обретала зримую форму. Катящийся плод соединял несоединимое.

– Это же первый русский планшет, – вдруг заявил Гордеев, и в зале раздался смешок. – Американцы даже название у нас слизали: наше «яблочко» – и их Apple. 

– Что он несёт? – громко возмутился длинноволосый первокурсник с последнего ряда. – А вместе они взяли из Библии: яблоко – символ знания (искушения), как в Эдеме. 

– Тише ты! – зашикали на него со всех сторон. 

Гордеев, казалось, не обратил внимания на пересуды и продолжил: 

– А «Аленький цветочек»? Разве мраморная стена из сказки Аксакова не напоминает вам экран или современный телефон? «…и стала она день ото дня чаще ходить в залу беломраморную, говорить речи ласковые своему хозяину милостивому и читать на стене его ответы и приветы словесами огненными…» – разве это не описание голосового помощника и монитора?  А написана она была в 1858 году. 

Зал замер. Кто-то переглядывался, кто-то качал головой, но большинство слушали, затаив дыхание. 

Потом Гордеев заговорил об экспедиции, о встрече со старцем в шумерской пустыне, о том, как тот рассказал ему о «Зеркале Спящих Теней». 

– Оно не лжёт, – прошептал учёный, и в его голосе вдруг появилась твёрдость. – Оно показывает правду. Но не ту, которую ты хочешь увидеть, а ту, которая есть. Не твой внешний образ, а внутренние образы твоих мыслей, эмоций. Они могут быть страшны как демоны или прекрасны как нимфы.

– А будущее? – крикнул юноша с последнего ряда, его голос дрожал, как стрелка компаса у магнитного полюса. 

Гордеев усмехнулся: 

– Будущее можно увидеть, если знать, как задать вопрос. Но я не знал. Я видел только… отблески. Осколки знаний. 

Он замолчал, будто колеблясь, стоит ли продолжать. Потом добавил тихо, почти шёпотом: 

– Вокруг нас – океан знаний. Вселенский интеллект, как ИИ. Нам остаётся только найти к нему ключ, научиться правильно составлять промпты.   

– А что вы видели? – не выдержал тот же первокурсник. 

Гордеев посмотрел на него, и в его глазах мелькнуло нечто тревожное. Он опустил голову, словно разглядывая что-то у себя в ладонях. 
– Я видел библиотеку. Бесконечную, как вселенная. Каждая книга в ней – жизнь. Каждая страница – момент. А на полях – пометки того, кто нас читает. 

Аудитория замерла. Даже скептики почувствовали холодок – будто по их спинам пробежал взгляд незримого библиотекаря. 

Гордеев поднял глаза. В них читалось что-то древнее, почти шумерское. 
Он глубоко вздохнул и прошептал слова, которые, казалось, были высечены где-то глубоко в лабиринтах его памяти: 
– «Всё знать, всё уметь… и молчать». 

Аплодисменты, прокатившиеся по залу, напоминали шум крыльев – не то ангелов, не то ночных бабочек, бьющихся о стекло. Никто так и не понял: то ли они хлопали за гениальную догадку, то ли за мастерски разыгранное безумие. Но когда аудитория опустела, на кафедре осталось лежать одно-единственное яблоко. Надкусанное.