Светлой памяти действительно талантливых

     Снова не найдя увлекшего бы меня чтива, так как перечитывать известного чуть не наизусть Валишевского не покатило, к тому же и знаю я листуар пур лямур России и Европы досконально, в уровень с каким доцентом, я опять принялся постепенно приходить к бешенству, не знаю почему, но уже с раннего детства заточилось мое психоэмоциональное состояние только и лишь по чтению. Я и кино люблю, но этот совершенно другой жанр хорош на пару часов в сутки, а читаешь куда как больше времени, но главное, чего я никак не могу найти с весны, когда буквально проглотил по - сути мемуары Борниша, имея в уме сыгравшего его Делона, не говоря о куда как профессиональней Трентиньяне, нету поистине увлекательного, чтобы воткнуть и не отрываться, забывая перекусить или сбегать поссать, валяешься на пузе перед читалкой и хаваешь впроглот. В башке мешанина, но прет нереально, меня так героин не тащил в прошлой жизни, честно. Впрочем, я и тогда не отказывался от книг, беся и раздражая сопутствующих знакомцев нарков, чаще всего, разумеется, из быдла, долбанных пэтэушников, с кем приходилось общаться поневоле. Ха, пара из них приезжала, когда я уже завязал, пришлось сказать прямо в глаза, что больше наведывать меня не надо, сказать чотко, что я общался с вами всеми из вынужденности, найти лавэ на отраву, приобрести отраву, изготовить отраву, а сейчас, когда я ушел в ремиссию и не употребляю тяжелых, то и общаться нет никакого смысла, поговорить - то мне все одно с вами не о чем. Один огорчился, счел, видимо, высокомерным, зато второй вкурил, сказав, что я всегда был не их. Конечно. Ваших тута нет.
    - Тута тока свои, - реготал в просини осеннего леса дедка Орелик рваны ноздри, что всю каторгу насквозь прошел, обнаружив там почти целиково малограмотных и часто просто глупых сидельцев, ведя сумеречных помыслами поляков сквозь трещобы Шварцвальда.
    - И кто тебе свой ? - вяло изображая поддельный интерес, интересовался пан Копычинский, стараясь не упустить оказавшегося слишком уж шустрым дедку из виду. - Московиты ?
    - Я с Масквы поганой давно утек, - склабился дедка, заводя регимент отважного партизана Лисовского поглыбже, поглыбже, в самую вот жуть и гиль, - я человек вольный, пан. Чу !
    Дедка пал на одно колено, настороженно прислушиваясь. Пан Копычинский мигом слетел с седла и уложил коня на бок, схоронившись с пистолетом за ним. Следовавшие за ними партизаны отступили в лес, где стали за деревьями, выпустив вперед лихой десяток хорунжего Суевича - Крамского.
   - Золотом, - басило в лесу, аж шишки падали и ветки гнулись, - золотом, чистым без обмана, полновесным золотом набивай карманы.
    - Фольклорный угольщик, - рассмеялся пан Копычинский, вставая было, - персонаж вымышленный, сказочный.
    Дедка Орелик ударил его под колено, заставляя упасть.
    - Нишкни, - прошипел страшно дедка, округляя глаза, - слишком ты прост, как я погляжу. Это, раз мы под началом Лисовского, либо сам Чубайс, либо бери выше.
    - Ельцин ? - ужаснулся пан Копычинский, оглядываясь в испуге в поисках подмоги от лисовчиков. - Восстал из ада ?
    На поляну вышли гуськом странного вида люди, держа на привязи, как собаку, действительно немецкого угольщика, запродавшего душу дьяволу, но в них самих ничего немецкого не было. Поляку они почему - то сразу напомнили знаменитых шишей, одолевавших со всех сторон лагерь Владислава под Смоленском.
    - Шиши ?
    - Не дыши, - расхохотался дедка Орелик, вскакивая на ноги.
    Он подбежал к неумытикам, а пан Копычинский понял наконец, что это для лихого дедки действительно свои, потому изошли прямиком из рюссиш кляссик.