Зинаида Гиппиус 1869-1945 гг

Серебряный век — период в русской литературе начала XX века, связанный с зарождением модернистских направлений, в том числе символизма. Первым символистом был Дмитрий Мережковский, который в 1892 году выпустил поэтический сборник «Символы. Песни и поэмы». Он и дал название новому литературному течению — символизму. Абсолютно невозможно представить себе российский Серебряный век без четы Мережковского-Гиппиус. Их дом в Петербурге был центром, где собирались поэты и писатели новой эпохи. И в эмиграции, в Париже, они продолжили эту деятельность: их литературный клуб "Зеленая лампа" стал центром притяжения для русских литераторов. 

Творчество Зинаиды Николаевны Гиппиус отличалось не меньшим разнообразием и глубиной, чем творчество Мережковского. Она была признана одной из самых талантливых поэтесс Серебряного века, создательницей особого поэтического стиля, для которого характерны интеллектуализм, изысканность формы и своеобразная "метафизичность" содержания. Ее стихи, часто мистические и символичные, исследовали пограничные состояния сознания, взаимоотношения жизни и смерти, любви и ненависти.

Гиппиус была также блестящим литературным критиком, выступавшим под псевдонимом Антон Крайний. Ее критические статьи отличались остротой суждений, иногда переходящей в язвительность, и глубоким пониманием литературных процессов. Она одной из первых оценила талант Александра Блока, хотя впоследствии их отношения осложнились из-за идейных разногласий.

Зинаида родилась 8 (20) ноября 1869 года в городе Белёве (ныне Тульская область) в обрусевшей немецкой дворянской семье. Стихи будущая поэтесса начала писать с семи лет. В 1902 году в письме Валерию Брюсову она замечала: «В 1880 году, то есть когда мне было 11 лет, я уже писала стихи (причем очень верила во 'вдохновение' и старалась писать сразу, не отрывая пера от бумаги)".

В 1888 году Зинаида Гиппиус с матерью отправилась на дачу в Боржоми. Здесь 18-летняя девушка познакомилась с 22-летним Дмитрием Мережковским, в те дни путешествовавшим по Кавказу. Ощутив необыкновенную духовную и интеллектуальную близость молодые люди сразу решили пожениться. 8 января 1889 года в Тифлисе состоялась скромная церемония венчания, за которой последовало короткое свадебное путешествие. Вступая в брак, молодые люди заключили уникальное соглашение. Они договорились о нескольких принципах, которые многим их современникам показались бы странными или даже шокирующими. Во-первых, они решили не заводить детей. Во-вторых, они обязались никогда не ограничивать творческие и интеллектуальные устремления друг друга. И, наконец, они организовали свой быт таким образом, чтобы каждый из них имел максимум личного пространства. Впрочем такие отношения не были чем=то необычным в то время, ведь по такой же модели строился и брачный союз Александра Блока с Любовью Менделеевой. Она была его "прекрасной дамой", но физической близости со своим высшим идеалом он допустить не мог. Он считал это оскорблением "прекрасной дамы".

По окончании краткого свадебного путешествия молодые вернулись в столицу — сначала в маленькую, но уютную квартиру на Верейской улице, 12, снятую и обставленную молодым мужем, а в конце 1889 года — в квартиру в доходном доме Мурузи, которую сняла для них, предложив в качестве свадебного подарка, мать Дмитрия Сергеевича. Союз с Д. С. Мережковским «дал смысл и мощный стимул всей… исподволь совершавшейся внутренней деятельности» начинающей поэтессе, вскоре позволив «вырваться на огромные интеллектуальные просторы». Отмечалось, что этот супружеский союз сыграл важнейшую роль в развитии и становлении не только поэтессы, но и всей литературы «серебряного века». В Петербурге Мережковский познакомил Гиппиус с известными литераторами. В числе новых знакомых Гиппиус были А.Н. Плещеев, Я.П. Полонский, А Н. Майков, Д.В. Григорович, П.И. Вейнберг; она сблизилась с молодым поэтом Н. М. Минским и редакцией «Северного вестника», одной из центральных фигур в котором был критик А.Л. Волынский.

В начале 1890 года Гиппиус под впечатлением разыгравшейся у неё на глазах маленькой любовной драмы, главными героями которой были горничная Мережковских, Паша и «друг семьи» Николай Минский, написала рассказ «Простая жизнь». Этот рассказ принял «Вестник Европы», опубликовав его под заголовком «Злосчастная»: так состоялся дебют Гиппиус в прозе.

Затем последовали новые произведения: рассказы «В Москве» и «Два сердца» (1892), и  романы «Без талисмана», «Победители», «Мелкие волны», опубликованные в «Северном вестнике», «Вестнике Европы», «Русской мысли» и других известных изданиях. Критики отмечали в ее творчестве «двойственность человека и самого бытия, ангельского и демонического начал, взгляд на жизнь как на отражение недосягаемого духа» в качестве основных тем, и видели влияние Ф.М. Достоевского. Позже «Новый энциклопедический словарь» отмечал, что первые произведения Гиппиус были «написаны под явным влиянием идей Рескина, Ницше, Метерлинка и других властителей дум того времени». Ранняя проза Гиппиус была собрана в двух книгах: «Новые люди» (СПб., 1896) и «Зеркала» (СПб., 1898).

Все это время Гиппиус преследовали проблемы со здоровьем: она перенесла возвратный тиф, ряд «бесконечных ангин и ларингитов». Чтобы поправить здоровье и не допустить туберкулёзного рецидива, Мережковские в 1891—1892 годах совершили две поездки по югу Европы. В ходе первой из них они общались с А.П. Чеховым и А.С. Сувориным, которые на некоторое время стали их спутниками, побывали в Париже у Плещеева. Впоследствии итальянские впечатления заняли важное место в мемуарах Гиппиус, которая вспоминала это время «самых счастливых, молодых лет». Между тем финансовое положение супружеской четы, жившей почти исключительно на гонорары, оставалось в эти годы тяжёлым. «Теперь мы в ужасном, небывалом положении. Мы живем буквально впроголодь вот уже несколько дней и заложили обручальные кольца», — сообщала она в одном из писем 1894 года.

Вернувшись на родину Гиппиус, по её выражению, «отреклась от декадентства» и всецело приняла идеи Мережковского, прежде всего художественные, став одной из центральных фигур нарождавшегося русского символизма. Однако сложившиеся стереотипы  -«декадентская мадонна», «сатанесса», «белая дьяволица» и др.- преследовали её в течение многих лет.

На протяжении полутора десятилетий перед революцией 1905 года она представала перед публикой — сначала пропагандисткой сексуального раскрепощения, гордо несущей «крест чувственности» (как сказано в её дневнике 1893 года); затем — противницей «учащей Церкви», утверждавшей, что «грех только один — самоумаление» (дневник 1901), поборницей революции духа, осуществляемой наперекор «стадной общественности».

Почти 25 лет супруги проживали в Петербурге в четырёхкомнатной квартире на пятом этаже дома Мурузи. Их петербургская квартира в доме Мурузи надолго стала интеллектуальным центром Петербурга. Гиппиус прекрасно вжилась в образ хозяйки литературно-философского салона, который притягивал самых талантливых поэтов, писателей, мыслителей. Дом Мережковских стал важным центром религиозно-философской и общественной жизни Петербурга. Все посетители салона признавали авторитет Гиппиус и в большинстве своём считали, что именно ей принадлежит главная роль в сообществе, сложившемся вокруг Мережковского. Многие отмечали, что дом Мережковских в Петербурге был «настоящим оазисом русской духовной жизни начала XX столетия». А. Белый говорил, что в нем «воистину творили культуру. Все здесь когда-то учились». По словам Г. В. Адамовича, Гиппиус была «вдохновительницей, подстрекательницей, советчицей, исправительницей, сотрудницей чужих писаний, центром преломления и скрещения разнородных лучей».

Образ хозяйки салона «поражал, притягивал, отталкивал и вновь притягивал» единомышленников: А. Блока, А. Белого, В. В. Розанова, В. Брюсова. «Высокая, стройная блондинка с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки, в очень шедшем к ней голубом платье, она бросалась в глаза своей наружностью. Эту наружность несколько лет спустя я назвал бы боттичеллиевской. …Весь Петербург её знал, благодаря этой внешности и благодаря частым её выступлениям на литературных вечерах, где она читала свои столь преступные стихи с явной бравадой», писал о З. Гиппиус один из первых символистских издателей П. П. Перцов.

Широко известно утверждение Гиппиус о том, что супруги прожили вместе 52 года, «… не разлучаясь ни на один день». Однако, тот факт, что они были «созданы друг для друга», не следует понимать (как уточнял впоследствии ее секретарь В. Злобин) «в романтическом смысле». Современники утверждали, что их семейный союз был в первую очередь союзом духовным и никогда не был по-настоящему супружеским. При том, что «телесную сторону брака отрицали оба», у обоих (как отмечает В. Вульф) «случались увлечения, влюбленности». Принято считать, что Гиппиус «нравилось очаровывать мужчин и нравилось быть очарованной». В действительности, однако, как отмечал Ю. Зобнин, «дело… всегда ограничивалось изящным и очень литературным флиртом, обильными эпистолярными циклами и фирменными шуточками Зинаиды Николаевны», за склонностью к романтическим увлечениям которой скрывалась прежде всего разочарованность семейной будничностью: после салонных успехов ей «…стало казаться оскорбительным ровное, лишенное романтических аффектов чувство Мережковского».

Известно, что в 1890-х годах у Гиппиус был и «одновременный роман» с Н. Минским и драматургом Ф. Червинским, университетским знакомым Мережковского. Минский страстно любил Гиппиус, она, как сама признавалась, — была влюблена «в себя через него». В письме 1894 года она признавалась Минскому: "Я загораюсь, я умираю от счастья при одной мысли о возможности… любви, полной отречения, жертв, боли, чистоты и беспредельной преданности… О, как я любила бы героя, того, кто понял бы меня до дна и поверил бы в меня, как верят в пророков и святых, кто сам захотел бы этого, всего того, что я хочу… Вы знаете, что в моей жизни есть серьезные, крепкие привязанности, дорогие мне, как здоровье. Я люблю Д. С. — вы лучше других знаете как, — без него я не могла бы жить двух дней, он необходим мне, как воздух… Но это — не все. Есть огонь, доступный мне и необходимый для моего сердца, пламенная вера в другую человеческую душу, близкую мне, — потому что она близка чистой красоте, чистой любви, чистой жизни — всему, чему я навеки отдала себя". То есть полного счастья в браке с Мережковским Гиппиус не чувствовала.

Роман Гиппиус с критиком Акимом Волынским приобрел скандальный оттенок после того, как тот стал устраивать возлюбленной сцены ревности, а получив от неё «отставку», начал мстить Мережковскому, используя «служебное положение» в «Северном вестнике». Скандал стал обсуждаться в литературных кругах Петербурга, последовал ряд отвратительных инцидентов со сплетнями и поэтическими пасквилями. Всё это произвело на Гиппиус тягостное впечатление: «Легче скорей умереть, чем тут задыхаться от зловония, от того, что идет от людей, окружает меня..."- писала она в 1897 году. Тогда же, в письме З. А. Венгеровой Гиппиус жаловалась: «Подумайте только: и Флексер, и Минский, как бы и другие, не считают меня за человека, а только за женщину, доводят до разрыва потому, что я не хочу смотреть на них, как на мужчин, — и не нуждаются, конечно, во мне с умственной стороны столько, сколько я в них…" И в то же время заключала: "Прихожу к печальному заключению, что я больше женщина, чем я думала, и больше дура, чем думают другие». То есть отношения с Мережковским не давали ей полного удовлетворения, и она мечтала о любви и страстно влюблялась. Но в то же время стремилась к тому чтобы ее поклонники видели в ней не только женщину, но и личность! А.Л. Волынский сохранил об отношениях с Гиппиус самые светлые воспоминания. По прошествии многих лет он писал: «Знакомство моё с Гиппиус… заняло несколько лет, наполнив их большой поэзией и великой для меня отрадой… Вообще Гиппиус была поэтессой не только по профессии. Она сама была поэтична насквозь».

Совместная деятельность Мережковских не ограничивалась литературой. В начале XX века они стали инициаторами Религиозно-философских собраний, объединивших представителей интеллигенции и духовенства для обсуждения проблем взаимоотношений церкви и общества, религии и культуры. Эти собрания стали заметным явлением в духовной жизни предреволюционной России и отражали характерное для эпохи стремление к синтезу различных форм познания – религиозного, философского, художественного.

В апреле 1892 года на вилле профессора Максима Ковалевского Мережковские встретились со студентом Петербургского университета Дмитрием Философовым. Уже тогда Гиппиус обратила внимание на то, что «молодой человек был замечательно красив». Десять лет спустя Философов стал её близким другом, к которому до конца жизни она сохранила самые глубокие чувства. Несмотря на прочность союза Мережковских, в их жизни всегда было место и для "третьих лиц". В начале ХХ века этим третьим лицом в их семье стал вошло молодого и привлекательного редактора журнала "Новый путь" Дмитрий Владимирович Философов. Он происходил из аристократической семьи и был племянником знаменитой основательницы "Мира искусства" Анны Павловны Философовой. Блестяще образованный, с тонким эстетическим вкусом, он привлек внимание обоих Мережковских своими интеллектуальными качествами. Зинаида Николаевна, которой на момент их знакомства было около 35 лет, испытала к молодому человеку сильное чувство, которое сама характеризовала как сложную смесь духовной и эмоциональной привязанности.

Удивительно, но Дмитрий Сергеевич не только не воспротивился появлению нового человека в их жизни, но, напротив, приветствовал его. Между тремя интеллектуалами возникла особая форма отношений, которую они сами называли "тройственным союзом" или "троебратством". Философов даже поселился в их доме, став частью их повседневной жизни, участвуя во всех творческих и интеллектуальных предприятиях супругов. Сами участники "троебратства" подчеркивали духовную, почти мистическую природу своих связей, создавая вокруг них ореол таинственности. Ежегодно Мережковский, Гиппиус и Философов повторяли один и тот же ритуал: читали молитвы, пили вино из одной церковной чаши, менялись нательными крестами. В 1920 году, уже в эмиграции, Философов отошел от союза с Мережковскими. Третьему члену союза быстро нашли замену: предположительно, его место занял молодой секретарь Гиппиус Владимир Злобин.

В эти годы между супругами, сохранявшими и укреплявшими с годами духовную и интеллектуальную близость, возникло физическое отчуждение и (со стороны Мережковского) даже холодность. Гиппиус писала Д. Философову в 1905 году:
"Знаешь ли ты, или сможешь ли себе ясно представить, что такое холодный человек, холодный дух, холодная душа, холодное тело – всё холодное, всё существо сразу? Это не смерть, потому что рядом, в человеке же живет ощущение этого холода, его 'ожог' – иначе сказать не могу... Дмитрий таков есть, что не видит чужой души, он ею не интересуется… Он и своей душой не интересуется. Он – 'один' без страдания, естественно, природно один, он и не понимает, что тут мука может быть…"

Не удивительно, что Зинаида искала теплоты и любви со стороны другого мужчины, Дмитрия Философова. Однако Философов не смог полностью разделить ее чаяния и желания. В одном из посланий Гиппиус он писал: "Зина, пойми, прав я или не прав, сознателен или несознателен, и т. д. и т. д., следующий факт, именно факт остаётся, с которым я не могу справиться: мне физически отвратительны воспоминания о наших сближениях. И тут вовсе не аскетизм, или грех, или вечный позор пола. Тут вне всего этого, нечто абсолютно иррациональное, нечто специфическое... При страшном устремлении к тебе всем духом, всем существом своим, у меня выросла какая-то ненависть к твоей плоти, коренящаяся в чем-то физиологическом. Это доходит до болезненности". Как полагал секретарь Гиппиус Ю. Зобнин, «…Философов тяготился возникшей ситуацией. Его мучила совесть, он чувствовал крайнюю неловкость перед Мережковским, к которому испытывал самое дружеское расположение и считал своим наставником».

При этом то, что Ю. Зобнин называет «вечной враждой» супругов, по его же словам, «нисколько не отменяло взаимную любовь несомненную, а у Гиппиус — доходящую до исступления». Мережковский (в письме В. В. Розанову 14 октября 1899 года) признавался: «Зинаида Николаевна… не другой человек, а я в другом теле». «Мы — одно существо», — постоянно объясняла знакомым и Гиппиус. В.А. Злобин обрисовывал ситуацию следующей метафорой: «Если представить себе Мережковского как некое высокое древо с уходящими за облака ветвями, то корни этого древа — она. И чем глубже в землю врастают корни, тем выше в небо простираются ветви. И вот некоторые из них уже как бы касаются рая. Но что она в аду — не подозревает никто».

Гиппиус казнилась сложившейся ситуацией и отвечала Философову: «Я омрачила тебя, себя омрачила, отраженно — Дмитрия, но не прошу у вас прощенья, а только нужно, чтобы я же этот мрак сняла, если то мне позволят силы и правда». Предложив увидеть в случившемся «падении» «обязательное искушение», «провиденциальное испытание», посланное всем троим для того, чтобы они организовали свои отношения на «высших, духовных и нравственных основаниях», именно Гиппиус сумела придать «бытовой семейной истории высокий смысл» религиозного перехода к новому «…состоянию жизни, завершающему человеческую историю», связанному с преображением плоти и переходом от «любви» к «сверхлюбви», наполнив феномен «троебратства» религиозным смыслом. Эти необычные отношения продлились около десяти лет и завершились по инициативе Философова, который в конце концов решительно разорвал эту "мучительную связь".

Революцию 1917 года все члены "троебратства" встретили враждебно, они оказались в эмиграции в Польше. Тогда пути трех некогда близких людей разошлись окончательно. Философов остался в Польше, где стал одним из идеологов антибольшевистского движения, а Мережковские эмигрировали в Париж. Место Д.Философова занял Юрий Злобин, который стал личным секретарем Гиппиус. Их квартира в Париже стала одним из центров культурной жизни русской эмиграции. Здесь проводились заседания литературного общества "Зеленая лампа", названного в честь исторического кружка пушкинской эпохи. На этих собраниях обсуждались насущные проблемы русской литературы, философии, политики.
 
Зинаида Николаевна, блестящая, образованная, помогала мужу во всех его начинаниях, поддерживала его талант, но при этом сохраняла собственную индивидуальность и творческую независимость. В их петербургской квартире, а затем и в парижском доме у каждого из супругов была своя отдельная спальня и собственный рабочий кабинет, что позволяло обоим сохранять творческую независимость, иметь личное пространство для размышлений и работы. Это было особенно важно для Зинаиды Николаевны, которая часто работала по ночам, в тишине, когда ничто не мешало ее мыслительному процессу. Дмитрий Сергеевич, в свою очередь, был исключительно организованным человеком с четким распорядком дня: утренние часы он посвящал творчеству, после обеда – общению, чтению или отдыху.

В бытовом плане их различия также были очевидны. Мережковский, несмотря на свою погруженность в метафизические проблемы, был достаточно практичным человеком с устойчивыми привычками и распорядком дня. Гиппиус отличалась большей эксцентричностью, склонностью к неожиданным поступкам и решениям. Ее внешний облик – с неизменным лорнетом, экстравагантными нарядами, манерой держаться – был своеобразным вызовом условностям.

Необычный брак Мережковских вызывал немало толков в литературных и светских кругах Петербурга, а затем и русской эмиграции. Многие не понимали и не принимали такого союза, считая его неполноценным или даже противоестественным. Особенно часто обсуждалось их решение не иметь детей, что в традиционном обществе считалось почти преступлением против естественного предназначения семьи. Дмитрий Сергеевич, не особенно заботясь о мнении общества, любил повторять фразу, шокировавшую многих: «Слава Богу, что я никого не убил и не родил». Зинаида Николаевна поддерживала мужа, говоря, что им «вполне достаточно друг друга». Неизвестно, насколько была она искренна, отказавшись от естественной женской роли - материнства. Или же подчинилась она мужу и обстоятельствам и душевно жила, как заметил ее секретарь Злобин, "в аду".

В эмиграции творчество обоих супругов приобрело еще более выраженную религиозно-философскую направленность. Мережковский создал масштабные исторические исследования "Иисус Неизвестный", "Тайна Трех", "Атлантида-Европа", в которых развивал идеи о цикличности исторического процесса и наступлении "Третьего Завета" – новой эры в религиозном развитии человечества. Гиппиус, помимо поэзии и критики, работала над мемуарами, запечатлевшими атмосферу русской культурной жизни предреволюционной эпохи и первых десятилетий эмиграции.

Несмотря на интенсивную творческую деятельность и определенное признание в эмигрантских кругах, последние годы жизни Мережковских были отмечены нарастающим чувством отчуждения от окружающего мира и пессимизмом. Они тяжело переживали отрыв от России, утрату широкой читательской аудитории, а также идеологические разногласия с другими представителями эмиграции. Начало Второй мировой войны и немецкая оккупация Франции усугубили их положение, принеся материальные лишения и духовную изоляцию.

После кончины Дмитрия Сергеевича 7 декабря 1941 года в оккупированном нацистами Париже Зинаида Николаевна прожила еще почти четыре года. После смерти мужа высказывания Гиппиус приобрели еще более мистический характер. Она утверждала, что ежедневно общается с покойным мужем, и эти утверждения не были просто проявлением горя или психологической защитой от одиночества. Для Гиппиус, с ее глубоким убеждением в реальности духовного мира, такое общение было вполне естественным продолжением их пятидесятидвухлетнего союза.

Умерла Зинаида Николаевна Гиппиус 9 сентября 1945 года, вскоре после окончания Второй мировой войны. Ее последние годы были омрачены не только потерей мужа, но и тяжелыми условиями жизни в оккупированном, а затем освобожденном Париже, острым ощущением своей ненужности новому поколению, утратой былого влияния в литературных кругах. И все же она сохранила до конца ясность ума, остроту суждений и верность тем идеалам, которые определяли всю ее жизнь и творчество.

За несколько недель до своей смерти, она, полупарализованная, на обложке книги, которую перелистывает — антологии русской поэзии «Якорь», — левой рукой, справа налево, так что прочесть написанное можно только в зеркале, нацарапывает:

По лестнице... ступени все воздушней.
Бегут наверх иль вниз — не все ль равно?
И с каждым шагом сердце равнодушней
И все, что было — было так давно...