Баллада о Госте Города...

Баллада о Госте Города...

...Я опять прошел сквозь стену и не заметил этого. Вдруг оказался в Горшковой и Санитарной, общей для детей и взрослых.

Звенели потревоженные горшки и помойные ведра. На стеллажах раскачивались, стояли, не падали. Я стоял рядом с раковиной и ждал, горшки затихали. Две женщины меня не видели, продолжали утренний скандал.

Вокруг унитаза собирались лужи воды, помоев, разбавленной ими мочи.

В больнице я лежал месяц, сливной бачок не работал, лить воду в унитаз приходилось ведром.

И был ремонт. Он шел всегда. Я помнил, меня сюда сразу после смерти мамы привезли, еще летом, ремонт уже шел, двери ставили. В пустых коридорах они были яркими пятнами цвета: желтого, деревянного, филенчатого. Теперь умерла бабушка.

Из коридора две двери вели внутрь туалета. Я их не любил: замки тугие там поставили, ручки не провернешь.

Женщина рядом со мною и с горшком в руках вдруг взвизгнула и закричала:

- Полы мыть в туалете Ваша, а не моя работа! – Стояла близко, увлекалась, размахивала горшком. Он оказался большим, он вдруг стал оружием. Санитарка замолчала, она отступила, выдернула дверную задвижку, из санитарной комнаты ушла.

И лишь теперь я понял, что опять прошел через закрытую дверь. Никто вокруг меня, я сам тоже ничего особенного в моем "прохождении" не заметил.

- Привет, Оборотень! – Сказала мне женщина. Она успокоилась, и оказалась соседкой из палаты напротив, «нашего отделения». Вера Ивановна называла меня «оборотнем», иногда, шутила или узнавала мою историю по больничной карточке. Я, при первом поступлении в больницу рассказывал, как хожу через стены.

  Не знаю, я у нее не спрашивал и не узнавал.

- Пойдем в отделение? – Спросила меня женщина. – Или есть другие планы?

Я промолчал. Она поняла. Посмотрела.

Ополоснула горшок. Спросила:

- Опять? Ты снова не трогал дверь, замок и ручку? - Я кивнул. - Не переживай. И поменьше думай об этом, - окончить фразу она не успела.

Раздался грохот, ворвался Геннадий. Прямо вперед летел он по горшковой, бил по стене, свободной от стеллажей, ногой. У него левая нога толчковая. За ним бежала санитарка. Другая, но тоже злая и вредная. Генка вписался в угол, оттолкнулся от унитаза, затормозился, встал между подоконником и тазом грязного белья.

- Еще ближе подойдешь, в окошко выскочу!

– Сказал он нам и санитарке.

- Я вот тебе все уши оторву! – Кричала санитарка.

- Не трогайте их! Он выпрыгнет с третьего этажа и разобьется или убежит. – Сказала и побледнела от злости наша соседка Вера Ивановна. – А я все расскажу врачу. Здоровых детей держать в инфекционной больнице, взаперти, без воздуха, как зверей! А вы еще бьете их и обижаете!

Я понял, санитарка исчезает у меня на глазах. Еще стояла, ругалась тихо и вдруг собралась уйти. Вера Ивановна закончила медленно бледнеть:

- Идемте, мальчишки! Уколы делать надо. Таблетки будут раздавать. - Она шла к выходу, еще раз ополаскивая по дороге горшок. Посторонилась, давая Генке уйти подальше от санитарки.

- Сбегу! – Сказал Генка. Он шел по коридору, упрямо и быстро. – Они здесь всегда дерутся. По шее мне за что дала? И волосы выдергать захотела.

- Куда бежать, Гена! – Вздохнула Вера. – Зима, декабрь, везде морозы. А ты без теплой одежды лежишь. Любой патруль милиции задержит, назад привезет.

- Сбегу! – Повторил Генка. - У меня тетка двоюродная в деревне есть. Я в Приюте жить не буду. Там сильно дерутся. Я там был. Меня из окна вниз головой выкинули. Совсем бы убили, но я сбежал. Теперь боюсь обратно в Приют попадать.

Скрипела, мимо ехала тележка с ведрами. Она переваливалась на неудобных колесиках.

- Обед везут, - сообщила молодая веселая мамочка, она тоже, как и Вера Ивановна, была нашей соседкой. Вместе с маленьким сыном они лежали в отдельной палате Областной Инфекционной Детской Больницы, нашего отделения: «ОРВИ». – Я обедать не пойду. Муж приходил, принес передачу. Она показала сумку. И в ней большую бутыль с пивом.

- Не пропускают пиво в передачах?! – Спросила соседка Вера.

- Он передачу отдельно передал. Вместе с запиской, чтобы я на балкон второго этажа спустилась. Я вышла, он мне бутылку наверх подкинул. Я со второго раза поймала. Придешь к нам вечером?

- Нет, не смогу. – Ответила соседка Вера. – И мой ребенок температурит.

- А! – Взмахнула рукой собеседница. – Здесь скучно! Я вся извелась. – Она обернулась к Генке. – Хочешь, возьми мой обед, мне только хлеб принесешь, муж хлеб оставить забыл.

Из кухни сердито кричали: «Обедать!» Геннадий кивнул головой и побежал занимать очередь.

- Как тяжело лежать здесь мальчишкам! – Сказала молодая мамочка.

- Да, - согласилась соседка Вера. – И голодно, и скучно, и все их обижают. Они шалят от безделья и скуки. А их ругают, часто бьют.

- Здесь все скандалят и непонятно, для дела нужно или просто так. Мы поступали в больницу, сидели долго, ждали в приемной врача. А пьяная мать внутрь больницы рвалась, Кричала, ее ребенка милиция забрала, в больницу привезла, здесь бросила. Врачи так ругались!

- Я тоже видела, как пьяный отец рвался к сыну… - Отвечала Вера. - Что делать? Хорошую инфекционную клинику, единственную, областную, превратили в больницу общего свала или приемник – распределитель для определения ребенка в детский дом и приют. Везут отобранных из семей, везут беглецов, подобранных с улиц. Скорее бы выписаться!

- Не только! В «Инфекционке»

детдомовские и приютские дети лечатся. Их больше никто не берет! И медкомиссии они здесь же проходят. Я под расписку завтра выпишусь, вместе с ребенком уйду. - Сказала мамочка.

Мне стало скучно. Я посмотрел вперед и увидал:

- Смотрите! Санитарки в столовой, опять поймали Генку! Его бьют!

- Я побегу, - Заторопилась молодая мамочка, - пиво в палате своей спрячу, Геннадия у них отниму. Его из-за меня, наверное, бьют. Подумали, что порцию лишнюю украсть и слопать захотел. – Она заторопилась, побежала быстро, дозволенной больничной пробежкой – трусцой.

- Пойдем! – Позвала меня Вера. – Нам чуть попозже обеды принесут. Разложат по тарелкам пускай, в порциях разберутся.

- Вера Ивановна, - позвал я. – Не помню, как оказался в туалете. Я дверь не открывал. Я как-то прошел через стену.

- Не думай об этом, Саша! – Ответила Вера.

– И не пугайся. Тебя невропатологу бы хорошему показать надо. Или обследовать. Только кто будет? Ну, хочешь, я у врача лечащего спрошу, что можно для тебя сделать?

Я помотал головой. Обследоваться мне не хотелось:

- Генке дебильность доказывали. И мозг из спины через шприц забирали. Он мне говорил, так больно было!

- Саша, я не верю! – Возмутилась Вера. – Геннадий не дебил и совсем не глупый парень, он только запущенный мальчишка. Ты, - она улыбнулась, - немного, тоже. А Генка жил у старой тетки, и без родителей. И школа его учила плохо, и учителя хорошего не встретилось.

Ему теперь десять? Он не умеет читать, писать, считать. Его выучить можно! Но чуть сложнее, чем в обычном возрасте. Вот только никто им заниматься не хочет. – Вера Ивановна вздохнула. – А я тебе хочу сказать, Оборотень, быть может, талант у тебя такой, редкий! Умеют же некоторые мысли читать, разыскивать потерянные вещи. А ты научишься и сможешь легко проходить сквозь стены. Откроешь и подаришь людям новые и другие, различные прекрасные миры!

… В тот вечер, теперь вспоминаю я, случилось много чудесных событий. Сбежал из больницы Геннадий. Спустился из окна туалета по водосточной трубе, вместе с девчонкой, которая лечилась здесь и была младше. Исчез навсегда.

Его искали. Вызывали милицию. Потом забыли, постепенно переставая тот случай обсуждать.

Женщины выписались вскоре. Они жалели Сашу. Молодая мамаша два дня подряд хотела Оборотня с собой забрать. Муж ей не разрешил, а лечащий врач не посоветовала.

- У Саши, - объясняла она, - есть родственники, солидные и богатые. Они решают свой вопрос.

Так, я и остался. Лежу давно. Рядом шуршит от сквозного холодного воздуха листок письма, написанный мною и Александром Губернатору Области, в защиту Генки.

Лежит в кровати и тяжко болеет мой новый хозяин, «оборотень» Саша. Вторую неделю пребывания среди заразных больных его организм не перенес. Ответил лихорадкой, болями, высокой температурой

- Нельзя бегать по коридорам! – Кричат медсестры и санитарки больницы. Никто их не слушает или не слышит. Детишки возятся, мамаши гуляют вокруг них. В общем коридоре шумно.

Наш Хозяин лежит в палате один. Мы наблюдаем его из-под кровати. Из той щели под его кроватью, куда не достает и швабра уборщицы, я его вижу. И понимаю, что я, всесторонне образованный и грамотный карандаш, московский гость Вашего Провинциального Города, представленный к Достойной Фамилии «Профбюро» недолго был ценным подарком Веры Ивановны для Генки и Саши. Я оказался выброшенным из кармана в недобрую минуту подступающей судороги, упал и откатился далеко.

Сначала лежали в углу втроем: я и письмо Губернатору, а также игрушечная собачка, подарок молодой мамаши. Вчера собачку нашла и отняла у нашей компании уборщица. Я и Письмо Губернатору пока остались вместе в углу лежать. С утра обещана большая уборка. Я думаю, письмо обнаружат. Тогда …

И вот, я остаюсь один после генеральной уборки, дожидаться выздоровления хозяина. Надеюсь, он меня вспомнит, захочет отыскать.

Но что это! У хозяина начались новые судороги! Повторились! И возвратились снова! Снова!

Они уходят, возвращаются вновь, становятся серийными, как убийства. Они его убивают?!

Оборотень свалился с кровати, лежит рядом на полу! Никто не приходит ему помочь! Он больше не просыпается и дышит тяжело. Он умирает?!

Нет, превращается и исчезает! ...

Совсем исчез!

Быть может, в тот мир, где каждый ребенок кому - нибудь нужен?!

И кто же теперь сможет найти меня, Карандаша, Московского Гостя, умного, только нечаянно всеми забытого?! Совсем потерянного?!...