Уходящий день Сахалина

 Нет ничего величественнее захода солнца в осеннем Охотском море. Незаметно и медленно совершающее свой путь днём, солнце будто отяжелев от усталости ускоряет свой бег к заветной линии горизонта, чтобы поскорее нырнуть в прохладные воды и утопить в них всю усталость дня.

 И вот оно, великое светило, начинает свой торжественный финал. Небо вспыхивает фантасмагорией красок: робкое золото тонет в пламенном алом, который растворяется в сиреневых и лиловых облаках. На самом краю земли застыли тёмные силуэты далёких кораблей, похожих на заворожённых левиафанов, чьи огни, как первые звёзды, уже мерцают в наступающих сумерках.

 На песке, утопающем в вечерней прохладе, сидит старик на перевёрнутой вверх дном рыбацкой лодке-карбасе. Это Пётр Иванович, чья кровь — это сама история Сахалина. В его жилах течёт кровь русского политзаключённого, сосланного на этот край света за вольнодумство, и нивхской красавицы, научившей его отца любить и понимать это суровое море. Дерево лодки, потрескавшееся от солёного ветра, кажется, помнит и скрип весел того самого первого предка, и его горький вздох, обращённый к родине.

 Лицо Петра Ивановича, испещрённое морщинами-картами, обращено к горизонту. Он смотрит на уходящий день, и в его прищуренных глазах нет грусти — лишь мудрая умиротворённость.

 «Уходишь, старый друг, — лениво текут его мысли. — Уносишь с собой этот день, как унесло столько лет и судеб. Мой дед смотрел на это же солнце с тоской по невозвратному, а отец — со страхом за завтрашний день. А я… я смотрю с надеждой. Потому что знаю: моя история не оборвалась в лагерном бараке, не затерялась в степи. Она выжила. И продолжается в нём».

 Его взгляд смягчается, обращаясь к мальчику, что босиком бежит по кромке воды. Это Ваня, его внук, тот самый солнечный лучик, что пророс сквозь груз прошлого. Мальчик, потомок каторжника и дочери моря, пытается успеть за солнцем, его восторженные крики подхватывает ветер. Он подпрыгивает и бросает в набегающую волну гладкий камень, исчезающий в золотой дорожке, что проложило светило прямо к его ногам. Выше, купаясь в багряном свете, парят чайки, их крики — уже не визгливые, а мягкие, меланхоличные.

 Солнце, почти достигнув воды, растекается по горизонту жидким огнём. И вот уже лишь макушка огненного диска торчит из воды. Воздух наполняется таинственным золочёным сиянием, и наступает момент торжественной, завораживающей тишины.

 И в этой совершенной тишине, в этом мимолётном вечном мгновении, заключается вся философия бытия. Беспокойный мальчик, в чьём смехе — будущее целого рода, и умудрённый старик, в чьей памяти — его трудное прошлое; непоколебимые корабли, уходящие в неизвестность, и незыблемые скалы, хранящие вековые тайны. Всё связано в этом хрупком и вечном танце — боль памяти и радость продолжения, тяжесть наследия и лёгкость надежды. Уходящий день забирает с собой всё суетное, оставляя лишь суть: спокойную уверенность в том, что жизнь, как море, вечно движется, омывая и сглаживая острые камни прошлого, даря новое утро всем — без различия на национальность или судьбу предков.