Читая Рипеля

Я сижу у ночного окна, и тьма за стеклом тянется внутрь, будто сама хочет стать чернилами. В такое время легче всего услышать, как вселенная шепчет сквозь чужие книги. Вот «Magic of Atlantis» Фрэнка Дж. Рипеля — облезлая гримуарная рыба-луна, всплывшая на полке между Ведами и «Савитри». Перелистываешь — и попадаешь в мифо-гностический аквариум, где обрывки Каббалы плавают рядом с лемурийскими чешуйками, а на дне мерцают не то руны, не то старые бутылочные этикетки. Погружаться туда надолго опасно: воды густые, мутные, пахнут сернистым газом и самозванческим откровением. 

Но вот пассаж, ради которого мы здесь: 

«Древние Были, Древние Есть и Древние Будут. С начала времён, в Первозданном Хаосе, в каждом Центре Бесконечности, называемом Наксир, Боги Были и Не Были; они плавали в бесформенных Водах Тьмы, в Пустоте Наксир». 

Первая реакция — дежавю. Как будто едешь ночью пустой трассой и внезапно замечаешь, что фонарные столбы повторяют рисунок, уже виденный во сне. Слова «Были и Не Были», «бесформенные воды», «тьма» отзываются древней вибрацией — ведийской, гностической, даосской. 

Ригведа (X, 129) говорит: 

«Тогда не было ни сущего, ни не-сущего… 
Тьма была сокрыта тьмою… 
Чем были воды, непроницаемые, глубокие?» 

Схожесть очевидна: безвременье, водяная материя, парадокс бытия-небытия. Но у Рипеля появляется слово-пропасть — Наксир. Оно ничего не сообщает, только шумит в ухе, будто раковина. Приём стар как магические подделки: дать непереводимое имя, чтобы закрыть лакуну смыслов внушающей тишиной. 

Зависит ли Рипель от «Насадия-сутры»? Вероятно, да. Слишком уж совпадают опорные кости мифа: 1) до-онтологическая «вода-тьма», 2) колебание между «было» и «не было», 3) осторожное, но неизбежное упоминание богов. Разница в том, что риши поют с медовым сомнением: «кто знает?»; Рипель же утверждает, будто нашёл нотариуса в Первозданном Хаосе. Именно это и выдает позднего компилятора — отсутствие священной нерешительности. У риши вопрос важнее ответа; у Рипеля ответ важнее вопроса. 

«Савитри» Шри Ауробиндо ныряет ещё глубже, но аккуратно, как ныряют в пещерное озеро со свечой. Индийский мудрец описывает мгновение до света и до звука: 

«Небытие слушало шаги Становления… 
Безымянное желало имени…» 

Ауробиндо, подобно ведийским певцам, оставляет трепет живым: бездна не зацементирована термином вроде «Наксир», она продолжает зевать, приглашать, угрожать. 

Чем же тогда является Наксир? Скорее всего — стилизованной дырой, литературным «чёрным ящиком», куда можно сбрасывать всё, что не вписывается в схему. «Пустота Наксир» звучит солидно, потому что пустота всегда кажется солидной, если к ней приписать заглавную букву. Но пустота в языке Вед — это не бренд и не локация: это переживание, пульс безрождения. 

Если попробовать взглянуть на картину без предрассудков, можно заметить забавное: 

1. Ригведа констатирует парадокс и оставляет его открытым — чем глубже смотришь, тем больше вопросов. 
2. Ауробиндо строит мост от бездны к эволюции сознания — называет, но не фиксирует окончательно. 
3. Рипель же возводит гипсовую декорацию и говорит: «Вот центр бесконечности, милости просим!» — и вручает экскурсионный буклет. 

Кто ныряет глубже? Пожалуй, тот, кто возвращается с пустыми руками, но с расширенными лёгкими. Риши и Ауробиндо рискуют вдыхать чистый вакуум и признают: возможно, мы никогда не узнаем, «кто же знает — а если не знает?». Рипель же приносит на поверхность коралловую безделицу и объявляет её сердцем космоса. С той минуты тайна заканчивается, начинается инструкция. 

Можно ли винить его? Сомнительно. Каждый человек у бездны строит своё ограждение: одному хватает тонкой верёвки сомнения, другому нужен бетонный парапет имен и символов. Но важно помнить: парапет не эквивалентен бездне. 

Так работает мифо-гностическая мешанина Рипеля: смесь мистического грома, поп-культового света и старых спагетти-вестернов эзотерики. Вкус получается необычный, но питательная ценность сомнительна. 

И всё же, когда ночью шуршит страница с фразой «Боги Были и Не Были», сердце вздрагивает — ведь любой текст, даже самый эклектичный, становится зеркалом нашего собственного незнания. Мы читаем Рипеля, чтобы снова услышать эхо ведийской песни: «Без дуновения само собой дышало Единое». И если шум брендового Наксир приглушит это эхо — книгу можно закрыть. Но если сквозь её псевдо-атлантические завитушки всё-таки проступит древний вопрос «кто видел это на высшем небе?» — значит, погружение было не напрасным. 

Мы никогда не узнаем, что там плыло в изначальных водах. Возможно, сами вопросы — и есть те самые Древние, которые «были и не были», и они продолжают плавать в пустоте наших ночных мыслей, пока тьма за окном медленно разбавляется первым, чуть-чуть менее тёмным оттенком рассвета.