Записки адвоката двадцать пятый год
Дело, которое мне передали, сначала выглядело как десятки других: «Обвинение по статьям штата Нью-Джерси в сексуальном насилии над несовершеннолетними». Сухая формулировка. Но за ней — две девочки: старшей семнадцать, младшей пятнадцать. Их отец. Их мать. И дом, где вместо безопасности годами жило молчание.
Я видел его не раз. Он отрицал. Смотрел мне в глаза и отрицал. Его речь была ломкой, неуверенной. Я привык отличать ложь от страха — и в нём я видел именно страх. Не перед судом. Перед тем, что правда прозвучала вслух.
Мать девочек яростно защищала мужа. Она кричала о мести и сговоре, о том, что родственники хотят разрушить их семью. Я слушал и понимал: это не любовь. Это страх остаться без привычной поддержки, без денег, без уклада. Я встречал таких женщин раньше. Они не выбирают правду. Они выбирают удобство.
Девочки… Старшая говорила твёрдо, но срывалась на слёзы. Младшая — словно повторяла её слова, но в глазах была пустота. Пустота, в которой слышится крик. Потом в участок пришла двоюродная сестра и сказала: «Со мной он делал то же самое, когда мне было десять». И всё стало окончательно ясно: передо мной не частный случай, а узел, завязанный годами молчания.
Я нашёл ещё одну деталь. Когда обвиняемому самому было двенадцать, его трогал родной дядя. Жертва превратилась в палача. Цепочка извращений, передаваемая как наследство.
И вот я спрашивал себя: кого я защищаю? Его? Закон? Или справедливость?
Закон прост: присяжные осудят, и он понесёт наказание. Но справедливость сложнее. Она требует видеть не только преступление, но и корни, из которых оно выросло.
Я снова смотрел на него. Передо мной был монстр — и в то же время когда-то мальчик, которого сломали. Что делать с этой правдой? Закон карает. Но он не лечит.
И всё же я задаю себе главный вопрос: что делает с человеком насилие?
Оно ломает судьбы, калечит души. Но иногда кажется, что оно идёт глубже — будто проникает в саму ткань человека, меняет его природу. Можно ли сказать, что насилие заражает, словно вирус? Что оно вплетается в кровь и в какой-то момент проявляется в жертве, заставляя повторять то, что когда-то пережил сам?
Тогда многое становится понятным: истории, где дети повторяют насилие взрослых; вспышки жестокости у солдат после демобилизации, когда война давно кончилась, а вирус насилия всё ещё живёт в их крови.
И если это правда, то, может быть, наша работа — не только карать, но и искать лекарство.
Потому что если насилие — это инфекция, то справедливость должна быть не только судом. Она должна стать лечением.
Свидетельство о публикации №225091401323