Глава 6. Мистер Браун

     В крошечной квартирке, в одном из тех человеческих ульев, где сотни существований протекают бок о бок, не ведая друг о друге более того, чем то позволяют случайные встречи на лестнице, Эльвира Кэмерон сидела в одиночестве, борясь с отчаянием.
     С виду, казалось, в квартире есть ещё кто-то. В углу как будто стояла женщина, окутанная наступающими сумерками, однако она, хотя и обладала идеальным бюстом и бёдрами, была без головы. На это искусно сплетённое изделие Эльвира примеряла те платья, над которыми трудилась её игла. В другом углу праздно стояла швейная машинка, а наполовину готовые блузки и юбки лежали, небрежно брошенные, на столе и даже полу.
     Сидя так одна, в поношенном халате, в старом кресле-качалке, что беспокойно покачивалось, словно вторя её душевной муке, Эльвира удивлялась, что до сих пор ещё жива и всё ещё в трезвом рассудке. За прошедшие два горячечных дня конец казался не раз спасительно близок,  но всё-таки она продолжала сидеть, как сидела сейчас, уставившись на голую стену здания в окне напротив, пытаясь осмыслить глубину своего несчастья.
      Даже теперь, в убогой одежде, с распущенными волосами, она оставалась изумительной красавицей.
     В её наружности спорили между собой юг и север: волосы и глаза были черны как южная ночь, но кожа бела как самый белый снег. Никогда ещё смешение рас – её мать была испанкой, а отец чистокровным янки – не приводило к столь удивительному результату. Контраст царил не только в её внешности, но и в душе: жар Андалузии охлаждался в ней американской практичностью.
     Она ответила на любовь молодого красивого шотландца со страстью, не позволившей ей задуматься о будущем. Но когда миновал первый пыл, американская сторона её натуры выступила вперёд, и она поняла, что разлука – неизбежна.  Конечно, она не продлится долго, в иное её двадцатилетнее сердце отказывалось верить. И вот теперь она пыталась осознать тот факт, что разлука будет вечной!
     Вздрогнув, она потянулась к скомканному газетному листу на столе. Газета была трёхнедельной давности, но только два дня назад она попала ей в руки. То, как это произошло, само по себе было удивительным!
     В своём добровольном заточении она изредка обменивалась парой слов с одним из жильцов. То был её ближайший сосед, дверь квартиры которого выходила на ту же площадку, что и её собственная, - старый и хромой, она не раз встречала его на лестнице.  Его необычная наружность обращала на себя внимание: огромная голова, приподнятые плечи, большие неуклюжие конечности. Он казался сказочным карликом, хотя на самом деле у него был обыкновенный средний рост. Какое-то увеличенное издание карлика, решила про себя Эльвира.
     Постепенно она поняла, что он одинок, как и она. Как и к ней, к нему не приходили друзья или гости. Род его занятий был непонятен. Однажды, после сильного снегопада, ей показалось, что она видит его среди рабочих, расчищавших мостовую. В другой раз она увидела его гротескное лицо в веренице людей-сэндвичей, превозносящих какое-то наиновейшее достижение в детском питании. Обычно она встречала его на лестнице, когда возвращалась по вечерам с заказами из тех больших магазинов, на которые работала. Однажды днём ей срочно потребовались нитки и, выйдя, она столкнулась с ним на лестнице. Он униженно посторонился, давая ей пройти, и она заметила какое-то новое мучительное выражение в его костлявом лице. Она удивилась и, когда затем не видела его несколько дней, почувствовала беспокойство за него, так как была добра и великодушна. Вечером, возвращаясь с ужином, – холодным мясом, завёрнутым в бумагу, и булочкой, купленной в пекарне рядом с домом – она остановилась у его двери и прислушалась. Ей почудился стон. Поколебавшись, она постучалась. За дверью наступила полная тишина. Она снова постучала, потом толкнула дверь и вошла.
     В скудном свете уличного фонаря она разглядела фигуру, съежившуюся на кровати на голом соломенном матрасе. Стол с пустой тарелкой на нём, ветхий камышовый стул, и странного вида кофр в углу довершали обстановку мансарды. С искажённого лица на неё тупо смотрели пустые глаза.
- Вы больны? – спросила Эльвира, нерешительно подходя ближе.
     Он потряс огромной головой.
- Но я слышала стоны.
     Он не ответил, но она видела, как искривились его губы.
     Вдруг его глаза потеряли пустое выражение. Он уставился на то, что она держала в руках и, казалось, не мог отвести взгляда, ставшего диким, ноздри у него затрепетали. Тогда у неё мелькнула догадка.
- Вы голодны? – воскликнула она и протянула ему булочку.
     Он схватил её и попытался укусить, но не смог и снова повалился со стоном.
     Эльвира бросилась к себе. Она вспомнила, что у неё есть полбутылки вина, сокровище, которое ей досталось за дни дополнительной работы.
     Постепенно он пришёл в себя. Наблюдая за тем, как он медленно ест, она почувствовала острую жалость. Подумать только, что бедное создание погибало от голода так близко от неё! Она корила себя за то, что не зашла к нему раньше.
      К этому моменту она уже так близко познакомилась с несчастьем, – так близко, как Дик не мог и вообразить, ведь он оставил её в двухкомнатной квартире, а найдёт снова в убогой мансарде … – что всем сердцем сострадала беднякам.
     Её жалкий сосед, утолив голод, поднял на неё взгляд, в котором светилось что-то вроде благоговения.
- Вы – Пресвятая Дева? – прошептал он, и по его акценту она поняла, что он ирландец.
- Я – миссис Кэмерон, ваша соседка.
- Правда? Значит, вы – первая из них.
- Из кого?
- Из женщин, кто не отвернулся от меня с отвращением. Я ведь очень безобразен.
     Его маленькие глазки насмешливо блеснули, и у него сделался ещё более ирландский вид.
     Так завязалась дружба между молодой соломенной вдовой и хромым старым ирландцем. Как ни была убога кладовка Эльвиры, с этих пор мистеру Брауну – таким совершенно не кельтским, зато ни к чему не обязывающим именем представился он ей – голодная смерть не грозила. Её собственный тяжёлый жизненный опыт сделал её чувствительной и сострадательной к таким же беднякам, как она сама. Его седые волосы, его одиночество, даже его уродство трогали её.  А он принимал её маленькие благодеяния с такой простотой и смирением, словно они и впрямь исходили от Пресвятой Девы.
     Его благодарность выражалась в разнообразных услугах, так он смиренно просил её позволить ему почистить её ботинки или смазать маслом её машинку. Один лишь раз попытался он облечь свою благодарность в словесную форму:
- Если вам при случае понадобится от меня что-нибудь, мисси, скажем, проучить какого-нибудь малого, не забывайте, что от меня может быть прок в этом деле. Ради вас я на всё пойду. Придушу, кого хотите, только мигните.
     И он выразительно сжал и разжал огромные кулаки.
- Но я не хочу никого учить и тем более душить, мистер Браун.
- Да я просто так сказал, на всякий случай. Мало ли!
     Эльвира рассмеялась беззаботным смехом, которым всё ещё умела смеяться, несмотря на все невзгоды.
- Боже мой, мистер Браун! Разве это хорошо, так говорить?
- Хорошо, плохо ли – зависит от того, с какой стороны посмотреть, - наставительно сказал мистер Браун. – Уж поверьте, мисси, я зря не скажу, чего я только в жизни не навидался.
     И в самом деле, мистер Браун, похоже, побывал на всех континентах мира, а, может быть, и во всех странах. Невозможно было упомянуть какой-либо город без того, чтобы стало понятно, по какому-то его замечанию, что он там побывал лично.  Но чем он там занимался, так и осталось неясным.
     Она как раз была у него, когда удар, который она посчитала смертельным, обрушился на неё.
     Газеты для неё не существовали; днём она была слишком занята, ночью слишком утомлена, чтобы интересоваться политическими событиями или светскими скандалами.
     Тем вечером она принесла колбаску, завёрнутую в газетный лист, - ужин, который она собиралась разделить со своим соседом и подопечным.
- Мистер Браун! – весело провозгласила она, входя в крохотную комнату, - дайте мне нож! Я собираюсь разделить наш ужин поровну.
     Развёртывая газету, она внезапно замолчала. Её взгляд упал на собственное имя, напечатанное крупными буквами.
     «Кэмерон убил Кэмерона – суд Линча на золотом прииске» - кричал заголовок.
     Она прочла колонку, в которой репортёр пафосно излагал историю Джонни и Дика, до самого конца, прежде чем осознала, что она касается лично её. Кэмерон, в конце концов, довольно распространённое имя. Правда, странно, что тут тоже Джонни и Дик… . Да ну! Невозможно! Чтобы такая чудовищная вещь произошла с её Диком? Она улыбнулась абсурдности этого предположения.  Она перечла статейку, и тут её словно окатил ледяной душ.
     Ноги её подкосились, и она была вынуждена сесть на единственный стул, побледнев так, что мистер Браун бросился к ней. Она хотела заговорить, но не могла и только сунула газету ему в руку. Пока он читал, она внимательно за ним следила, она хотела убедиться, возникнет ли у него то же самое ужасное подозрение, что посетило её, ведь он был знаком с обстоятельствами её жизни. 
     Стало ясно, что он подумал то же, что и она: он бросил на неё поражённый взгляд, и она заметила, что руки его затряслись.
     Ярость вдруг охватила её, и она вскочила.
- Неправда! Неправда! Дик этого не делал, да он и мухи не обидит! Они не могли убить его! Не верю! Такого просто не может быть! Ведь правда же? Скажите! Ведь вы всё знаете!
    Он потёр щетинистый подбородок, его глаза не отрывались от газетных строчек. Ему-то было известно, что на золотом прииске может произойти всё, что угодно. Он взглянул на дату – три недели назад! Он был осведомлён о последних газетных известиях не больше, чем она.
- Может, это всё – проклятая ложь! – убеждённо воскликнул он. – Я пойду и узнаю. А вы, мисси, ждите спокойно и не волнуйтесь зазря!
     Через час он прихромал обратно и всё было написано у него на лице.
- Быстрей! – крикнула она, задыхаясь, смотря на него словно помешанная. – Говорите быстрей!
     Вместо того он опустился подле неё на колени и молитвенно сложил руки.
- Ради Пресвятой девы! – прошептал он с выражением, которое потрясло её. – Крепитесь!
- Так это правда?
     Вместо ответа он спрятал лицо в ладони.
     Потом миновали двое ужасных суток, во время которых он караулил её, как пёс, на пороге, страшась того, что какие-то слова из её горячечного бреда могут достигнуть чьих-то ушей в этом человеческом улье, в котором никто, кроме него, не знал, кто она, и он не желал, чтобы узнал.
      Сегодня истощение сил принесло ей подобие покоя, и он решился оставить пост.  Эльвира сидела одна в темноте и, наконец, пролила первые слёзы.
     Три недели назад! Должно быть, на тех двух могилах трава вновь зазеленела…
    Она прикрыла глаза рукой и сказала «войдите», потому что в дверь тихонько постучали, наверно, это вернулся её часовой… .