Сержант

      Из хорошего железа не делают гвоздей –    
      умный не пойдёт служить солдатом               
               
                Конфуций


     Армейская жизнь складывается у всех по-разному. На вопросы касающиеся службы, большинство почти всегда отвечает, что все «нормально-нормалёк», что солдат спит – служба идет. Не редкость, что в блокнотах можно было увидеть высказывание: «Армия – это школа жизни, но лучше пройти эту школу заочно». У меня в блокноте тоже была такая запись. Но, уже прослужив полгода, я толковал это так – школа никак не может быть заочной. Армейская школа, как никогда, должна быть делом мужским, а стать мужчиной заочно, ну никак не дано.
     Когда же речь заходит о сроках службы, то можно услышать, что «служить еще как медному котелку», или «дембель уже в ста днях от казармы». Уникальный ответ, который мне удалось когда-то услышать на заданный вопрос в отношении «дембеля» от одного сержанта-батарейца: «Слово «дембель» неотесанно, да и звучит не очень разумно. По мне же так – нет лучшего времени, когда я был салагой». И, та самая встреча с сержантом, памятна для меня по сей день.
     Был жаркий июль 1981 года. Возвращался я из очередного отпуска в родное «КВАПУ» , в Курган. Путь лежал через Новосибирск. В этом городе мне приходилось обычно дожидаться авиарейса на Курган не менее 4 часов, да еще и задержку объявили в этот раз где-то часа на два. Итого получилось почти четверть суток. И, дабы не терять время даром, решил побродить по окрестностям города и выпить пивка. В то время с этим напитком в нашем социалистическом государстве была некоторая нестабильность. Особенно предпочитали пиво бутылочное, но его-то как раз найти было непросто. Стоять же где-то в очереди, у пивной бочки или ларька в форменной одежде курсанта военного училища, желания не было. Не спеша, направился в сторону раскидистых контуров сквера, чтобы укрыться от жары, да и насчет пивка поразведать.
     Не помню точно, кто высказался о способности организовывать и умно наполнять свое свободное время, и потому как эта способность в то время меня никак не подвигала на то, чтобы почитать конспект первоисточников от Владимира Ильича Ленина. Думал я в тот момент в тени густой листвы тополей и лип, которая чуть, но спасала от жары, чтобы где-нибудь переоблачиться. Найдя подходящее место, из пластикового пакета с изображением симпатичной пятой точки облаченной в джинсы «Wrangler», достал свои вельвет-штроксы «Eagle», светлую футболку с символикой «Динамо» и окультуренную для цивильной носки армейскую панаму. Форменную одежду аккуратно уложил в пакет, убедившись, что за мной никто не наблюдает, отнес вглубь зарослей высокого и густого кустарника.
    Выйдя на аллею, визуально отметил место, где остался пакет, и, глянув на циферблат своего «Востока», быстро зашагал в направлении, откуда доносилось треньканье трамваев.

     Остановка для общественного транспорта была почти напротив выхода из сквера, на другой стороне улицы. Не было желания шагать до пешеходного перехода, быстро оценив ситуацию, я выбрал подходящий момент, и стремглав пересек проезжую часть. Подъезжали троллейбусы и автобусы, а чуть поодаль останавливались трамваи. На раздумье секунда –  решил ехать, вбежал на заднюю площадку вагона маршрута № 5.
     Трамвай чуть тронулся, и в последний момент в вагон взбежал военный. Это был сержант артиллерии. В руках у него была темная дорожная сумка и стильный, чуть потертый по углам, кожаный кейс-дипломат черного цвета. Расстегнутый китель под мышками чуть потемнел от пота, фуражка была сбита на затылок, а лицо выражало неподдельную радость – успел. Кондуктор не побеспокоил сержанта, а мне пришлось показать военный билет.
     Размеренно отмерял свое движение стыками трамвай, а я тем временем разглядывал пассажиров. Впереди умостились трое женщин пенсионного возраста и, судя по тому, как они активно кивали головами и жестикулировали, обсуждение было обоюдно интересным. У окна, справа, мужчина держал на коленях непоседливого карапуза, пытаясь увлечь его видами городского пейзажа, что-то говорил ему и показывал, тыча пальцем в стекло. Рядом, с привлекательным и чуть плаксивым лицом, обмахиваясь глянцевым журналом, сидела молодая женщина, похоже, что мать карапуза. Остальные пассажиры, пять или шесть человек, ничем не привлекали.
     Вагон вдыхал парной июльский ветерок. Сержант снял китель и фуражку, расстегнул верхние пуговицы рубашки. Наблюдая за ним, за его лицом, я угадывал сильного и думающего человека. Не мог и предположить в те минуты, что именно встреча с ним будет для моей дальнейшей службы тем правилом, которое в армии является одним из основополагающих – «Делай как я!».
     Мы сошли на одной остановке. Купив в киоске бутылку минеральной «Джермук», я присел на скамейку в тени деревьев. Пузырьковую живительную влагу выпил залпом, и, решив продлить удовольствие, налил еще. К своему удивлению увидел, как к скамейке приближается сержант. Он поставил сумку с кейсом на скамейку, и присел сам.
     Сидел он, прикрыв глаза и откинувшись на вышарканные деревянные бруски скамейки. Ветер с трудом пробивался сквозь июльский зной, и напоминая о себе, чуть касался волос сержанта. Наблюдая его профиль, я заметил даже не усталость, а душевную изможденность. Теперь, когда сержант находился от меня на расстоянии чуть дальше вытянутой руки, было хорошо заметно, что в его волосы, цвета зрелой пшеницы, обильно посеребрила седина.
     Поймал себя на том, что уже некоторое время сижу со стаканом в руке, разглядываю сержанта, а надо бы предложить воды и ему. Бумажных стаканчиков оказалось, как раз два. Продавщица предусмотрительно, подавая мне бутылку, сказала:
     – «Один стаканчик может протекать. Вот, когда два вместе, тогда не протечет». Мы пили минералку каждый из своего стакана, а живительная влага и не думала вытекать.
     Мы познакомились, сержанта звали Василий. Потом разговаривали и курили «Winston». Ведь как часто бывает, когда встречаются люди, имеющие за плечами опыт армейской службы, то всегда есть о чем разговаривать. Связывало нас то, что и за моими плечами был путь солдата, часто бывал в городе Иркутск, люблю природу, охотиться, рыбачить, рассказал, что я курсант военного училища.
Отслужил Василий год на северо-западе Афганистана. Артиллерийский полк находился в двух десятках километров от города Герат. Герат – древнейший город, и по преданиям, основан Александром Македонским, и там находится грандиозный архитектурный ансамбль Мусалла, основанный в ХIV веке. Много интересного рассказывал он о службе, боевых товарищах и командирах.
     Василий после тридцати суток отпуска должен прибыть в город Чита для обучения в школе прапорщиков. Оказалось, что я был в том самом учебном полку под Читой, и даже рассказал ему, как добраться до местечка Каштак, где и есть та самая школа.
     На вопрос, почему он оказался в Новосибирске, Василий ответил, что приехал к родителям своего командира батальона, который находился вместе с ним в ташкентском военном госпитале, и умер от многочисленных ранений.
Помнится, как Василий раскрыл кейс-дипломат, и я увидел ту самую командирскую полевую сумку. Это был ничем не примечательный, но достаточно потертый темно-коричневый планшет с металлической застежкой и с пристегнутым к верхнему горизонтальному ремешку компасом. Он взял планшет в руки, чуть подержал, а потом тронул фиксатор магнитной стрелки компаса – стрелка ожила и, чуть поколебавшись, неизменно указала на север.
     – «Вот так уже не раз, достану и держу в руках. Даже как-то побаиваюсь посмотреть, что там. Как будто жду разрешения от комбата… Знаешь почему?».
Я ничего не ответил. Сержант чуть глухо, но четко сказал:
     – «Там вся наша жизнь. Жизнь, которую комбат учил нас любить. Там мы все… Те, кто уже никогда не переступит порог родного дома…Те, кто еще ранами чувствует жизнь эту... И-и-и, такие, как я».
     Посмотрев на меня, и отвечая на мой вопрос, когда же он пойдет к родителям командира, Василий ответил:
     – «Не знаю пока, будет ли это завтра, послезавтра? Знаю, где они живут, это недалеко отсюда. Хочу не просто заявиться и сказать, что я служил вместе с Вашим сыном, и он был моим командиром… Надо так сделать, чтобы они сами обратили на меня внимание. Не хотелось бы бередить их рану, ведь прошло не так много времени…».
     Потом он говорил, что возле дома есть скамейка, что он придет к дому, и будет ждать, как будто отдыхает. Потом, когда из дома кто-нибудь выйдет, то поздоровается, завяжется разговор… Василий даже предусматривал, что предложит свою помощь, что-то по хозяйству, по дому сделать…
     – «Может, они и сами о своем сыне начнут рассказывать что-то. А там… Если, конечно, настанет подходящий момент, то раскроюсь им. Главное – не навредить», – так планировал Василий свою встречу с родителями своего командира.
     – «Когда еще командир был жив», – рассказывал Василий, «…и, придя в сознание позвал врача, сказав, чтобы его полевую сумку с записями-дневниками и фотографиями передали мне».
     В очередной раз медсестра позвала Василия в офицерскую палату, и в присутствии дежурного врача командир наказал отдать все лично отцу и матери. Рассказал он и о своей младшей сестренке, которая учится на факультете журналистики и тоже его ждет. В тот вечер командир был даже весел, много рассказывал о родных и близких, учителях школы. Медсестра время от времени смачивала губы комбата ватно-марлевым тампоном и внимательно наблюдала за капельницей. Василий с тревогой взглянул на врача, когда комбат закрыл глаза, а голос стал как будто угасать… Медсестра вопросительно посмотрела на врача, а тот в свою очередь тронул плечо сержанта:
     – «Устал командир, пусть отдохнет. Сегодня как никогда он себя хорошо чувствовал… И рассказывал-то сколько всего…», – бережно поддерживая, помог Василию подняться со стула.

     Утром, когда Василий при помощи костылей продвигался в столовую, на завтрак, то через приоткрытую дверь увидел аккуратно застеленную кровать комбата. На вопрос, что с командиром, где он сам, почему кровать застелена, врач-ординатор как-то зябко повел плечами, ответил, что ничего нельзя было сделать, и отошел в сторону…
     – «Когда узнал, что комбата больше нет, меня просто подкосило. Не знаю, как оказался и сколько времени пробыл в курилке, сколько сигарет выкурил… Потом за мной пришла медсестра и проводила в палату. В госпитале я еще пробыл почти три месяца. Думал, лучше бы я ног лишился, только бы командир был жив. Сейчас мне даже как-то не по себе, ведь командир учил нас, в бой вел, оберегал – везде поспевал. Тогда… В том бою, наша колонна нарвалась на такие фугасы, что и сейчас думаю – в топке побывал. Комбат организовал оборону, а потом приказал минировать технику, чтобы «духам» не досталась. Он с комвзвода и тремя сержантами прикрывал наш отход. Закрепившись, мы стали вести прицельный отсекающий огонь. «Духов» тогда положили больше двух сотен… Да, и наших полегло не мало».
     Подоспевший мотострелковый батальон и «Ми-24»-ки рассеяли остатки моджахедов. Василий в числе многих попал в медсанбат с многочисленными осколочными ранениями грудной клетки, правого бедра и перебитой голенью. Впереди было множество операций, и боль, с которой он надолго сольется воедино.
     Рассказывал он, как в ташкентский госпиталь периодически приезжали высокие чины. Это были в основном старшие офицеры, они ходили по палатам и спрашивали о самочувствии, о родных и близких. Не всегда это были люди участливые и внимательные, не было той душевной теплоты, которую молодые так чувствуют. А, особенно чувствуют, когда плохо. Но была и встреча, которая запомнилась Василию.
     После обеда, в столовой, собрали рядовой и сержантский состав. Выступили подполковник-общевойсковик и капитан ВДВ. Подполковник тот, как рассказывал Василий, пороха-то не нюхал, штабной какой-то весь, гладенький и слащавый. Все сыпал штампованными лозунгами и цитатами от КПСС, яростно толковал о победе и интернационализме. Все это напоминало политзанятия в «учебке».
     – «Когда капитан заговорил, то самое главное стало ясно не только мне – десантник скорбит о своих боевых друзьях и подчиненных-салагах, которых не смог сберечь. Капитана того я хорошо рассмотрел. Скуластое такое, чуть азиатское лицо, короткие волосы. Роста был он чуть выше среднего, но крепок – не свернешь.
Если бы где увидел его – узнал бы. От той встречи осталось впечатление – соткан был он из седины и пепла… Потом главврач разговаривал в ординаторской с кем-то из медперсонала… Я слышал, капитан тот за год «дошел» от командира взвода до командира десантно-штурмовой роты, а по возрасту он не многим старше меня».
          Быть счастливым в прошлом является колоссальным испытанием в настоящем. Бывает, что рассуждая о тех годах, которые минули, и вернуть прошедшее, чтобы что-то изменить в жизни, не дано, как не дано жить без прошлого.
     – «Был случай, когда замполит поручил выпустить боевой листок. Написал и об участии в операции, и о состоянии дисциплины, о политических занятиях, об именинниках. Сидел я и думал, чем бы заполнить оставшееся небольшое место на листе. Подошел комбат, поздоровался, а потом попросил ознакомиться с моим армейским творчеством-сочинением. Он внимательно прочел мною написанные заметки, и чуть подумав, спросил у меня, смог бы и он, комбат, поучаствовать в выпуске. Я с радостью согласился… Комбат тогда написал небольшое стихотворение. Потом сделал надпись на обороте «К ВЫПУСКУ РАЗРЕШАЮ», и поставил свою подпись… Знаешь? Этот боевой листок у меня с собой».
     Василий достал из отделения в кейсе вдвое сложенный лист и протянул мне. Всего стихотворения я не запомнил, а вот одно четверостишье помню по сей день:
     «…Полоска несжатая грусти,
     Край неброский, высок небосвод,
     И глаза Божьей Матери грустны –
     Я тебя не оставлю, сынок…»

     Василий бережно уложил планшет и боевой листок в кейс-дипломат и сказал, что домой, в отпуск, еще успеет, тем более родители живы-здоровы, и ждут его. Ведь это несравненно лучше…
     Лучше, потому что все равно его, Василия, родители дождутся. Они дождутся своего сына, а родителям командира потребуется великое мужество, чтобы просто жить.
     Прошлое делает нас мудрее, но на это нужно время. Но, тогда еще не настало именно то самое время. В Василии не было ложной таинственности и какой-то меланхоличной дымки, которую порой пытаются нагнать на себя некие «пареньки» – люди с прыщавыми щеками и чуть пробивающимся пушком над верхней губой.
Эти самые «пареньки» считают, что «откосить» от армии – это круто. Наверняка, в Василии никогда и не было ничего подобного. Он до такого не то что не дорос, а просто переступил сие с теми самыми «пареньками», следуя важным и нужным путем. Было лишь неукротимое желание жить – жить ярко, порой яростно, с душевным подъёмом. И, Василий жил.

     Родился Василий и жил до призыва в ряды Советской Армии в Иркутской области, в маленьком поселке «Слюдянка», что совсем рядом с озером Байкал. Призывался в армейские ряды не зеленым юнцом – за плечами остались техникум лесного хозяйства и три полевых сезона в бригадах лесозаготовителей. Его бригада была в числе передовых, и председатель поселкового совета всячески оттягивал, не без ведома военного комиссара конечно, вручение повестки. В очередной раз Василий пришел к председателю и задал вопрос о том, когда же он будет призван в армию. На что председатель ответил:
     – «Будет тебе, Васёк, повестка. Спасибо за работу твою, хорошим солдатом станешь. Ждать будем тебя из армии… Помни!».

     В мае 1979 года Василий убыл на сборный пункт военного комиссариата, в город Иркутск. Начал службу в учебном артиллерийском полку, Краснознаменного Уральского военного округа. В течение пяти с половиной месяцев преодолевал он марш-броски, занимался гимнастикой и военным троеборьем, овладевал артиллерийскими премудростями, заступал в караул и выступал на комсомольских собраниях.
     Как-то раз делали генеральную уборку в учебном корпусе, Василий с одним курсантом наводили блеск и чистоту старательно в классе тактики. Класс был внушительных размеров, и курсанты не заметили, что подошло время построения на ужин. Спохватились только тогда, когда их встряхнул своим зычным, врастяжку голосом, замкомвзвод:
     – «Что-о-о, стручки, совсем не хотят жрать?! Работун напа-а-а-ал?».
Под командой замкомвзвода прибыли в солдатскую столовую. В столовой суетились курсанты кухонного наряда, мыли столы, пол, в посудомойке, в чаны с горчичным порошком неустанно ныряла надежная, армейская, алюминиевая посуда. Замкомвзвода взглядом указал на ближайшую скамейку, и коротко бросил:
     – «Сидеть и ждать!»
     Потом Василий с товарищем сидели в овощерезке на перевернутых ведрах, и чистили картошку. Вот такой наряд на работу получили курсанты за опоздание на построение.
     Нож, то и дело выскальзывал из засыпающих пальцев, тренькал на бетонном полу, чуть взбадривая курсантов. Работа продвигалась медленно. Особенно тяжело приходилось товарищу Василия. Не было у него того опыта на гражданке, да и физически слабоват оказался. После очередного треньканья ножа, так и остался сидеть, нахохлившись, зажав окоченевшие руки между коленями. Василий же стружил картофелины с удвоенной скоростью.
     Нестерпимо хотелось чего-нибудь согревающего. Кружка чуть теплого чая без сахара и два куска серого хлеба сейчас казались чем-то очень далеким. Вспомнилось время, когда Василий и его бригада поздними вечерами, на лесоделяне, заваривали чай из лесной малины и смородинового листа, сидели под навесом и хрустели колотым рафинадом.
     Вспомнился и случай, когда вечером складывал в рюкзак разные вещи, продукты. Это был последний вечер перед армейским утром. Захотелось тогда сделать что-нибудь по дому – вымыть пол, стереть пыль. Но бабушка, смеясь, отговорила тогда:
     – «Отдохни маленько. Хватит у тебя еще забот. Потом приедешь, и сделаешь… Чай недолог год-другой».

     И, вот три ванны начищенного картофеля приблизили курсантов-артиллеристов к сумрачному, утреннему рассвету.
Прапорщик, дежурный по солдатской столовой был неподдельно удивлен, узнав, что весь картофель для трех учебных батальонов начистили два курсанта. Не отличался прапорщик высокой культурой при обращении к составу суточного наряда по столовой, и это знали многие. В то самое утро, в той сырой и серой овощерезке, прапорщик довольно чувствительно хлопал курсантов по плечам, по-отечески трепал их коротко остриженные макушки:
     – «Ну-у-у, салаги-соколики, удиви-и-и-ли! Настоящие солдаты!»
То сумрачное утро стало тогда для Василия светлым и приветливым, а крепкие похлопывания по плечам, обеспечили несказанной энергией. Втроем они сидели в маленькой комнате для приема пищи дежурным по полку. Курсанты пили душистый кофейный напиток и ели белый хлеб, густо намазанный сливочным маслом и сгущенкой, а прапорщик, откинувшись на спинку стула, щурился дымя папиросой. На вопрос:
     – «Кто командир твой, воин?», – Василий встал, и вытянувшись в струнку, четко ответил. Прапорщик пытливо рассматривал курсанта, а потом сказал:
     – «Повезло тебе, сынок. У такого командира есть чему учиться, сам увидишь. Почувствуешь по полной, что значит служить в армии. Комбат из вас, салаг зеленых, настоящих мужиков сделает. Вспомнишь мои слова!».
     Потом прапорщик рассказывал, как командир, а тогда еще лейтенант, прибыл после окончания Сумского артиллерийского училища в их артдивизион на должность командира взвода управления. Прапорщик, а тогда он был старшиной, служил вместе с командиром в одном из гарнизонов в даурских степях Забайкалья. А то, что прапорщик с комбатом служат вместе и теперь, так это опять же, командир настоял при переводе по службе.
     Интересен был рассказ прапорщика о командире батареи, да и курсантам пришелся по душе этот офицер. Вот тогда Василий начал постигать настоящий закон армии: «Делай как я». Камбат всегда первым преодолевал полосу препятствий, показывая мастерскую подготовку, а потом внимательно следил за своими подчиненными. Все гармонично сочеталось в нем. О таких говорят – ладно скроен и крепко сшит.
     Василий тогда познал, что возможности солдата настолько велики, насколько высока ответственность за порученный участок работы ратной. Защищать Родину – величайшая ответственность, и высокая честь для мужчины. Когда комбат говорил так:
     – «Наша задача – это подготовка воинов-защитников для профессионального применения ратных навыков в бою, дабы победу одерживать, и в живых оставаться на радость своим родных и близким», – тем самым утверждая:
     – «Если Вам говорят, что один в поле не воин, не верьте. Это не для нас с вами. Советский солдат, и один в поле воин!».

     Не забыть Василию, как встретил команду призывников командир батальона и его заместитель по политчасти. Была короткая, но важная экскурсия по расположению части и прилегающей территории, а потом старшины и сержантский состав выдавали солдатское обмундирование, учили подшивать подворотнички, наворачивать портянки, показывали, как нужно заправлять кровати и укладывать обмундирование на табурете. Казармы не были местом каких-то вычурных излишеств. Это были места, где все было предусмотрено для жизни солдатской. В бытовой комнате первой учебной батареи был даже магазин без продавца. Здорово, когда можно бросить монетку на блюдце и взять подворотничок, шеврон или сигарету.
     В ленинской комнате можно почитать книгу, газеты, написать письмо, послушать радио, полюбоваться маленьким аквариумным царством с юркими меченосцами и степенными скаляриями. Было светло, тепло и уютно.
Когда же Василий вспомнил о тех самых солдатских одеялах, то я с удовольствием поддержал разговор. Что говорить – это такие аскетично-жесткие одеяла неброских темно синих или серо-зеленого цветов, да еще и с тремя белыми полосками, но как они по-особенному согревают. И, как не хочется расставаться с тем теплом по команде – «Рота-а-а! Па-а-адъё-о-ом!».

     Спустя несколько недель, когда курсанты-батарейцы в целом сносно уже выполняли команды, а строевые песни звучали так, что их хотелось петь еще и еще, замполит учебного полка организовал вечер, посвященный молодым воинам, где сам активно участвовал.
     На вечере ребята исполняли песни, читали стихи, показывали мастерство в разборке и сборке стрелкового оружия, соревновались в силовых упражнениях. В завершении, замполит с комбатом спели песню Владимира Семеновича Высоцкого «Сыновья уходят в бой». Василий внимал слова песни, как посвящение в воинский коллектив, а когда звучали слова:
     «Кто сменит меня, кто в атаку пойдет?
     Кто выйдет к заветному мосту?
     И мне захотелось – пусть будет вон тот,
     Одетый во все не по росту…», – ощущал, что становится частью непобедимого воинского коллектива Советской армии. 
     Мысли устремляли его к тому, что насколько он еще мало знает и умеет, и сколько ему еще предстоит. Если же ему будет предоставлена возможность служить вместе с этими офицерами, то будет это высшей степенью доверия. Тогда Василий всей душой прочувствовал свой первый урок мужества.

     Пожелтевшая листва на деревьях венчала окончание скоротечного армейского лета 1979-го. Не за горами был и очередной призыв. Вчерашние курсанты щеголяли в погонах младших сержантов и ждали откомандирования в боевые части. Василий к этому времени уже был в должности командира отделения, отличником-спортсменом и чемпионом полка среди рядового и сержантского состава по стрельбе из автомата «Калашникова» и АПС (автоматического пистолета Стечкина).
     После ужина ребята собирались в учебных павильонах, курилках и занимались повседневными солдатскими делами – стирали «хэбэшки», подшивали подворотнички, подгоняли-ушивали парадно-выходное обмундирование, писали письма, что-то пели под гитару, или просто курили.
Есть такие времена в учебных частях, когда учебно-боевая активность подразделений не то что затихает, а просто переходит в менее заметный, но не менее эффективный ритм. Этот ритм – переход от приобретенных знаний к периоду оттачивания военно-профессиональных умений. А правило «Наука побеждать» от А.В. Суворова: «Сам погибай, а товарища выручай!», надежно укоренилось в сознании.
     Ведя беседу, замполит интересовался – кто и с кем хотел бы продолжить службу, и такая форма давала положительные результаты. Командование прислушивалось к просьбам выпускников, и многие уезжали служить в боевые части вместе. Казалось, что никогда не закончится ожидание долгожданного откомандирования. Желание служить в боевой части стойко преодолевая тяготы и лишения службы было просто неукротимым. Василий подал рапорт, где указал свое желание – служить в где-нибудь в Средней Азии. Хотелось многое увидеть и познать. Ведь если есть выбор, то почему не испытать себя там, где зной и песок, почему бы не изведать той самой Азии?
     Комбат вызвал Василия в канцелярию и приказал отправляться в штаб. Был разговор с заместителем командира полка по политической части, который задавал множество вопросов по поводу того самого рапорта. Немало было вопросов и по поводу родственных связей, даже был вопрос по поводу самого последнего письма, которое он получил от родителей, и даже о том – переписывается ли Василий с девушкой, как он относится к созданию семьи, планирует ли учиться дальше, и где.
Позже Василию было предложена должность замкомвзвода в первой батарее. Расставаться с ребятами, ох как было жаль! Да, и поднадоело как-то все на одном и том же месте. Новоиспеченные сержанты-батарейцы оставляли подписи друг другу на подкладках фуражек, обменивались адресами и поясными ремнями, фотографировались на память. Казалось, что это вопиющая несправедливость, ведь были ребята, как утверждал Василий, лучше его, и сильнее и выносливей. Единственное, что давало надежду, то что настоящая служба еще впереди. Помнятся слова комбата:
     – «Не журись, не суетись, Василь Василич. Еще послужим с тобой, старина».


     Рапорт был удовлетворен в начале января 1980-го.
     Комбат был дежурным по полку, а Василий был дежурным по батарее. Когда был принят рапорт, и строевая записка от Василия по всей форме, то комбат пригласил войти в комнату дежурного, предложил чай и бутерброд с сыром. Когда пил чай, то обратил внимание, что это какой-то другой, не тот чай, что в столовой и чайной, а спросить не решался. Прихлебывал, да очередным бутербродом лакомился. Комбат тогда спрашивал о последних вестях из дома.
     Особенно нравилось ему, когда Василий рассказывал об охоте или рыбалке, как он детеныша нерпы спас от браконьеров, как в зимовье ночевать приходилось и лепешки печь без масла. Потом спросил:
     – «Чай понравился, Василич? Вкус необычен… Да-а-а? Ничего, старик, привыкнешь». В тот вечер Василий и узнал, что завтра он будет ознакомлен с приказом об откомандировании в Туркестанский военный округ.
На следующий день в штаб были собраны по сигналу «Сбор» военнослужащие. Построение проходило на плацу. Василий увидел много военнослужащих из других родов войск. Начальник штаба полка отдал команду для построения:
     – «Внимани-е-е-е! Построение в колонну по четыре… По категория-я-ям, офицерская колонна на правом фланге… Прапорщики, сверхсрочнослужащие, сержантский и рядовой состав – на левом фланге. Станови-и-и-ись!».
После доклада командиру полка, оглашены были списки команд для откомандирования – для дальнейшего прохождения службы. Каково же было удивление Василия – старшим команды для направления в гарнизон Мары, был назначен комбат.
     Сборы проходили скоро. То и дело в учебный полк прибыли военнослужащие из других соединений. В гарнизоне можно было встретить военнослужащих мотострелковых, танковых и частей связи. Большинство техники артиллерийского полка длительного хранения было расконсервировано и погружено на железнодорожный транспорт.
     Спустя чуть больше трех суток, глубокой январской ночью команда во главе с комбатом поднялась на борт «Ан-12». Так в жизнь Василия вошел Афганистан.

     Я сидел в зале ожидания и наблюдал за движением самолетов на летном поле, посматривая иногда на световое табло. Задержку рейса продлили еще на час. Время продвигалось как в замедленной съемке, а гул авиационных двигателей едва был слышен через пелену зноя.
     Жизненная круговерть стремила людей по своим делам, несмотря на плотную завесу духоты и зноя. В тот час не было у меня желания наблюдать за кем-то. Мысли мои были погружены в события, о которых поведал мне Василий. Размышлял я и так – комбат мог бы и не уезжать в «Афган». Это не было для него каким-то обязательством, ведь он был командир учебного подразделения, и мог бы просто служить-обучать молодых солдат военной профессии. Тем более, он был на хорошем счету, отличный офицер-командир-преподаватель-воспитатель. Василий рассказывал, что мало кто из учебного полка убыл в составе команд в январе восьмидесятого. В основном это были военнослужащие срочной службы, отслужившие не менее года.
     Есть такое высказывание: «Смелость – порождение страха». Высказывание многогранное и спорное. Нет, не мог комбат тогда позволить себе продолжать служить в учебном полку, ожидая очередного рапорта от своего подчиненного и ученика, как не мог офицер удовлетворить рапорт сержанта, зная, что там, за пределами его достаточно мирной жизни, его воспитанник будет подвергаться опасности. Страха не было. Было желание быть рядом, а в случае опасности – защитить.
     Рапорт сержанта был удовлетворен только тогда, когда комбат настоял о своем откомандировании в Афганистан.

     Мне помнятся строки стихотворения Константина Михайловича Симонова «Сын артиллериста», в котором повествуется событие Великой отечественной войны словами:
     «Отцовский мой долг и право сыном своим рисковать,
     Раньше других я должен сына вперед посылать,
     Держись, мой мальчик, на свете два раза не умирать…»,  – тогда, для управления огнем, командиру нужно было послать бойца на опасное задание, и он посылает своего сына. Ведь первыми шли и вступали в бой с врагом всегда лучшие.
     В жизни, с возрастом, приходит осознание, что сила человека зависит от того, насколько он глубоко вникает и осознает свое предназначение в жизни. В круговерти суеты, созвездии славы, водопаде грез, или сполохах воспоминаний, стареет и разрушается всё – ржавеет золото и ветшает сталь. Не подвержена тлену лишь мысль.
 
     «Быть молодым – это начало пути для того, чтобы становиться лучше. Это возможность выбрать именно свой жизненный путь». Если кому в жизни и будет предоставлена возможность побыть салагой рядом с таким офицером, как комбат, то суждено будет познать себя, свои возможности, чувства, удостовериться насколько может быть высок разум и прекрасен человек.
Помнится, когда мы прощались с Василием, он сказал:
     – «Каждый волен верить во все что хочет, или кому хочет. Я же против того, чтобы заставлять верить во что-то одно».
               
    А.Г. Дудник         
    Белгородская область
    село Таврово, май 2007 г.


                Чуть размышлений…
                «Обрывок фразы брошен пухом в шквал,
                Не утереться больше, не подняться,
                Как орудийный выстрел громыхал,
                Тиранил плоть, и дух калечил ярко.
                Ты можешь говорить, все что хотел,
                Но фраза, что соломенная крыша,
                Уложишь невпопад слова на плаху дел,
                И дел твоих, увы, уже не видно».
               
                Время местное 10.05
                г. Москва, 26.03.2001 г.