Вальдшнеп

Снайпер Екатерина.
Тишина в лесу была обманчивой. Она не была мирной, она была натянутой, как струна, готовая лопнуть от любого звука. Екатерина зажмурилась, вжавшись в складку земли, пахнувшую влажной глиной, прелыми листьями и железом. Где-то очень близко, с противным шелестом, прошел дрон. Сердце колотилось где-то в горле. Но даже здесь, в аду, весна брала свое. Сквозь гарь и порох пробивался свежий, сладковатый запах распускающихся почек. Луч солнца, лился сквозь частокол сосен, золотил мох на старом пне.
Когда дрон удалился, она сделала глубокий вдох и поползла к своим. И вдруг замерла.
Но то, что она увидела, заставило ее кровь похолодеть. Ранение было слишком точным, слишком аккуратным. Пуля вошла чисто, раздробив кость крыла, но не повредив тела. Это не был шальной осколок. Это был выверенный выстрел. И тут ее взгляд упал на едва заметную белую метку на стволе ближайшей березы — засечку на высоте примерно полутора метров. Рядом — еще одна. И еще.
Снайперская учебная точка.
Она все поняла. Со снайперской винтовки здесь не стреляли по манекенам. Здесь отрабатывали дыхание и упреждение на живых,имеющихся мишенях. На самых безобидных и беззащитных обитателях этого леса. Кто-то из своих, скучая между боями или «повышая мастерство», устроил себе развлечение — поохотиться на вальдшнепов. Птица, которую она держала в руках, была не случайной жертвой войны. Она была целью. Учебным пособием для убийцы.
В ее памяти всплыли разговоры, отрывки фраз: «…меткость проверял, на ворону с двухсот метров…», «…у нас один чудак, так тот по синицам из СВД палил…». Раньше она не придавала этому значения, списывая на солдатский бред. Теперь же от этих воспоминаний стало физически плохо.
«Уйти, — приказала себе Екатерина. — Это просто птица. Погибают люди».
Но ее ноги не слушались. В этих глазах, отражавших весеннее небо, был вопль о правосудии. Это была не просто жестокость. Это было кощунство. Уродливое извращение самой сути войны, где даже смерть должна иметь хоть какой-то смысл, а не быть мишенью для чьего-то больного тщеславия.
С проклятием, обращенным ко всем на свете снайперам-«спортсменам», она сняла с плеча сумку. Руки сами делали свое дело, жестко и без дрожи. Она говорила с птицей тихо, сквозь стиснутые зубы: «Ничего. Я тебя спрячу. Я его переживу, ублюдка такого. Мы выживем. Оба».
Она завернула вальдшнепа в тряпку и сунула за бушлат. Маленькое, горячее, живое сердце билось о ее грудь — вызов всем снайперским прицелам мира.
С этого дня у нее появилась тайная миссия — миссия молчаливого сопротивления. В блиндаже, в старой коробке из-под патронов, жил ее тихий протест. Она выкармливала его размоченной гречкой. Ребята подшучивали: «Катя, ты чего, на жаркое копишь?» Но, увидев ее каменное, отрешенное лицо, отстали. Они не понимали, что она не просто выхаживала раненое животное. Она спасала трофей чьей-то бессмысленной жестокости, совершая акт тихого вандализма против этой жестокости.
Крыло срослось. Оно было уже не таким, как прежде, но птица могла летать. Пришло время.
Она дождалась вечера и ушла подальше от позиций, в глубь леса, где стволы деревьев не были иссечены метками. Небо на западе было цвета угасающего угля и расплавленной меди. Воздух звенел от предвечерней тишины.
«Лети, — прошептала Екатерина, выпуская его на волю. — И будь осторожен. Здесь много тех, кто целится просто так».
Вальдшнеп сделал неуверенный круг над ее головой, будто прощаясь, и скрылся в багряной дымке заката.
Спустя несколько дней их позиции атаковали. Начался тяжелый, изматывающий бой. Екатерина, не помня себя, металась между разрывами, таская раненых. И в самый разгар ада, когда казалось, что небо рушится на голову, она на мгновение замерла, прижавшись к стенке окопа, чтобы перевести дух.
И тогда она увидела его. Высоко в небе, над клубами черного дыма, под самыми лазурными, нетронутыми ярусами неба, летел знакомый силуэт. Он летел неровно, немного кренясь на свое спасенное крыло, но летел — упрямо, дерзко, наперекор всем законам баллистики и прицелам.
PS:
Токование вальдшнепа. «Вальдшнеп» по-немецки — «Waldschnepfe», а ее Андрей, увлеченный орнитолог в прошлой, мирной жизни, ласково и с придыханием называл этот танец на немецкий манер — «вандельштап». Он рассказывал ей об этом, сидя на кухне, за чашкой чая: как самцы в сумерках начинают свои брачные полеты-танцы, чтобы привлечь самку, как они поют своим голосом, не похожим на птичий.
И вот он танцевал. Ее вальдшнеп. Спасенный. С изуродованным, но все еще несущим его в небо крылом. Его полет был чуть более неуклюжим, чуть более отчаянным, чем у других, но он жил. Он боролся. Он пел свою странную, квакающую песню любви и жизни посреди смерти.
Слезы хлынули сами, горячие, щипающие, смывая с души ледяную корку. Она не плакала о Андрее. Она плакала с ним. Он был здесь, в этом танце, в этом имени — «вандельштап». Он подавал ей знак. Он говорил с ней через голос жизни, которую они оба так любили.
Екатерина, стиснув зубы, подхватила очередного раненого. Она поняла. Она не просто выходила птицу. Она украла одну пулю у войны. Одну пулю, которая должна была убить ради забавы, но вместо этого была обращена в жизнь. И пока эта жизнь боролась за себя там, в высоком небе, у нее здесь, на земле, были свои пули, которые нужно было украсть у смерти.
Посвящается Екатерине кинологу. Участнице СВО, ее мужу.