Доброе утро, господин Гоген!

У плетня заросшая крапива
Обрядилась ярким перламутром
И, качаясь, шепчет шаловливо:
«С добрым утром!»

                Сергей Есенин

Я пришёл к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало…

                Афанасий Фет

Я не сразу понял, что это был сон. Сон нудный и однообразный, в котором повсюду я встречал знакомые лица, однако меня там не узнавал никто. А те немногие, кто останавливались и пытались понять, с кем они имеют дело, лишь повторяли неразборчивую скороговорку: «Доброе утро, господин Гоген!»
«Опять не узнали», – поизносил я шёпотом и обречённо приподнимал шляпу, отвешивая вежливый поклон очередному встречному, которому, как и всем предшествующим, изменила память. Так продолжалось достаточно долго, пока у ручья я не встретил крестьянку в чёрном платке и деревянных башмаках, сошедшую с полотна знаменитого французского живописца. Крестьянка повернулась в мою сторону и безучастно проговорила: «Bonjour Monsieur Gauguin…»
Я вновь приподнял шляпу и подумал, что она единственная, которая поступила правильно, поскольку никаким иным образом и не могла меня поприветствовать. Крестьянка за всю свою жизнь видела только одного художника – Поля Гогена, который жил с ней по соседству и в её представлении занимался неизвестно чем. То, что в мире существуют иные люди, промышляющие тем же самым, ей никогда не приходило в голову. Поэтому вовсе неудивительно, что она назвала меня «Gauguin».
«Gauguin» в её представлении было даже не именем собственным, а обозначением чего-то непонятного, странного, живущего по другим законам. Возможно и всем прочим, встретившим меня и меня забывшим, неожиданно пришло точно такое же предвзятое понимание.
Не знаю почему, но вместо того, чтобы попросту стряхнуть с себя этот сон и с улыбкою жить дальше, я постарался его запомнить, записав всех встреченных поимённо в свою долговременную память. Мне и без этого вещего сновидения давно уже представлялось, что я разговариваю с ними со всеми через такую же разделяющую преграду, которую изобразил на своей картине французский живописец. Порой меня это сильно огорчало, и я не знал, что мне необходимо предпринять, чтобы эта незримая перегородка исчезла.
Но сон расставил всё на свои места. Неужели я пришёл сюда для того, чтобы собирать на себе дружелюбные и приветные взгляды? Или, может, затем, чтобы все знающие меня в начале каждого нового дня с замиранием сердца торопились поздравить меня с добрым утром? Разве в моих мечтах и надеждах хоть раз прозвучала призывная нота, требующая понимания и любви?
Нет. Художник во многом похож на цветок в колосящемся пшеничном поле, который растёт сам по себе, не помышляя для кого-нибудь быть хлебом насущным, стать выбором необходимым, призванным и желанным. Он встречает рассвет и распускает свои лепестки навстречу солнцу, никак не мешая своим соседям – полновесным колосьям, ничего от них не требуя и ничего от них не желая. Единственно, что его роднит с ними – это общая, одинаковая и одновременная судьба, зависящая от рабочего графика трудолюбивого комбайнёра.
Яркая и многоцветная жизнь такого одинокого создания – загадка для него самого. Но он почему-то знает, что всегда следует раскрывать свои чудные лепестки по направлению к солнцу, раскрывать их даже тогда, когда оказывается в плотной тени своих безучастных соседей, вбирающих в себя те же соки из плодоносной почвы, что и сам цветок, украшающий землю.
«Ну, вот опять ты примерил всё на себя, – укоряющее сообщил мне мой критичный внутренний голос. – Не только художник, но и каждый, в чём-то отличный от других человек, тоже немножко «Monsieur Gauguin». И любой немножечко «Gauguin» должен несмотря ни на что стремиться к свету и отвечать на его приветственные лучи своим неизменным поклоном».
«Именно так! – согласился я и произнёс: – Доброе утро, господин Гоген!» Произнёс для всех тех, кто только что раскрыл посреди хлебного поля свои атласные лепестки. Раскрыл навстречу новому дню и рассветному солнцу. «Доброе, доброе утро, дорогие мои особенные и непохожие, и пусть оно будет для вас действительно добрым!»