дон Педро

– 1 –

Идальго укусил клоп, и идальго проснулся. Он долго с недоумением лежал на тонком полотне, пытаясь узнать комнату и восстановить события минувшей ночи. Кажется, опять был пьян, как свинья. С кем-то целовался (женщина?), проиграл лошадь; а одного, кажется, хозяина дома, проткнул шпагой… Бр-р-р, гадко.
– Хуан! – крикнул он слабым голосом с хрипотцой. – Хуан, ты здесь?
Откуда-то (кажется, прямо из стены) неслышно появился Хуан, крещёный севильский еврей, которого идальго давно уже возил с собой в качестве слуги, ростовщика и карточного шулера-консультанта.
– Благородный дон изволили проснуться, – бесстрастно произнес Хуан, мертвенно улыбаясь деревянным лицом. – Благородный дон изволит умываться? Одеваться? Завтракать?
– Да-да, Хуан… То есть нет… Хуан! Скажи… У меня есть лошадь?
– Все невзгоды преходящи, – философски заметил меланхоличный Хуан. – И все, кроме смерти, можно легко поправить. Благодарение Богу, у нас пока ещё хватает монет, и стоит дону…
– Педро! Сегодня я – дон Педро, – перебил его идальго. – Но продолжай!
– И стоит, – равнодушно продолжал слуга, – стоит дону Педро пожелать, как появится конь, вино и цирюльник, чтобы пустить кровь. Хотя на цирюльнике можно сэкономить: сюда ломится хозяин дома, и в руке у него шпага (заметьте, сударь, ваша), и он жаждет вашей крови. Это сохранит благородному дону пару лишних золотых.
– Штаны, Хуан! – вскакивая, закричал дон Педро. – И придвинь к двери что-нибудь потяжелее: я рассчитываю сохранить кровь и золото для себя.
Из-под взъерошенного одеяла выскользнула пышнотелая инфанта – дочка хозяина – и тихо скользнула вглубь комнаты – одеваться.
– Сюда, синьора, – указал Хуан на раскрытую дверь балкона. – Там веревочная лестница.
– Пошел вон, канальеро, – оскорбилась донья, кутаясь в мантилью. – Я все-таки хозяйка в этом доме! Лезь сам по своей паршивой лестнице, хоть в задницу самому дьяволу! – и она сделала неприличный жест.
– Дон Педро, нам пора, – равнодушно вздохнул Хуан. – В этом доме нас больше не приютят.
Дон Педро не любил высоту. Путаясь ногами в полунадетых кальсонах, идальго стал спускаться по лестнице. Веревки больно врезались в босые ступни, и он сердито сопел, стиснув зубы.
– Синьору лучше посторониться, – деловито предупредил Хуан, спустившийся первым. – Не то кабальеро Мигель ушибёт синьора.
Идальго взглянул вверх и посторонился. Еврей рывком отцепил лестницу, несмотря на то, что на нее уже успел ступить не в меру гостеприимный глава дома. Дон Педро поморщился и отвернулся.
На улице было утро – то самое, которое в Севилье пахнет вином, бычьей кровью и жареным миндалём. Дон Педро, всё ещё неуверенно ступая, пытался вспомнить, как его звали вчера. Возможно, дон Алонсо? Или дон Гонсалес? Имя, как и родословная, было делом временным.
– Хуан, – сказал он, поддёргивая кальсоны, – если я сегодня дон Педро, то кем я был вчера?
– Вчера вы были доном Мигелем, – ответил Хуан, глядя в сторону. – И, судя по всему, весьма неудачливым доном. Зато завтра, если повезёт, вы станете святым. А если не повезёт – мертвецом.
– Ты философ, Хуан.
– Я еврей, дон Педро. А это почти одно и то же.
Они свернули в переулок, где пахло сухим камнем и нечистотами. Из-за угла показалась фигура в чёрном плаще, с лицом, которое могло быть как лицом судьи, так и лицом палача. В руке – письмо, запечатанное знаком инквизиции.
– Дон... – начал он, но запнулся. – Простите, какое имя вы нынче предпочитаете?
– Сегодня я дон Педро, – с достоинством произнёс идальго. – А вы, синьор, кто такой?
– Неважно. Подпишите здесь.
Хуан вздохнул и достал перо. Дон Педро подписал, почти не читая.
– Что это было? – спросил слуга, когда фигура исчезла.
– Или вызов на дуэль, или приглашение на ужин, – пожал плечами дон Педро. – А это, как обычно получается, почти одно и то же... Кстати, Хуан, – продолжал он, останавливаясь у стены, безжизненной, как совесть старого ростовщика, – мне нужно приодеться. И вооружиться. Желательно, не умерев до этого момента с голоду. Возвращаться обратно, сам понимаешь, благородному идальго не к лицу. Придумай, как поскорее исправить это недоразумение.
– В этом мире возможно многое, – вздохнул Хуан, оглядывая переулок. – Особенно, если у вас есть кредит доверия. А лучше просто кредит.
Они свернули в лавку, где торговали всем, что можно было украсть, проиграть или забыть в борделе. На вывеске было начертано: «У Саломона», но с таким же успехом девиз мог гласить «Всё, кроме совести». Внутри пахло кожей, железом и старым вином, которое явно числило в родственниках уксус, но теперь гордо именовалось товаром.
– О, брат мой Шломо! – широко улыбаясь, воскликнул Хуан, распахивая дверь. – У кабальеро срочная нужда: панталоны в стирке, шпага застряла в чужом боку. Вы можете помочь?
Из-за прилавка поднялся человек, похожий на сундук с глазами. Он посмотрел на дона Педро, потом на его ноги, потом на бумагу, которую тот всё ещё держал в руке.
– Дуэль? – спросил он, сохраняя невозмутимое выражения лица. – Или ужин?
– Пока не известно, – ответил дон Педро. – Но в любом случае я должен выглядеть так, будто это известно.
Саломон понимающе кивнул и исчез в глубине лавки. Через минуту он вернулся с комплектом: чёрными штанами с золотой вышивкой, камзолом цвета засохшей крови, щегольскими сапожками и шпагой – тонкой, как аромат паэльи, и острой, как взгляд putilla.
– Это принадлежало одному тореро, – пояснил Саломон. – Он проиграл в споре с быком. Не беспокойтесь, возражать уже не будет.
– Сколько? – осведомился практичный Хуан.
– Для вас – как для родных. Два эскудо за одежду, три за шпагу, и один – за молчание.
Хуан заплатил не торгуясь, но скорбно подняв брови. Дон Педро оделся и как будто снова стал собой – или тем, кем хотел бы быть.
– Теперь, – сказал он, затягивая пояс, – осталось выяснить, какой наглец меня вызвал. И почему.
– Зачем? – удивился еврей. – Узнаем это прямо на дуэли. Так даже интереснее. Интрига.
Они вышли из лавки. Утро продолжало пахнуть вином, кровью и миндалём. Дон Педро шёл уверенно, как человек, который хотя и допускает, что его убьют, но надеется, что вначале накормят.
– Осмелюсь предположить, – начал Хуан, искоса разглядывая печать на письме, – что это послание связано с тем, что вы, благородный дон… Э-э-э…
– Что я?
– ...вчера вечером поименовали кабальеро Фернандо «пуделем в камзоле».
– Это было метафорой!
– Он не поэт, дон Педро. Он воспринял это буквально.
– А он действительно был в камзоле?
– И действительно несколько смахивал на пуделя.
– Тогда это не оскорбление, а описание!
– Но вы добавили: «с умом гусеницы и темпераментом шлюхи».
– Ах, даже так... Тогда да, это дуэль. Но мы сделаем вот что…

– 2 –

На назначенное место дуэли дон Педро прибыл вовремя. Почти. Вместо него появился Хуан, наряженный в камзол идальго, с накладными усами и шпагой – тем самым клинком, который ранее принадлежал неудачливому тореадору.
– Я дон Педро, – торжественно заявил он. – И я готов защищать свою честь.
– Какой же вы Педро, вы Хуан... – в замешательстве воскликнул Фернандо. – К тому же еврей! Испанский дворянин не может скрестить с вами шпагу: святая инквизиция не одобрит.
– А вы – пудель, – обиделся Хуан. – И это ещё хуже!
Фернандо, сбитый с толку, в озлоблении сделал выпад. От первого же удара шпага вылетела из руки Хуана. Тот упал на колено и театрально, как в трагедии, застонал:
– Ой вей! Поражена моя честь! Моя селезёнка! Умираю! Кому теперь достанутся мои шекели! Ой, то есть, мараведи!
В этот момент из кустов выскочил настоящий дон Педро, в монашеском одеянии, с кадилом и просветлённым лицом святого.
– Прекратите, братья! – воскликнул он. – Опомнитесь! Господь велел прощать ближних до семидесяти семижды раз! Так возлюбите же друг друга!
– Что с вами? – ужаснулся Фернандо.
– Я принял постриг. И теперь я скромный брат Педро де ла Пьянца.
– Но вы же вчера назвали меня пуделем! Такое я простить не могу!
– Я был во грехе. Признаю. Но теперь я в благодати.
– А зачем вы впутали в наши дела Хуана?
– Он олицетворение моего греха. Простите же его как истинный христианин! К тому же, он уже понёс наказание.
– Да? Да на нём нет ни царапины!
– А духовные раны, по-вашему, ничего не значат?! Так что ступайте, брат мой, ступайте с миром!
Фернандо, окончательно сбитый с толку, плюнул и ушёл, бормоча что-то о метафорах и монастырях. А дон Педро и Хуан отправились в ближайшую таверну.
Таверна называлась «У святого Гастона», хотя вряд ли хоть кто-то из завсегдатаев смог бы вспомнить, кто такой этот Гастон и чем таким особенным он заслужил святость. Внутри было сумрачно, как в исповедальне, и шумно, как в разгар карнавала. Дон Педро вошёл с видом персоны, которая только что избежала смерти, но не отказалась бы от доброй порции вина.
– Сюда! – распорядился он. – Сядем здесь, у окна. Чтобы я мог видеть, кто ещё идёт меня убивать.
– Или приглашать на ужин, – согласился Хуан. Зная привычки патрона, он с ходу заказал четыре большие кружки хереса.
– Замечательно! – произнёс дон Педро, откидываясь на спинку стула после первой порции. Друг мой Хуан, я чувствую, что сегодня поистине день божественных откровений!
– Это потому, что вы живы, благородный дон. А живые склонны к излишней чувствительности и тем самым к самобману. Но не давайте судьбе слишком уж играть вами.
– Ты опять философствуешь.
– О, это говорит вино. А в вине, как утверждали древние, истина.
В этот момент к ним приблизился долговязый человек в зелёном камзоле, с лицом, которое напоминало засаленную карту – а именно бубнового валета.
– Дон Педро? – обратился он, сверху к макушке монашеского капюшона, который скрывал отсутствие тонзуры.
– Брат Педро, – мягко поправил его идальго. – Я лишь скромный член ордена святого Доминика.
– Это не имеет значения. Ещё вчера вы не были в ордене.
– Вчера я был во грехе.
Человек в зелёном сел без приглашения и положил на стол пергамент.
– Это список ваших долгов, – сказал он. – И список тех, кто хотел бы один раз увидеть вас мёртвым и больше не видеть никогда.
– Надеюсь, списки не совпадают?
– Наоборот, почти полностью.
– А вам-то какое дело до моих долгов?
– Моё имя – первое в списке.
– Присаживайтесь, раз так, – скорчив скорбную гримасу, предложил дон Педро. – Эй, хозяин! Ещё кружку – моему доброму другу!
Хуан уныло вздохнул. Неужели он тот, кому придётся очередной раз лишаться золота и, возможно, участвовать в организации похорон?
– Думаете, удастся его напоить? – с сомнением шепнул он патрону.
– Более того! Плюнь мне в глаза, если ему не придётся заплатить не только за себя, но и за нас! Только погляди, как он смотрит на вино… У, ненасытная утроба!
Хуан подёргал себя за пейсы.
– Дон Педро, – покачал он головой, – полагаю, лучше временно покинуть Севилью.
– И куда, например?
– В Толедо. Там вас ещё не знают.
– Знают.
– Тогда в Барселону. Возможно, там вас уже забыли.
Дон Педро посмотрел на херес, потом на список, потом на Хуана.
– А если я рискну остаться здесь?
– Тогда закажите десерт. То, что вы любите... Приговорённому к смерти не отказывают в последнем желании.
Некоторое время они молча пили. В воздухе повисла тишина – та самая, которая бывает перед бурей, дуэлью или визитом инквизитора.
– Хуан, – сказал наконец дон Педро, демонстративно игнорируя незнакомца, – а что, если мне снова стать простым идальго, доном Педро? Признаюсь, церковный сан начинает меня тяготить. Я чувствую себя недостойным его.
– Тогда всё начнётся сначала. Вы снова проиграете лошадь. И опять начнутся женщины…
Дон Педро не торопясь налил себе хереса из глиняного кувшина. Долговязый в зелёном камзоле, насупившись, сидел напротив, не притрагиваясь к вину – видимо, был из тех, кто предпочитает пить чужую кровь.
– Итак, – произнёс он, постукивая пальцем по пергаменту, – шесть долгов, три дуэли и тридцать две совращённых девицы. Всё это – вы. Представляете, что будет, если эти сведения попадут к алькальду?
– Это оговор! – возмутился идальго. – Любовь каждый раз была взаимной! Что касается дуэлей – они ещё не завершены.
– Я пришёл за деньгами, а не за рассуждениями.
– Тогда вы ошиблись таверной, – вмешался Хуан. – Здесь подают только советы, еду и херес. А деньги – в другом заведении. Надеюсь, святая инквизиция ссудит вас тридцатью серебряниками.
– Я не шучу, – процедил долговязый.
– А мы не смеёмся, – ответил дон Педро, вставая. – Но, быть может, вы согласитесь на игру?
– На игру?
– Один бросок костей. Если выиграю я – вы вычёркиваете своё имя из списка. И оплачиваете вино. Если проиграю – я отдаю вам всё, что у меня есть. Даже Хуана.
– Эй! – возмутился Хуан. – Я не имущество!
– Ты – мой грех, – напомнил дон Педро. – А грехи – всегда собственность владельца.
Долговязый задумался. Видимо, где-то в душе он был игроком. И жадным, азартным игроком. А жадность – это всегда шанс.
– Сыграем, – решил он, оценивающе поглядывая на Хуана.
Подали кости – старые, потёртые, с пятнами вина и судьбы. Долговязый выбросил пять и четыре. У дона Педро выпало две шестёрки.
– Дьявол! – выругался долговязый.
– Именно, – ухмыльнулся дон Педро. – Он сегодня на моей стороне.
– Это нечестно!
– А ваши проценты по долгам – честны?
– Вы не умеете жить без долгов, так что моё время ещё придёт! Я вернусь. И тогда поговорим по-другому!
– Тогда и будет тогда, – отмахнулся дон Педро. – А пока возьмите кувшин, залейте горе. Там на дне ещё осталось. Дарю вам это вино, я не так мелочен, как некоторые…
Долговязый отмахнулся и ушёл, бормоча проклятия и планы мести. Дон Педро пожал плечами, разлил по кружкам остатки хереса и весело посмотрел на Хуана.
– Видишь? Я выручаю тебя. А ты выручаешь меня. Мы квиты.
Хуан молча допил херес, вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел на дона Педро с выражением, в котором смешались усталость и лёгкое подозрение.
– Дон Педро, – сказал он, – только что вы могли проиграть меня. Я негодую.
– Но я выиграл. Важно только это.
– Важно – не проигрывать. А вы проигрываете всё: деньги, честь, лошадей, женщин.
– Но сегодня я успел подменить кости своими. Риска не было.
– Такое удаётся не всегда. Иногда мне кажется, что вы способны проиграть даже своё имя, не говоря уж обо мне!
– Имя – дело временное. А ты, мой друг, постоянен. Как моя совесть. Или похмелье.
Хуан вздохнул.
– Вчера я получил письмо, – сменил он тему. – От сестры. Из Малаги. Она в беде.
– О, женщина в беде – это всегда начало увлекательного сюжета!
– Мне не до шуток. Нужно золото. Пятьдесят эскудо. И ещё хотя бы пару – на дорогу.
Дон Педро замолчал. Он достал кошель. Там было ровно два эскудо и пуговица.
– У меня нет пятидесяти. Но на дорогу хватит. И ещё есть идея.
– Это звучит как начало катастрофы.
– Ерунда. Мы сейчас же отправляемся в Малагу. По дороге я выиграю у кого-то лошадь, у кого-то деньги.
– А если проиграете?
– Тогда ты спасёшь меня. Как всегда.
Хуан долго смотрел на него. Потом встал и сказал:
– В Малаге нас ждёт женщина, которую я не видел десять лет. И которую вы, скорее всего, назовёте «инфантой» и попытаетесь флиртовать. Предупреждаю, делать этого не нужно.
– Конечно. Разве что она захочет сама.
– Она в беде.
– Но всё-таки, если она захочет? Над женскими-то капризами я не властен...

– 3 –

Севилья осталась позади – как воспоминание, как запах жареного миндаля, как покинутый на столе список долгов. Дорога в Малагу, как обычно, началась с пыли, камней и обетов, которые никто не собирался выполнять. Дон Педро шёл пешком, с убеждением путника, который надеется, что лошадь как-нибудь сама найдётся. Или найдёт его по запаху хереса. Хуан шагал рядом, молча, с перемётной сумой, в которой лежали два эскудо, пуговица и письмо от сестры.
– Хуан, – спросил дон Педро, – ты уверен, что она существует?
– Малага? Конечно.
– Я имел в виду не город, а твою сестру.
– Я уверен в том, что существует письмо от неё. А всё остальное – вопрос веры.
– А я верю. В женщин, в беду и в то, что мы скоро встретим кого-нибудь, у кого можно выиграть лошадь.
– Или проиграть последние деньги.
На повороте дороги им встретился человек в сером рубище, с лицом, напоминающем одновременно мясника и нотариуса. Он вёл осла, который выглядел гораздо умнее хозяина.
– Добрый день, кабальеро, – приветствовал его дон Педро. – Не хотите ли сыграть в кости?
– А на что?
– На осла.
– А вы что поставите?
– Моё благословение. Я – брат Педро де Ла Пьянца.
– Мало. Что ещё?
– Ну, получите Хуана. Он – мой грех.
– Эй! – возмутился Хуан. – Я не товар!
– Ты – аргумент в споре. Помолчи.
Человек сером задумался и думал довольно долго. Безразличный к своему будущему осёл сонно моргал, зевал и хлопал ушами. Наконец кости были брошены. Дон Педро снова выиграл.
– Polla! – выругался человек.
– Именно, – сказал дон Педро. – Удача, как всегда, на стороне церкви.
Осёл перешёл к ним без возражений. Хуан уселся на него с удовольствием, а дон Педро пошёл рядом, посчитав использовать столь жалкое животное ниже своего достоинства. Хуан, как истинный приверженец христианской веры, не стал напоминать, что на осле въезжал в Иерусалим сам Христос.
– В Малаге, – сказал он, – нас ждёт сестра, которую я не видел десять лет.
– А я не видел никогда. Но уже чувствую, что она будет красавицей в шёлковой пелерине.
– И с острым кинжалом.
– Считаешь, меня это должно испугать?
Они шли дальше, и дорога пахла пылью, жаром и началом новой катастрофы.
Осёл, получивший имя Санто, шёл с достоинством, как будто знал, что везёт единственного человека, способного удержать дона Педро от немедленного банкротства. Сам дон Педро шагал рядом, размышляя ни о чём.
– Хуан, – сказал он, – ты уверен, что твоя сестра не замужем?
– Я уверен, что десять лет назад ей было десять лет. А всё остальное – вопрос времени и темперамента.
– Надеюсь, что у неё есть дом. Или хотя бы крыша над головой.
– Она писала, что живёт в доме аптекаря. Но не уточнила – в каком качестве.
– Это даёт повод для размышлений. Аптекари – люди с тайнами и ядами. А значит, с интригами.
На закате они добрались до деревушки, где таверна называлась «Три проклятия». Название, по словам хозяина, было дано из-за трёх кабальеро, которые однажды проиграли здесь всё, после чего – то ли наложили на себя руки, толи мирно разъехались в разные стороны.
– Saludo y reverencia! – приветствовал их трактирщик, глядя на дона Педро с интересом. – Вы выглядите как человек достойный. Наверно, хотите проиграть что-нибудь важное?
– Я хочу выиграть ужин, – ответил дон Педро. – Вы рискнёте?
– Отлично! Сыграем на ужин. У нас здесь, знаете ли, развлечений маловато.
Трактирщик вытащил кости, которые, по его словам, были благословлены самим архиепископом. Игра началась. Дон Педро снова выиграл.
– Это невозможно, – пробормотал трактирщик. – Вы – мошенник?
– Вы что, не видите мою рясу?! Я святой. А святость, как известно, даёт бонус к удаче.
Ужин был сытным, вино – кислым, разговор – философским.
На следующее утро они отправились дальше. Так как хозяин играть отказался наотрез, в уплату за утреннюю еду пришлось отдать ему осла: деньги рассудительный еврей решил приберечь.
Погода стояла изумительная – та самая, которую в Севилье называют «погодой для дуэли», а в Малаге – «погодой для поцелуев». Воздух был прозрачен, как совесть после исповеди. Пахло пылью и сухими травами. Дорога вилась между каменистыми холмами, где одинокие дикие оливы стояли, как старики, глядящие на мир с вершины своего опыта, а цикады стрекотали, словно яростно спорили о природе греховности всего сущего.
Дон Педро шёл не торопясь, с видом человека, который подозревает, что его может ожидать беда, но надеется, что она хотя бы будет красивой. Хуан молчал и как обычно размышлял о судьбе и стоимости похорон.
– Хуан, – сказал дон Педро, – если бы ты был птицей, какой бы ты был?
– Сова. Молчаливая, ночная, и с хорошим зрением.
– А я, наверное, был бы павлином. Красивым, бесполезным и шумным.
– А может, воробьём? Маленьким, дерзким и вечно голодным.
– Ты меня недооцениваешь. Я – идальго. А идальго, как известно, всегда немного орёл.
Они прошли мимо часовни, где на колокольне висел колокол, который, по словам местных, иногда чудесным образом звонил сам собой. Вдали показалась деревушка, а за ней – постоялый двор, с вывеской «У святого Альфонсо». Альфонсо, судя по изображению, был человеком с добрым лицом и тяжёлым мечом – видимо, покровителем тех, кто прилежно молится перед дракой.
У входа стояли лошади – стройные, ухоженные, с папскими гербами, вышитыми на свисающих до земли попонах. Рядом – несколько всадников в белых плащах, с лицами, выражающими откровенную скуку. Роскошная карета и сам епископ – тучный старик с одышкой и строгими глазами.
– Папское посольство, – прошептал Хуан. – Видимо, везут буллу. Или едут собирать церковную десятину.
– А мы паломники, – решил дон Педро, поправляя рясу. – Брат Педро и брат Хуан. Возвращаемся из Иерусалима.
– А если нас начнут расспрашивать? Мы же там никогда не бывали!
– Положись на меня.
Они вошли, поклонились, получили ужин, ночлег и ни одного подозрительного взгляда. Видимо, их приняли за кого-то из свиты. Дон Педро вёл себя смиренно, Хуан – молчаливо, а трактирщик – рассеянно. Нашим героям даже не пришлось платить за еду, что было принято доном Педро как должное, а Хуану доставило скромное удовольствие. 
Утром, когда посольство ещё видело сны, они встали пораньше, как истинные монахи, и вышли во двор.
– Выбирай, – шепнул дон Педро, глядя на лошадей. – Только не самую красивую. Это вызовет подозрения.
– Может, взять самую старую?
– Тогда нас догонят. Возьми вон ту, что с краю. Она выглядит как компромисс между честью и скоростью.
Себе же дон Педро взял серого жеребца, который, по его словам, напоминал его самого в лучшие годы – красив, упрям и резов в беге.
Они выехали тихо, без суеты, как будто были авангардом посольства, опередившим остальных. Трактирщик махнул им вслед, не задавая вопросов.
– Хуан, – жмурясь от яркого солнца, сказал дон Педро, – теперь у нас есть кони, дорога и цель. Всё как мы любим. Как же хороша эта жизнь! Господь в нужную минуту изливает щедрые милости на своих верных слуг. Этак, пожалуй, я погожу расставаться с духовным саном.
– А вдруг нас догонят?
– Тогда останется лишь красиво умереть. Но этот вариант мне не нравится.
– Будем хотя бы надеяться, что они направлялись не в Малагу.
– А если даже и туда? Успокойся, карета никогда не догонит всадника.
– А вдруг? Хотя я так не думаю, но…
– Никогда не подозревал, что ты трус!
– Я реалист. А в этом мире реализм – единственная форма выживания. К сожалению…
Они рысью двинулись дальше. И дорога снова пахла жаром и горькими сухими травами.

– 4 –

Малага лежала у моря, как уставшая красавица, прикрывшаяся виноградной лозой. Город, выметенный ветрами и выбеленный солнцем, был сухим, как старая кость, и шумным, как толпа в день публичной казни. В порту пахло солью и рыбой, на улицах – летним жаром и вином. Лишь лёгкий ветерок с моря приносил кое-какую прохладу.
Дон Педро въехал в город не боясь быть узнанным, потому что в любой день мог носить новое имя. Хуан ехал рядом, молча, с лицом, выражющим одновременно надежду и опасение. Лошади шагали уверенно – им было наплевать, что их всадники не совсем те, за кого себя выдают.
У дома аптекаря их встретили родичи Хуана – пожилой дядя с лицом сморщенным, как пустой кошелёк, и племянник, который всё время чесал затылок, будто искал там смысл жизни.
– Хуан! – воскликнул дядя. – Хазак ве-эмац! Ты опоздал. Рахель арестована. Инквизитор утверждает, что она ведьма.
– Ведьма? – переспросил Хуан. – Она умеет варить суп и читать. Это уже считается колдовством?
– Она лечила людей. Без разрешения. И без молитвы.
– А ещё?
– Она отказалась выйти замуж за аптекаря. А он – человек влиятельный. И мстительный. Я рассчитывал, что пятьдесят эскудо достаточно, чтобы откупиться от этого алчного человека, но…
– Где она?
– В монастыре, в конвенто де Санта Мария Магдалена. Там её стерегут городской инквизитор и алькальд. Завтра аутодафе.
Дон Педро подмигнул:
– Значит, у нас впереди целая ночь. Не вешай нос, Хуан, нам потребуется лишь немного храбрости и побольше нахальства.
– Ты что-то придумал?!
– Естественно. Оказывается, в моей седельной сумке умудрилась завалиться печать самого епископа. Грешно было бы не воспользоваться такой удачей!
Почесав в затылке, идальго припомнил несколько латинских фраз и кое-как состряпал документ, в котором местным властям предписывалось передать грешницу «предъявителю сего» для препровождения на суд самого Папы. Одновременно выражалась благодарность местным властям за высокую бдительность и неустанную борьбу с еретиками.
Дон Педро и Хуан немедленно отправились в монастырь, представившись там посланниками Святого Престола. Дон Педро говорил уверенно – с латынью, которую частично придумывал сам, частично вспоминая изречения из мессы. Сопровождал он это строгими взглядами и жестами, которые внушали уважение. Загримированный до неузнаваемости Хуан, как преданный слуга, молчал и лишь время от времени важно кивал, будто подтверждая слова, смысл которых оставался ему недоступен.
Инквизитор, худой как свеча и жадный до славы, слушал подобострастно, особенно когда дон Педро упомянул «личное распоряжение Папы» и «перевод обвиняемой в Рим для допроса в присутствии кардинала».
– Это великая честь, – произнёс инквизитор, целуя печать, которой был скреплён свиток. – Я лично передам её в ваши руки. Пусть народ знает, что святая церковь милостива даже к грешникам.
– Народ любит милость церкви, – кивнул дон Педро. – Особенно, когда она не касается их самих, – добавил он тихо.
На следующее утро площадь кишела народом. Люди пришли смотреть зрелище, но получили спектакль. Инквизитор вышел, поднял руку и, дождавшись тишины, провозгласил:
– По воле Папы, обвиняемая колдунья Рахель будет перевезена в Рим для личного допроса в присутствии Великого инквизитора. Это – великая милость!.
Толпа заволновалась, обманутая в своих ожиданиях. Кто-то заплакал. Кто-то выкрикнул: ;Viva la Iglesia! Затем разочарованные люди стали потихоньку расходиться.
Бледную Рахель вывели из ворот монастыря под охраной и передали из рук в руки самозваному представителю Папы. Дон Педро усадил обвиняемую на коня.
– Не смею задерживаться ни на минуту, – объявил он. – Повеления понтифика должны исполняться без промедления!
Идальго ехал впереди, а Хуан с обнажённой шпагой замыкал процессию. Когда городские ворота остались далеко позади, еврей стащил с головы ненавистный парик:
– Фу, я уж думал – задохнусь от жары…
И тут Рахель наконец заговорила:
– Хуан… Это ты?!
– Да! И ты теперь свободна!
– Я думала, ты умер. Хотя надеялась, что станешь ростовщиком.
– Ну, почти так и получилось. Я стал компаньоном дона Педро. Не знаю, хуже это или лучше.
– Но ты же еврей? Испанцы не жалуют марранов.
– Да, ты научилась задавать интересные вопросы…
Ехавший впереди дон Педро с ухмылкой обернулся, придерживая лошадь, но ничего не сказал. Хуан спешился и подошёл ближе, вглядываясь в лицо сестры. Рахель решительно спрыгнула наземь и обняла его так крепко, что у того чуть не перехватило дыхание.
– Ты почти не изменился, – сказала она. – Только стал немного грустнее.
– Это потому, что я теперь философ. А философия – это грусть, выраженная словами.
– А этот человек в рясе, с лицом святого и глазами шулера и есть дон Педро?
– Да. Это он спас тебя. Но, возможно, когда-нибудь погубит нас всех. Но пока он – наш герой.
Дон Педро скромно склонил голову:
– Не обращайте внимания, сеньорита: ваш брат любит преувеличивать. Был рад услужить прекрасной даме.
– Как мне вас отблагодарить?
– О, пары поцелуев будет достаточно!..

В это время в монастыре инквизитор, решивший сохранить документ как реликвию, обнаружил, что «папское послание» написано на обороте долговой расписки. Там значилось:
Я, дон Педро де ла Пьянца, обязуюсь вернуть три эскудо, проигранные в таверне “У святого Гастона”, в срок до следующего воскресенья. Подпись: дон Педро (или кто бы я ни был на тот момент).
Инквизитор долго смотрел на бумагу, потом на свечу, потом снова на бумагу. Он почувствовал, что его вера пошатнулась. И, что гораздо хуже, вместе с ней и репутация.
– Это… это… – шептал он. – Это святотатство. Или шутка? Или всё сразу…
Пока он раздумывал, не позвать ли алькальда, тот уже ушёл. Может быть, это и к лучшему, решил инквизитор: незачем самому выставлять себя на посмешище.
А наши герои тем временем ехали по дороге, которая вилась между холмами, пахла свободой и сухими травами, и вела куда-то, где ещё не было долгов, дуэлей и азартных игроков. Хотя, конечно, всё это могло появиться в любой момент.
– Хуан, – сказал дон Педро, – я чувствую, что впереди нас ждут великие приключения.
– Лишь бы не великое банкротство!
– Ты слишком пессимистичен.
– Я просто умею делать выводы из прошлого.
– А я умею надеяться на будущее. И, как видишь, это работает.
– Ага. До первой таверны. Или до первой инфанты.
Рахель молча ехала рядом. На её лице отражалась усталость, благодарность – но и проступали первые признаки безмятежности. Дон Педро улыбался в усы, поглядывая на неё. И продолжалась дорога. Как всегда. Как надо. Как у настоящего идальго – с риском, с юмором и с шансом на победу, который пусть иногда и чуть-чуть нечестен.