Вино, как книга. Книга, как вино
Примерно так же обстоят дела и с произведением искусства, прошедшим через безжалостное решето литературной критики. Мы получаем безупречный анализ: фабула, композиция, система образов, тропы, интертекстуальные связи. Мы узнаём всё о том, как сделан текст. Но куда-то исчезает самое главное – почему написанные кем-то слова берут нас за душу.
Этот парадокс brilliantly иллюстрирует история, рассказанная профессором Даниловым из Дубны. Я, будучи аспирантом, посещал его публичные лекции. Учёный, исследовавший проблемы физиологии человека с позиций ядерной физики, приводил удивительный факт: если подсчитать общее количество кровяных телец и измерить их суммарный объем, то он окажется больше всего объема кровеносной системы человека. Причина проста, а ответ - гениален: потому что они живые. Они движутся, деформируются, проникают в самые узкие капилляры. Их нельзя измерить статичными, мёртвыми категориями.
Так и классика литературы. Её невозможно свести к сумме литературных приёмов. Её величие – в этой самой «живости», в способности создавать оазисы чужого опыта, погружаясь в которые читатель не просто узнаёт о перипетиях судьбы князя Болконского или Родиона Раскольникова, а проживает их. Он совершает акт экзистенциального переноса, на который способно только настоящее искусство.
Ещё Лев Толстой в трактате «Что такое искусство?» определял его суть как способность «заражать» других своими чувствами. Не информировать, не учить, а именно заражать – то есть передавать эмоциональный опыт «повышающий температуру тела» напрямую, минуя логические конструкции. Писатель наполняет свои романы не словами, а сконцентрированной жизнью. Именно поэтому любая попытка исключительно рационального анализа обречена на провал. Она фиксирует особенности скелета, но упускает душу.
Немецкий философ Ганс-Георг Гадамер в своей работе «Истина и метод» argued, что подлинное понимание произведения искусства – это не холодный анализ, а «слияние горизонтов» читателя и текста. Это диалог, в результате которого рождается новый, уникальный смысл. Трагедия, вышедшая из-под пера Достоевского или Шекспира, становится трагедией читателя лишь тогда, когда его горизонт встречается с горизонтом автора. Талант писателя выступает здесь тем самым настройщиком на одну волну.
Так что же, литературная критика бесполезна? Вовсе нет. Её задача – не подменять собой искусство, не «убивать» вино, разлагая его на компоненты. Её высшее предназначение в ином: быть сомелье для читателя. Блестящий анализ, как и знающий сомелье, может открыть вам содержание бокала, рассказать о происхождении вина, почве, особенностях года и способе выдержки. Он может научить нас видеть и чувствовать глубже, подготовить наши чувства к восприятию. Но сделать глоток – прожить текст – должен каждый из нас сам.
И после того, как весь анализ завершён, все схемы построены и все цитаты разобраны, критик, если он настоящий ценитель, должен отложить свои инструменты в сторону и произнести: «А теперь просто прочтите. И почувствуйте». Потому что великая книга – это всегда больше, чем сумма написанных в ней слов. Это живой организм, который можно только прожить, но нельзя окончательно разгадать.
Свидетельство о публикации №225091501082