Песня парагвайского петушка

               

                Владимир Вещунов

                Песня парагвайского петушка

                Рассказ



   С недавних пор в Каменеже объявился странный слепой. Обычно такие ходят с поводырями. А этот вёл себя шибко самостоятельно. Классический тип слепца: всегда в чёрном длиннополом плаще, шляпе, круглых тёмных очочках и с неизменной палочкой. Отгороженные непроницаемой стеной от суетного мира, погружённые в безмерные глубины человеческого «я», слепые Вадиму казались таинственными. Они с неохотой доверялись людям, которые предлагали им помощь. Этот же чуть не ткнул Вадима палкой, когда тот бросился переводить его через улицу. Он сам пошёл так, как шагает Пётр I на картине Серова: он — и весь мир за ним! Невозможно было поверить, что он не видит, напротив, слепой казался всевидящим и всезнающим. Однако же едва не сверзнулся с лестницы музыкального магазина, откуда гордо вышел с пластинкой. Вадим кинулся к нему, чтобы помочь сойти со ступенек. На этот раз слепой не прогнал его. Когда они спустились с лестницы, слепец погладил пластинку: Франц Шуберт. Рапсодия «Вечный Жид» — и представился:
   — Агасфер!
   После  этого  Вадим  не  встречал  безумца,  словно  не   было   никакой   тайны,   словно
разоблачилась она и скрылась. Верно, к наполеонам присоединился ещё и Агасфер.

   Вадик перешёл в пятый класс. И папка с мамкой засобирались в город: поставить сына на ноги, вывести в люди. Там десятилетка, а в Нице всего четыре класса. Даже электричество ещё не провели. Вечеряли при керосинках.
   Как щемило сердце в последний день при расставании с родной Ницей! Плакал навзрыд в прибрежном тальнике. Едва отыскали.
   Утренняя заря опала прахом, подобно зольной куче. К ней брёл любимый Вадькин Петя-петушок, прихрамывая, пришаркивая. Поникший, смятый гребень болтался, будто тряпичный колпак. В золе копошились куры. Зябко поёживаясь, жались друг к дружке, зарываясь в золу, точно она хранила ещё печной жар, будто огородами крался уже первый заморозок. Тоскливый петух, зябкие курицы… Последний день на исходе лета. Потемневшие палисадники холодным августовским утром. Пёсик-брехунок едва слышно поскуливал подкрылечным старичком об уходящем лете.
   Одиночество сквозило по безлюдной улице…

   Долго привыкал к новой школе, к дворовой пацанве. Пообвык, втянулся в городскую жизнь. И неугомонные родители подались на севера зарабатывать на квартиру. На родительском собрании классная по секрету сообщила Шевелёвым, что их Вадик засматривается на девочек. Да, взглянул разок на Лизку Телегину, да и то мельком. Вон, Кузя, бабник, тискает девчонок по углам — и хоть бы хны! А тут сразу сплетни!..
   Призадумались предки: повзрослел сынок, тесна однушка, да и неловко уже…
   Для пригляда привезли баушку Груню: в деревне бабушек звали баушками. Неделю не выдержала крестьянская душа городских благ. Великодушно, с удовольствием посадил баушку внук на автобус до Ницы.
   Во Франции есть курортный город с похожим названием — Ницца. Да разве могут сравниться какие-то зарубежные курорты с уральской Ницей! Милая, ласковая речка. Белоснежные кувшинки в тихой заводи. Утиная семейка с зелёно-золотым селезнем. Купание ребятни. Вскипала тогда Ница. День-деньской пропадали ребятишки на речке. И Вадька с ними. Не чужак, свой. Каждое лето приезжал как на праздник. Солнечное счастье! Да разве можно описать Солнце!..
   Бабка Груня приняла в дом примака. С дурным глазом, себе на уме. Невзлюбил красавца петуха.
   Огненный, прямо-таки жар-птица, взлетал раным-рано на забор и возвещал утро, горнил. Иногда наскакивал на идущих мимо по большаку худых людишек, которых недолюбливали в деревне. На пьянчужек, воришек, сплетниц, хвастунов-гордецов, скряг-куркулей… Разбирался в людях! Не раз покушались на него, требовали, чтобы Груня употребила забияку в суп. Да живуч был царь Пётр!
   На чёрное дело решился примак. Подло подкрался к Пете, накинул на него зипун и поволок к лобному месту. Бьющегося, орущего прижал к колоде и отрубил голову.
   Всполошилось подворье, взорвалось! Замычала, со стоном, с хрипом, трубно закричала Майка в стойле. Резано завизжал боров Борька. По-детски захныкали, заблеяли овечки. Загоготали гуси, заквохтали куры, закрякала утва. Залаяли в деревне собаки.
   Без головы, разбрызгивая кровь, подскакивая, хлопая крыльями, бежал к Вадику любимый его петух. В ужасе отскочил мальчишка к калитке. Через неё вылетел безголовый на большак и скрылся в тальниковых кустах.
   С той поры Вадька в деревню не приезжал. Его будто подменили. Активист, с кислой ухмылкой уклонялся от школьных мероприятий: от физкультурных пирамид в честь Великого Октября, где возвышался на пике, отлынивал от спевок сводного хора, где солировал.

                Мы кузнецы, и дух наш молод!
                Куём мы счастия ключи.
                Вздымайся выше наш тяжкий молот,
                В стальную грудь сильней стучи,
                стучи,
                стучи!..

   Как гулко бил себя в «стальную» грудь «кузнец»-запевала!.. И вот прослыл уклонистом. За кислую мину прозвище отхватил — Щавель. Классная, русыня, называла его нигилистом. На это Шевелёв отвечал, что он реалист. И реально оценил предложение сыграть в сценке по рассказу Чехова «Толстый и тонкий». Ведь в нём его жену Луизу играла её тёзка Лиза Телегина. Сыном к ним русыня назначила бабника Кузю, Димку Кузнецова. Толстяк Чибисов, естественно, стал Толстым. Расстарался Тонкий над своим художественным образом. Скроил из картонки картуз с высокой тульей, к пиджаку пришил фалды, надел допотопные отцовские штиблеты. Всё чин чинарём! До мхатовского блеска отрепетировал свою роль перед трюмо.
   Занавес чуть раздвинулся. Под важной поступью увальня Чибиса жалобно заскрипела половица, как бы начиная сценическое действие. Чибис сыто икнул и блаженно зажмурился, точно кот после сметаны. Провёл ладонью по пухлым губам, самодовольно похлопал  по  пузу, «обогащённому»   подушкой.  Раздались одобрительные хлопки. Арти-ист!..
   В раздвигающемся занавесе чуть не запутался Щавель, с чемоданом, навьюченный узлами и коробками. Телега, с «термитником» на голове, вся в оборках и рюшках, презрительно поджала губки и по-лютерански шикнула на нерасторопного муженька:
   — О, майн гот! Доннер веттер!
   Ни в какие чеховские ворота подобная отсебятина не лезла. Однако режиссёрша русыня одобрила творческое новаторство актрисы Телегиной. Ведь и Антоша Чехонте был горазд на выдумку.
   Кузя свою школьную форму трёхлетней давности подогнал под  гимназическую царских времён. На тулье фуражки и на бляхе ремня пришпандорил по двуглавому орлу из шоколадных золотинок. В отличие от «муттер» он скрупулёзно придерживался Чехова. Долговязый, гусаком вытягивал шею, сощуриваясь в зрительный зал.
   Вся эта минутная прелюдия смахивала на готовую интермедию, и зрители зааплодировали, как после первого акта. Вдохновлённые благодарной публикой, Порфирий и Миша со звонкими чмоками начали лобызаться. При этом Миша изрядно помял своего стародавнего приятеля и чуть не оторвал у него фалду. Друзья детства радостно делились воспоминаниями о гимназических годах, как их дразнили. Миша покуривал и учебник папироской прожёг. — Герострат! Порфирий ябедничал — Эфиальт. Куряка, ябеда — всё, как обычно. И играть не надо! Урождённой лютеранке Ванценбах и ученику третьего класса Нафанаилу не хотелось выглядеть статистами. И они приняли верное сценическое решение: наблюдали за встречей друзей, как футбольные болельщики за матчем чемпионата мира. Вытягивали шеи, всплёскивали руками, пучили глаза, разевали рты. И вообще корчили рожи. Умора!..
   Выяснилось, что друзья детства находятся на разных ступенях чиновной лестницы. «Одержимое холопским недугом», семейство Тонкого сникло. Начало подобострастно кланяться вельможе, противно, по-китайски хихикать.
   Директриса похвалила артистов и объявила всему залу, что советская власть изжила пережитки прошлого и покончила с таким общественным пороком как чинопочитание.
   «Народная» слава превратила Телегу в Луизу, Щавеля в Порфирия, Чибиса в Мишу, Кузю в Нафаню. В дни празднеств и торжеств спектакль «Толстый и Тонкий» был нарасхват. В день всенародных выборов блеснул на четырёх избирательных участках. В санатории довелось играть после концерта известного композитора Евгения Родыгина. Хорошая песня «Уральская рябинушка», душевная, и даже с юморком.

                Ветер под кудрявою
                Треплет без конца
                Справа кудри токаря,
                Слева кузнеца.

   Конечно, «Толстый и Тонкий» не мог превзойти всенародную любимую песню, но внёс свой существенный вклад в культурно-оздоровительный процесс санатория. Больше смеха — больше здоровья!

   Праздник меломанов! Приехал областной театр оперы и балета. Давали «Евгения Онегина». Русыня повела своих во Дворец культуры металлургов — грандиозный, с колоннами, лепниной, в мраморе!
   Великое творение мировой культуры Пушкина и Чайковского, прославленные тенора, басы, контральто из уральской столицы! А семиклассники расшалились как дети. Болтали, смеялись; мальчишки пощипывали девочек, те повизгивали, убегали. Начинались догонялки, беготня по всему бельэтажу. Сгорая от стыда за своих невоспитанных учеников, русыня гонялась за безобразниками, пытаясь их утихомирить. И Порфирий бегал за своей Луизой, прижал в уголке, хотел поцеловать: жена всё-таки!.. Ахнула русыня:
   — Шевелёв! Телегина!..
   И все замерли.
   На сцене в крестьянских нарядах запел хор девушек. Да так красиво!

                Девицы-красавицы,
                Душеньки-подруженьки…

   Ай да Пушкин! Новатор! Заинтересовался Вадим романом, да ещё в стихах! Копнул глубже: оказалось, девушки пели по принуждению, чтобы лишней ягоды не съесть. Ну и куркули крепостники Ларины! А Онегин вообще жлоб! По-хамски отчитал Татьяну, Ольгу всяко обозвал: глупая луна на глупом небосводе, жизни у неё в глазах нет. Да у самого — никакой жизни! А Грёмин ещё оправдывался перед этим хлыщём: «Онегин, я скрывать не стану…» Мотив арии запомнился. Что-то есть в классической музыке. Не раз взрывался переполненный зал овациями. Не дураки же люди? Разбираются…
   Уже не ребёнок, но порой ходил Вадим в детский кинотеатр «Горн». Иногда там показывали интересные кинухи, да и билет — десятчик. Пошёл на «Золотую антилопу»: добрый, красочный мультик! Перед мультяшной сказкой дамочка по воспитательной работе рассказала сказ Бажова «Марков камень». Взрослые страсти-мордасти о похотливой барыне-крепостнице и непокорном Марке Береговике. Едва унесла ноги его семья от самодурки. В вольную Сибирь подались… И такое — детям! Потрудилась на воспитательной ниве дамочка!
   После неё на подвешенном к потолку экране детям показывали «Новости дня». Вступление к хронике событий поразило Вадима. Играло пианино с оркестром. Музыка словно возносила к небесам, аж дух захватывало!.. Мелодия звучала и звучала в голове. Дома Вадим без конца напевал её, размахивая по-дирижёрски руками. И с этой неизгладимой мелодией направился в музыкальный магазин. Чтобы продавщица не подумала, что он сумасшедший, посмотрел ей прямо в глаза и, размахивая руками, напел сроднившуюся с ним мелодию. Продавщица улыбнулась и достала с полки пластинку в конверте с портретом Чайковского.
   Дома бережно вынул пластинку из конверта, огромную в диаметре, долгоиграющую, Апрелевского завода. На жёлтой круглой наклейке прочитал: «П.И.Чайковский. Первый концерт для фортепьяно с оркестром. Симфонический оркестр Московской филармонии. Дирижёр К.Кондрашин. Э.Гилельс, фортепьяно». С замиранием сердца положил пластинку на диск проигрывателя.
   Гимн солнцу. Величественная музыка явила зримую картину — небесный окаём над Ницей. Солнечное счастье детства… Да разве можно описать Солнце!.. Тихий напев струнных — словно ласковое течение речки. Нежный ветерок над лугом. Далёкий костёр. Мальчишки в ночном. Сполохи зарниц. Тревожность ночи. Рассвет над Ницей. Луговой простор. Полёты журавлей. Травы серебрятся в росе. Табун коней летит, гривастый, как вихрь. Солнце в зените — ослепительный мир! Деревня золотистая, вечерняя. Девушки в крестьянских нарядах плетут венки из полевых цветов, танцуют, хороводят. Прошлое и настоящее… Словно волны прожитого юношеского моря, бились зори о горизонты. Юные зори, жаркие зори…
   Полётная сила великой музыки вознесла его к музыкальному магазину. Отдел грампластинок был забит эстрадой. Имелось местечко и для народной музыки. В углу ютилась классическая. Как пирожки раскупались «Ландыши» Гелены Великановой. Песни Эдуарда Хиля, Ружены Сикоры, Майи Кристалинской. Удовлетворённые «эстрадники» рассеялись, и продавщица обратила свой взор на Вадима. Узнала, виновато улыбнулась:
   — Вам Чайковского? К сожалению, новых поступлений нет. А вы возьмите Мусоргского. Тоже великая классика!
   Взял предложенную пластинку: обычного размера, в простеньком конверте.
   Постукивая длинной тростью, появился слепой, давешний знакомец Вадима. Со старорежимным поклоном учтиво приподнял шляпу. Вадиму показалось, что он приветствует именно его. Как узнал?..
   Разочарованный, направился в главпочтамт. От родителей из Нефтеюганска пришёл перевод. Получив деньги, заметил на столе каталог грампластинок Посылторга. Лихорадочно стал листать. Нашёл классическую музыку, Чайковского. С ритуальным волнением совершал выбор: Второй концерт для фортепьяно с оркестром, Концерт для скрипки, для виолончели; балет «Щелкунчик», Серенада для струнного оркестра; Итальянское каприччио, увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта»; пластинки на 78 оборотов, по 30 копеек: Танец маленьких лебедей, Сентиментальный вальс, Грустная песенка. С трепетом оформил заказ на посылку с наложенным платежом. И превратился в ожидание…
   Слушал Чайковского: сердце грустило, печалилось, молило о счастье, радовалось… Лиза обещала прийти в гости. Интересно, понравится ли ей Чайковский?.. Смятенная «Ночь на Лысой горе» Мусоргского тревожила до боли сердечной. Как-то всё сложится впереди? Папка с мамкой застряли на заработках. Бабушка осудила их севера, ребёнка одного оставили. Не ребёнок уже, в восьмой перешёл… Дикие первобытные пляски на ведьмачьей горе вряд ли понравятся Лизе. Но что-то было завораживающее в этой симфонической музыке! «Тоже великая классика!» — вспомнилась молоденькая продавщица. Разбирается. И «классический тип слепого» разбирается. Агасфер. Неужто и в паспорте у него это имя? Прозвище, наверно. Мрачноватое.
   Бабушка упоминала его, сказывая предание о Иисусе Христе. В древней Иудее Иисус помогал бедным, кормил их, лечил. Творил чудеса, ходил по воде и даже оживлял мёртвых! Начальники завидовали, что народ любит Христа. Озлобились, решили убить. Приговорили изуверы к страшной казни — прибить к кресту, чтобы в мучениях умирал. Заставили нести тяжёлый крест на гору Голгофу к месту казни. Измученный истязаниями, еле держался на ногах. Хотел прислонить  крест к дому у дороги. Хозяин, иудей-жид, по имени Агасфер, прогнал мученика. Божьей карой нечестивцу было суждено вечно скитаться.
   Легенды об Агасфере, Вечном Жиде, разошлись по земле. Его изображали художники, о нём написано немало музыкальных и литературных произведений. Окутанный в плотный туман мистики, он беспокоит и нынешние дни. В журнале «Вокруг света» Вадим прочитал о странном случае, произошедшем в Америке. В Анкоридже, на Аляске, в книжное издательство пришёл некий человек и заявил, что он Агасфер. И начал рассказывать о своих странствиях. Редактор пообещал читателям издать серию книг о странствиях Агасфера. В уважаемой газете Шевелёв прочитал любопытную заметку. Во французском Льеже жители стали замечать странствующего по улицам человека в одежде времён Людовика XIV. Говорил на старинном диалекте и путался в своём имени, называл себя то Каспер, то Агасфер. Журналисты пытались узнать, откуда он родом, где живёт и сколько ему лет. Отвечал, что он ниоткуда, безродный, живёт везде и бессмертен до скончания века. Его намеревались поместить в психлечебницу, но он исчез. Объявился в голландском Роттердаме… Шевелёв понимал, что журналюги для увеличения тиража на коленках сочиняют завлекательные истории на потребу.

   Дворовый шалопай Гутан, Генка Гудков, носился на гоночном велике, размахивая какой-то афишей, и блажил на весь квартал:
   — Гонку выиграл Хаген, Германская Демократическая Республика!
   Афиша не имела никакого отношения к немецкому велогонщику. Устаревшая, она изрядно намозолила глаза горожанам на афишном стенде Дома культуры железнодорожников. А три года назад состоялась блистательная премьера спектакля самодеятельного театра «Марк Береговик» по мотивам сказа Бажова. Спектакль сошёл со сцены; режиссёрша, ностальгируя по театральной деятельности, подвизалась рассказывать детям в кинотеатре о Марке Береговике.
   Вместо старой афиши появилась новая.
                Музыкальный  салон
                Популярная классическая музыка в СТЕРЕОзвучании!
                Программа:
   1.Чайковский. Танец маленьких лебедей. Сентиментальный вальс. Грустная песенка
   2.Римский-Корсаков. Полёт шмеля
   3.Мусоргский. Картинки с выставки
   4.Конкурс знатоков музыки
   Руководитель М. П. Гасперин

   Вадим несказанно был рад появлению в городе музыкального салона, да ещё со стереопроигрывателем. Даже в музыкальном магазине не было стерео. Надел отцовскую парадно-выходную тройку и с волнением пошёл в ДКЖ, где не раз смотрел фильмы.
   Салону выделили бывшую театральную гримёрную. Новый хозяин облагородил эту небольшую комнату. На стенах портреты композиторов. Вдоль стен мягкие стулья. По углам комнатные пальмы в вазонах. Портьеры, чёрное пианино. Стена, для большей акустики облицованная изразцовой плиткой с рисунками скрипичного ключа, нот, музыкальных инструментов. На ней полки с колонками для стереопроигрывателя. И он сам, «Аккорд», на ажурной этажерке с пластинками.
   Вадим робко вошёл в «святилище», там ещё никого не было. К 18.30, когда во многих концертных залах мира звучит третий звонок, собралось человек пятнадцать, в основном из музыкального училища. В это сакральное время появился руководитель салона Матвей Пантелеймонович Гасперин. Одетый во всё дирижёрское, он, казалось, вот-вот начнёт дирижировать. Похожий на стрижа, с лёгким поклоном учтиво поприветствовал собравшихся:
   — Добрый вечер, любители музыки! Вы услышите её в превосходном стереозвучании и ощутите дыхание живой музыки.
   В его облике и манерах Вадиму увиделось нечто неуловимо знакомое. Тот изящным движением рук, как фокусник, положил пластинку на диск проигрывателя: «Танец маленьких лебедей». Какая восхитительная музыка! Вадим Шевелёв болезненно скривился и сокрушённо сжал кулаки. Как он прежде не слышал это чудо?! Темнота! Деревенский лапоть!..
   Отныне он стал слушать музыкальные передачи по радио, где звучала классика. Однажды услышал «Озорные частушки» Родиона Щедрина. Задорная, искристая, плясовая музыка — симфоническая! Написал восторженное письмо композитору. Родион Константинович поблагодарил за добрые слова и удивился, что в далёком Каменеже есть такие юные ценители классической музыки. Как великую реликвию вложил Вадик письмо в семейный альбом: никто не поверит, что ему ответил сам Родион Щедрин!
   Руководитель после прослушивания пластинок с его комментариями предлагал поучаствовать в конкурсе знатоков музыки и ставил лёгкие пьески. Вадима удивляло, как «знатоки» из музучилища маются в угадывании самых простейших. И однажды он дерзнул, утёр нос музыкалке. С лёту назвал «Венгерские танцы» Брамса, пятый и шестой, «Марш Черномора» Глинки. Руководитель не преминул укорить профессионалов простым школьником. Польщённый, восьмиклассник Вадим Шевелёв с удовольствием помог Матвею Пантелеймоновичу зачехлить колонки и «Аккорд», чтобы не пылились.

   К дому, где жили Шевелёвы, прилегал пустырь. На нём ребятня боролась, дралась до первой крови, играла в ножички, жмурки, в чехарду, до поздних сумерек гоняла футбольный мяч.
   Вадим ребячьи забавы перерос. За пустырём жила своей жизнью, по-деревенски, слободка. Вадим любил бродить по её тихим улочкам: они напоминали ему Ницу.
   Утром продолжалась вчерашняя радость: чудесная музыка, успех в конкурсе, знакомство с Матвеем Пантелеичем, так запросто он просил себя называть. Неизбывная радость эта полнилась предчувствием чего-то ещё хорошего. Может долгожданная посылка пришла? Как ни шарил рукой в почтовом ящике, извещения не было. И быть не могло: почтальонша разносит почту после десяти.
   Пошёл в свою «деревню». В бубенцовом звоне золотых шаров и подсолнухов перед набекрененной избушкой недовольно кокочет царь Пётр. Огненный, коронованный, он нехотя покидает своих жеманных обожательниц фрейлин. Грудь колесом, шествует, звеня шпорами, тревожа утреннюю благость своей империи. Косится царственным оком на око небесное, солнце. Удовлетворённо приспускает дымчатые веки и словно шепчет молитву. Вытягивается горном и трубит славу восходящему светилу. Далёкая гора дрожит в короне яркого сияния. Из-за неё выплёскивается огненная лава. Сноп лучей обрушивается на жар-птицу. Вспыхивает она и блещет ослепительно, как само солнце! Ах, царь Пётр! Как будто тот, родной, из Ницы. Выживший!
   «Горнист» не только вознёс славу восходящему солнцу, но и добрую весть. Пришло извещение!
   Стремглав Вадим бросился на почту. По ученическому билету заполнил бланк о получении посылки. И вот она во всём великолепии! Фанерный ящичек, окантованный штапиками, разукрашенный штемпелями, сургучовыми печатями, переплетённый бечёвкой.
   Прибежал домой, отдышался, принялся за священнодейство. Аккуратно, стамеской вскрыл посылку. Снял крышку — дух сосны обвеял лицо. Упаковка с пластинками покоилась в курчавой перине из сосновой стружки. По-детски покрутил на пальце праздничный серпантин. Бережно вынул упаковку, смахнул, сдул с неё стружку. Распеленал пластинки, заботливо, компактно уложенные пирамидкой. Вершину её венчал свежий каталог. Отошёл в сторонку, восхищаясь натюрмортом: почтовый ящичек — искусное столярное изделие; курчавая пахучая стружка пенится в нём; священная пирамида пластинок. И это всё ему, какому-то мальчишке из Каменежа!..
   С любовью перебирал, лаская каждую. Среди них обнаружил которую не заказывал. Наверно, Посылторг ошибся. Изобилие музыки! Какую же слушать? Поставил «Танец маленьких лебедей». Прекрасно!..
   На другой день, прослушав всё своё музыкальное богатство, поинтересовался неожиданной пластинкой: «Песня парагвайского петушка», Хосе Асунсьон Флорес. Это был потрясающий подарок Посылторга! Музыка ошеломила. Сердце ранили кличи деревенского петуха, надрывные, со стоном… И вот стремительный бег его, выжившего, полёт!.. Он слушал и слушал «Петушка»…
   В столичной газете прочитал: в рамках культурного обмена Министерство культуры пригласило известного парагвайского композитора Хосе Асунсьона Флореса, изгнанного диктатором Салазаром. Композитор-коммунист жил в Аргентине и там создавал свои произведения.
   Песня парагвайского петушка… Тоска по родине… Прерии, мустанги гривастые, как вихри; танцы гаучо с возлюбленными…
   Как говорится, обещанного три года ждут. Явила себя, ясное солнышко, Лиза! Бросился обнимать. Отстранила, погрозила пальчиком:
   — Но-но, Шевелёв!
   Видя его огорчение, чмокнула в щёку и шутливо объяснила свою холодность:
   — Урождённая лютеранка Луиза Ванценбах!
   Расплылся в улыбке, расшаркался:
   — Порфирий!
   Расхохотались, обнялись по-дружески. Давно не виделись. Обоим стало легко. Лиза принесла кекс к чаю, почаёвничали, посудачили об одноклассниках. Вадим засмотрелся на Лизу: смоляная чёлка, глаза-смородины, милый вздёрнутый носик, розовая блузка с вырезом, подчёркивающая девичьи формы. Худышка налилась в приятную девушку. С гордостью показал Вадим Лизе своё музыкальное богатство. Поставил «Песню парагвайского петушка».
   — Фи! — поджала Лиза губки. — Ничего особенного!
   — Как так?!.. — сокрушённо воскликнул Вадим. — Да это же, это!..
   — На вкус и цвет товарища нет! — отрезала она.
   Расстались холодно. Он даже не пошёл её провожать.
   Вечером с отверженной пластинкой отправился на очередную программу музыкального салона. Как всегда, пришёл первый. Однако гремел стерео. В своей дирижёрской амуниции Матвей Пантелеич с упоением слушал какую-то какофонию. Вадим воспитанно кашлянул, тот обернулся, осклабился:
   — Вот это настоящая музыка! Штокхаузен!
   — Грохот, шум какой-то! — возразил Вадим.
   — Пардон-с! — с поклоном язвительно произнёс Гасперин. — Тяжёлый случай! Ты ещё не дорос до этого!
   — Как же так? У вас же мелодийные программы!
   — Ничто так  мешает видеть, как точка зрения! Ваша обывательская кочка зрения. Ничего, я приведу вас от приторно-слащавой чайковщины к настоящей, великой музыке! — увидев у Вадима пластинку, закричал: — И ты это дерьмо слушаешь?! Разбей её!
   Вадим побледнел и спрятал пластинку под мышку:
   — Откуда вы знаете?
   — Я знаю всё! Поживи с моё!..
   Оглушительное превращение милейшего Матвея Пантелеича в непонятное, злобное существо повергло Вадима в смятение. Прижав пластинку к груди, убито побрёл из салона. Вслед неслись крики:
   — Для вас, смертных, Штокхаузен непостижим!..
   Потрясённый, Вадим всю ночь не мог уснуть. Что-то непонятное происходит с музыкой в его понимании. Он уже много слушал её, чтобы судить о ней, и признавал только мелодийных композиторов: Вивальди, Баха, Моцарта, Бетховена, Чайковского. Первые же звуки этой музыки завораживали. Сначала впечатляла и другая, потом быстро сникала, иссякал родник мелодии. В поисках её исторгается несметное количество импровизаций, экспромтов, этюдов. Серятина, сотни безликих сонат, квартетов, симфоний, вторичных, третичных… Слепые шараханья в поисках мелодии…
   Мелодия — душа музыки. Она нисходит свыше как благодать к сердцам, открытым для неё. Это сердца гениев, и музыка их первородна, не вымученная, не натужная.
   И как бы ответом на правоту Вадима газета «Культура и жизнь» опубликовала статью известного музыковеда. В ней он разнёс эспрессионистов и авангардистов от музыки: Густава Малера и Карла Штокхаузена. Малера причислил к ренегатам. В первой симфонии от пейзажного импрессионизма тот впал в суматошную экспрессию. К «заводчанам» музыковед язвительно отнёс Штокхаузена. Потуги свои этот авангардист навеличил «конкретной музыкой». Конкретнее быть не может: лязг, скрежет, грохот металлургического завода. И кожилиться не надо над какой-то гармонией. Перенёс на ноты заводскую кака-фонию. Сущий плагиат! И этот хаос преисподней прогрессисты от культуры назвали новаторством, свежим модерном. Авангард, который тащит в бездну. Антимузыка!.. «Красота спасёт мир!» — сказал русский гений. «Анархия — мать порядка!» — глумятся над ним безродные существа. Но то, что не продолжается в вечности, заканчивается само собой.
   Задай вопрос, и ответ будет. Стало быть, Шевелёв прав. Существо Гасперин, похоже, тот же Каспер, Агасфер. Внедренец ниоткуда.
   С волнением заполнил Вадим на почте заказ на грампластинки Посылторга: Вивальди. «Времена года»; Моцарт. «Маленькая ночная серенада»; Глинка. «Вальс-фантазия»…  Любимые, мелодийные композиторы.
   Пришёл домой — на полу осколки грампластинки! Кто-то побывал в квартире и разбил  «Песню петушка». Подкралось подозрение: неужто Гасперин, Агасфер?! Дверь была заперта — как он мог проникнуть?.. Может, пластинка сама упала с полки и разбилась? Потёр виски, чтобы не впасть в сумасшествие, и начал с болью склеивать «Песню парагвайского петушка»…
   — Гонку выиграл Геннадий Гудков, Советский Союз! — блажил Гутан, гоняя на гоночном велике и размахивая содранной афишей музыкального салона. Со страшной скоростью врезался в человека, по-музыкантски одетого, похожего на стрижа. Тот с криком: «Отдай афишу!» — бросился наперерез и, сбитый, упал замертво.
   Чемпиону по шоссейным гонкам Геннадию Гудкову дали щадящий срок — шесть лет.
   Руководителя музыкального салона Дома культуры железнодорожников Гасперина Матвея Пантелеймоновича хоронили под звуки духового оркестра, игравшего «Похоронный марш» ненавистного покойнику Шопена.
   Умудрённый жизненными обстоятельствами, Вадим Шевелёв вслед похоронной процессии бросил фразу:
   — То, что не продолжается в вечности, заканчивается само собой!