Гибриды

Я сидел у костра, сжимая в онемевших пальцах холодный металл АК-47; приклад тёплый от руки, а магазин — словно кусок льда. Ночь тянулась густая, вязкая, как мазут, и казалось, сама земля погружена в чёрный сон. Луна, тусклая и безжизненная, пряталась за клочковатыми, тяжёлыми облаками, которые сгонял ледяной северный ветер, раздувающий угли. Был сентябрь, и сырой холод резал кожу, будто мелкие ножи. Под порывами ветра костёр вытягивался, языки пламени гнулись, как травы, трещали, разлетаясь искрами, вырывая из поленьев горячие смоляные капли.
У моих ног, растянувшись на боку, лежал Барсик — чёрно-палевый немец, широкоплечий, с мордой, исполосованной старыми шрамами, но с ясными, янтарными глазами, полными преданности. Его густая шерсть на загривке топорщилась от холода, но у костра он блаженно распластался, подставив бока теплу, тихо постанывая во сне. Иногда он дёргал лапами, будто бежал за призрачной дичью, и сквозь зубы вырывался низкий, довольный скулёж.
Мы развели костёр между ржавыми, ободранными автомобилями — железными скелетами с провалившимися стёклами и опавшей краской, давно сожранной коррозией. Машины стояли, как исполинские хищники, окаменевшие в прыжке, заслоняя нас от чужих глаз и ветра. Сквозь разодранные двери тянуло гарью и старым маслом, а в отражениях металлических боков плясали огненные блики.
Тепло костра било в лицо, пахло дымом, сырой хвоей и раскалённым железом. Барсик шумно выдохнул, заурчал, прижимаясь к земле, словно в эту минуту был самым счастливым существом на свете.
Я сидел, задумавшись, глядя, как искры взмывают вверх и гаснут, — они напоминали мне наши короткие передышки. Наш поход был тяжёлым: леса, болота, брошенные посёлки, запах гнили и крови, — но мы шли к цели, преодолевая препятствия. Я знал, что через час придётся встать, натянуть промокший рюкзак, потянуть за собой Барсика и двинуться дальше, потому что задерживаться дольше трёх часов было нельзя — мутанты и зомби быстро чуют добычу.
Мой товарищ Алекс… Когда-то он был высоким, плечистым парнем с обветренным лицом, всегда с прищуром, словно высматривал врага в прицел; носил в кармане потёртую фотографию семьи, а в голосе у него звучала уверенность, которая грела сильнее костра. Но однажды он задремал, переспал положенные три часа — и его схватили хищные растения: они выглядели, как гигантские, мясистые лианы с чешуйчатой кожей, усеянной шипами. Листья у них были алыми, как свежая кровь, и внутри мерцали капли ядовитой росы. Они двигались, будто змеи, тихо, но неотвратимо; обвились вокруг него, сжали, и не осталось даже крика — только хруст костей и шорох скользящих стеблей в ночи.
Сначала пришёл запах. Едва уловимый, но чужой — не дым, не ржавчина, а что-то сладковато-гнилое, напоминающее одновременно падаль и цветущие травы. Я поднял голову, вдыхая носом, и ощутил, как по позвоночнику скользнул холодок. Барсик перестал дёргать лапами и вдруг, будто по команде, приподнял голову, навострил уши. Его янтарные глаза сузились, шерсть на холке поднялась дыбом, и низкое рычание раскатилось в груди.
Ветер переменился, зашуршал в остовах машин, словно кто-то осторожно двигался между ними. Металлический скрежет — слабый, едва слышный, но неестественный — прокатился по ночи. В темноте, за ржавым капотом, мелькнула тень — слишком гибкая для человека, слишком высокая для собаки. Я вскинул автомат, почувствовав, как на спине проступил липкий пот, а пальцы скользнули по предохранителю.
Барсик рывком поднялся, оскалил зубы и тихо зарычал, взглядом сверля черноту. Там, в глубине, что-то шевелилось: будто листья без ветра, будто дыхание в мёртвом лесу. Я различил шорохи — не звериные и не человеческие, а вязкие, волокнистые, как трение мякоти. Между ржавых кузовов вспыхнули крохотные огоньки — не то глаза, не то светящиеся споры, — и мигом погасли.
Воздух стал тяжелее, костёр затрещал, вдруг ослаб, словно кто-то высасывал тепло. Барсик рванулся вперёд, но я удержал его за ошейник. Всё внутри меня сжалось, готовое к бегству или к бою: это были первые признаки того, что ночь нас нашла.
Я дёрнул Барсика за ошейник и, не отрывая взгляда от черноты между кузовами, медленно поднялся. АК-47 лёг на плечо, палец скользнул к спуску. Сердце билось глухо, как барабан. Ветер вдруг стих, и всё вокруг стало подозрительно тихо — только пламя костра шипело, словно знало, что его сейчас бросят.
— Тихо, дружище, — шепнул я Барсику. Он не отвечал — лишь прижимал уши и глухо рычал, напрягая мышцы.
Я быстро скинул с плеча рюкзак, проверил ремни, затянул сильнее. Пламя костра мы затоптали вдвоём: сапогами и лапами, швырнули сверху комья сырой земли. Огонь зашипел и умер, оставив нас в почти полной темноте. Теперь только догорающие угли светились тускло-красными глазами.
В кармане я нащупал фонарь, но не включил — лишний свет мог стать смертельной ошибкой. Между ржавых машин что-то уже скользило, слышались влажные чмокающие звуки, будто кто-то месил грязь голыми руками. Я повёл Барсика к пролому в груде автомобилей — там начиналась старая дорога, заросшая кустарником, ведущая к реке.
Шаг за шагом мы отступали, пятясь, стараясь не задеть ногами осколков стекла. Ноги дрожали, но привычка держала их в нужном ритме. Барсик шёл боком, глядя в темноту, с рыком и оскалом, прикрывая меня. На секунду показалось, что из-за капота вытянулась тонкая лиана, переливчатая, с шипами — но я моргнул, и её уже не было.
За спиной, там, где ещё недавно горел наш костёр, что-то мягко шлёпнулось на землю. Затем — ещё одно, словно тяжелые влажные тряпки падали одна за другой. Воздух сделался липким и горячим, и я понял — мы сделали правильно, что ушли.
Я ускорил шаг. Барсик рванулся вперёд, натягивая поводок. Впереди, за кустами, виднелась едва заметная просека, усыпанная опавшей листвой. Мы почти выбрались — но ночь не отпускала.
Сначала я услышал за спиной мягкий, сочный звук — как если бы кто-то чавкал влажной мякотью. Барсик резко остановился, хвост встал трубой, шерсть на хребте встала дыбом. Я обернулся — и из-за проржавевшего капота выползло нечто, от одного взгляда на которое холод побежал по спине.
Оно было выше человека, гибкое, как лиана, и в то же время массивное, с лапами-щупальцами, которые заканчивались когтями, блестящими, как костяные крюки. Ствол его туловища напоминал толстый стебель, покрытый мясистыми зелёно-бурыми пластинами, а изнутри проглядывала полупрозрачная, как слизь, ткань, пульсирующая с каждым движением. В месте, где у животного должна быть морда, раскрывался мясной цветок с кольцами хрящевых «лепестков», на концах которых дрожали зубцы, а в центре медленно открывалось отверстие, похожее на губы. Эти губы захлопывались и раскрывались, издавая влажное, плотоядное чмоканье, будто существо уже смаковало будущую добычу.
Оно прижималось к земле, затем вытянулось, как угорь, перелетело через обломки, и я услышал, как щёлкнули его когти по ржавому металлу. Барсик зарычал, бросился вперёд, встав боком, прикрывая меня. Я отступил ещё на шаг, поднял автомат, прицелился, чувствуя, как дыхание застряло в горле.
Вокруг становилось всё темнее — туман поднимался с земли, смешиваясь с паром из раскрытой пасти гибрида. Пахло гнилью, прелыми листьями и кровью. Существо замерло, покачиваясь, а его губы-лепестки продолжали плотоядно чмокать, пробуя воздух, будто оно уже чувствовало нас по запаху.
Гибрид, словно почувствовав мою нерешительность, рванул вперёд. Щупальце-лапа вытянулось, хлестнуло по земле, оставляя мокрый след. Барсик прыгнул в сторону, оскалившись, и коротко гавкнул — звук, полный ярости. Я успел нажать на спуск, очередь резанула ночь, разрывая тишину. Пули с визгом впились в мясистый стебель чудовища, из него брызнула густая тёмная жидкость, пахнущая болотом и железом. Но оно даже не замедлилось, только ещё шире раскрыла свои губы-лепестки, плотоядно чмокая, как будто смакуя нашу панику.
В тот миг за нашими спинами раздался тяжёлый, уверенный топот. Сквозь ряды ржавых машин вышла женщина — высокая, в чёрном защитном костюме, с тяжёлым рюкзаком за плечами. В руках у неё — длинная труба огнемёта, из которой клубился тонкий дымок.
— Отойди! — рявкнула она, и в голосе её было столько силы, что я машинально пригнулся, прижимая Барсика к земле.
Пламя вырвалось из сопла с глухим рёвом, ударило в гибрида оранжево-синим языком. Вязкая кожа чудовища вскипела, лопаясь пузырями, щупальца дернулись и загорелись, как сухие лозы. Оно издало вопль, напоминающий одновременно хрип и свист, а потом сложилось внутрь себя, корчась в огне. В воздухе запахло сожжённым мхом, болотной тиной и кровью.
Женщина не отпускала курок, пока гибрид не превратился в дымящийся, ссохшийся комок. Потом щёлкнула предохранителем, сдвинула маску и посмотрела на меня ясными, спокойными глазами.
— Жив? — коротко спросила она. — Вставать. Здесь будет ещё жарче.
Барсик зарычал, но, понюхав её запах, успокоился и облизал зубы. Я поднялся, ощущая, как дрожат ноги, и впервые за всю ночь почувствовал не только страх, но и крошечную искру надежды.
Она стояла напротив нас, держа огнемёт как продолжение собственной руки. На ней был плотный чёрный комбинезон с бронепластинами на плечах, обожжёнными краями — видно, прошла через ад не один раз. Маску она откинула назад, и под капюшоном показалось лицо — бледное, усталое, с чёткими скулами, узкими губами и теми глазами, что глядят на всё сразу: и на живых, и на мёртвых. Волосы, коротко подстриженные, прилипли к вискам; на шее блеснул металлический жетон с выбитым номером.
Она не казалась ни военной, ни спасательницей — скорее охотницей: в движениях не было суеты, только выверенный холодный ритм. На груди висел ремень с металлическими ампулами — очевидно, топливо для огнемёта. За спиной — рюкзак с метками, покрытый слоями копоти. На рукаве я заметил выцветший символ, напоминающий сплетённые корни и крыло.
— Зови меня Инга, — сказала она наконец, снимая перчатки и оглядывая сгоревший гибрид. Голос у неё был низкий, глухой, без интонаций, как у человека, который слишком долго говорит сам с собой. — Я чищу эти сектора. Охочусь на тех, кто вылезает из зон. Вы с собакой, похоже, шли по моим следам.
Она скользнула взглядом по Барсику; тот замер, но хвост слегка дрогнул.
— Не бойся, пёс, — сказала Инга, чуть улыбнувшись уголком губ. — Ты хороший. Животные чувствуют, что нельзя оставлять огонь надолго.
Я стоял, сжимая АК, и только теперь понял, что давно не чувствовал рядом живого человека, способного вот так — одним движением — разрубить кошмар.
— Нам надо уходить, — сказала она, уже поворачиваясь к пролому в стене машин. — Здесь гибрид был не один. Их много. Я веду группу выживших к северным укрытиям. Если хочешь — идём.
В её словах не было приглашения — только констатация факта. Барсик посмотрел на меня, склонив голову, и я понял, что выбора у нас нет.
Я кивнул Инге, закинул ремень автомата на плечо. Барсик встал рядом, по-армейски ровно. Женщина, не оборачиваясь, повела нас сквозь заросший проём между кузовами — туда, где когда-то была дорога, а теперь осталась лишь глина, поросшая серыми лишайниками. Вдали, за деревьями, дрожали огоньки, может быть, костры, может, глаза.
Мы шли молча, слыша только собственное дыхание, скрип снаряжения и тихий плеск воды где-то внизу. Вокруг разрастались странные растения — обугленные стволы, из которых прорастали мясистые побеги, похожие на щупальца, а между ними мелькали насекомые размером с ладонь.
Инга заговорила вдруг сама, без вопросов:
— Всё началось пятнадцать лет назад. Астероид упал к югу от Сан-Диего, прямо в океан. Сначала думали — обычное небесное тело, метеорит. Но в осколках оказались капсулы с микрожизнью — чужеродной. Она среагировала на нашу атмосферу, будто ждала. Раскрылась, как семена, и выбросила споры. Через месяц вдоль побережья Калифорнии появились первые странные водоросли. Через два — начались мутации у рыб. Через три — исчезли птицы.
Она шла, глядя вперёд, и голос её был ровный, как у человека, много раз рассказывавшего одну и ту же страшную историю.
— Эти организмы… они не просто убивали. Они вбирали гены местных видов — растений, зверей, даже людей. Вбирали, смешивали, создавали новое. Сначала это были цветы с зубами. Потом звери с корнями вместо костей. А потом началось настоящее нашествие. Они перестали быть «чем-то» и стали всем. Суперхищники. Каждая новая форма — быстрее, умнее, ядовитее предыдущей.
Барсик всхлипнул, будто понял, о чём речь. Я невольно представил, как эта жизнь, с запахом морской соли, ветром Сан-Диего, превратилась в первичное болото на всей планете.
— Люди думали, успеют создать карантин, — продолжала Инга. — Не успели. Мы теперь живём в их мире. Мы — всего лишь движущиеся куски еды, которые умеют стрелять.
Она замолчала, перестав делиться воспоминаниями, и шаги наши зашуршали в опавшей листве. Впереди показался бетонный вход, прикрытый камнями — то самое северное укрытие, о котором она говорила. Сумерки сгущались, а внутри пахло теплом и людьми.
Мы почти дошли до укрытия, когда впереди, среди серых кустов, показался человек. Он стоял посреди дороги, опершись на колено, будто устал. Высокий, в потёртой куртке, с лицом, измазанным грязью и кровью, он поднял к нам руки в жесте мольбы.
— Помогите… — прохрипел он. Голос был хриплый, срывающийся, как у того, кто слишком долго кричал.
Инга чуть приподняла руку с огнемётом.
— Свои? — коротко спросила она. — Ты откуда?
Он только сделал шаг, пошатнулся. В глазах — пустота.
Барсик зарычал. Глухо, утробно. Шерсть на загривке встала дыбом, хвост опустился. Он рванулся вперёд, встав поперёк дороги, оскалив зубы. Я сразу понял — что-то не так.
— Стой! — крикнул я, хватая Ингу за локоть.
Она замерла, прицелившись. В тот миг человек… расплылся. Его кожа задрожала, пошла пузырями, словно пленка. Изо рта, из глазниц полезла слизь, серо-зелёная, с масляным блеском. Тело сложилось внутрь себя, распустилось, и наружу выползло нечто — огромный слизень с рогоподобными усиками, усеянный присосками и шипами. Он скользил по земле, оставляя дымящийся след, и уже тянул мягкий, но сильный отросток к Барсику, будто хотел втянуть его целиком.
— Назад! — рявкнула Инга.
Пламя вырвалось из огнемёта. Слизень завизжал — звук был похож на свист пара, но с нотками боли, — и тут же вспыхнул, зашипел, сжимаясь в комок. Запах сгоревшей плесени и гнили ударил в лицо.
Барсик оскалился ещё сильнее, но, когда слизень обуглился, сел, тяжело дыша.
Инга медленно опустила оружие, обвела взглядом дорогу, потом посмотрела на меня. В её глазах не было удивления — только усталость.
— Теперь они имитируют людей, — сказала она хрипло. — Даже голос. Даже жесты.
Я почувствовал, как спина покрылась липким потом. Мы молча смотрели на дымящийся комок, который ещё недавно выглядел человеком, и я понял — этот мир становится всё страшнее, чем мы можем представить.
Мы вошли в город на рассвете. Ванкувер лежал перед нами, как огромный заброшенный аквариум: стеклянные башни с выбитыми окнами, мосты, опутанные ржавыми арматурами, и море серого тумана, скользящего между улицами. Небо висело низко, сжимая бетонные каньоны, и даже крики чаек, когда-то наполнявшие гавань, давно исчезли. Только ветер перекатывал обрывки газет и пластиковых пакетов, шурша, будто кто-то шептал за углом.
С нами шло ещё шестеро — мужчины и женщины разных возрастов, с пустыми глазами и рюкзаками, слишком тяжёлыми для их сил. Они держались поближе к нам, будто теплу костра, хотя тепла в этом городе больше не было. Кто-то из них был врачом, кто-то инженером, кто-то просто случайным выжившим, но теперь все они смотрели на Ингу, на меня, на Барсика как на последний щит.
Мы двигались по улицам, где когда-то горели вывески кафе и шумел рынок, а теперь валялись перевёрнутые автобусы, троллейбусные провода свисали, как лианы, и стены домов были затянуты чёрной плесенью с мясистыми наростами. Из подвалов сочился запах гнили, иногда доносился хрип или шелест — и тогда мы замедляли шаг, сжимая оружие.
Барсик шёл впереди, настороженно, морда низко к земле, уши подрагивали, хвост не опускался — он чуял опасность раньше всех. Инга шла чуть позади него, с огнемётом наготове, взгляд её скользил по верхним этажам, по крышам, по окнам, в которых иногда мелькали странные силуэты.
В одном месте — на пересечении бывшей Гранвилл-стрит — мы остановились. Асфальт был вздыблен, треснув, и из разломов торчали побеги: серо-красные стебли с полупрозрачными пузырями на концах, которые дрожали, как чувствительные пальцы. При нашем приближении они втянулись, словно почувствовали добычу. Один из шедших с нами парней сглотнул, сжал ремень рюкзака так, что побелели костяшки.
Мы шли молча, потому что любая фраза могла вызвать эхо в пустых коридорах домов. Город был мёртв, но жил своей чужой жизнью. Каждый шаг отзывался в сердце холодом. Но они — эти шестеро — шли за нами, надеясь, что мы доведём их до укрытия, до тепла, до шанса.
Мы остановились в проломе бывшего подземного паркинга, где бетонный потолок держался на полусгнивших опорах, а с него капала ржавая вода. Здесь не дул ветер, и хотя пахло сыростью и старыми шинами, место казалось безопаснее улицы. Мы сложили рюкзаки, проверили оружие. Барсик улёгся у входа, положив морду на лапы, но не спал — только прислушивался, дёргая ушами.
Шестеро, что шли за нами, сидели кучно, согнувшись, кто на ящиках, кто прямо на полу. Их лица в полумраке казались вырезанными из воска. Молчание стояло долгое, вязкое, как сама ночь, а потом один мужчина — высокий, с седой щетиной — заговорил.
— Я был пожарным в Ричмонде, — сказал он глухо. — Когда всё началось, думал, что смогу спасать людей. Мы держались, тушили, вытаскивали. Но потом в депо пришёл… это был не мой напарник. Он выглядел, как он, говорил, как он. Только изо рта у него пахло болотом. Он всех… — мужчина замолчал, уткнувшись в ладони.
Женщина рядом с ним — худая, с тёмными кругами под глазами — начала говорить, будто боялась замолчать:
— Я потеряла детей в первом карантине. Мы стояли в очереди на эвакуацию, и с неба посыпался дождь из спор… Я держала их за руки, а через минуту — в руках только костюмы, пустые. Как будто их высосали.
Ещё один парень, молодой, с обмотанными бинтами руками, глухо добавил:
— Я видел, как моя ферма ожила. Сначала сорняки стали двигаться, потом скотина… свиньи… Они стали одними из первых. Теперь я даже мясо не могу смотреть — всё напоминает их.
Каждый говорил по очереди, иногда не договаривая фразы, иногда глядя в пол. Слова падали, как камни в воду. Никто не перебивал. Никто не пытался утешить.
Инга стояла, прислонившись к колонне, молчала. Она слушала, не моргая, с лицом камня. Я чувствовал, как эти истории гулко отдаются в груди, и понимал: мы все здесь — лишь осколки прошлого, случайно ещё живые.
Барсик поднял голову, вскинул уши и тихо рыкнул, будто предупреждая: время жалости подходит к концу — снаружи всё ещё мир чужой, и он нас не отпустит.
Мы сидели в подземном паркинге, поглощённые страшными историями, когда тишину внезапно разрезал скрип металла и шорох, которого не могло быть в пустом здании. Барсик сразу вскакивал, волосы на холке торчали, зубы сверкали в тусклом свете.
— Они здесь, — прошептала Инга, схватив огнемёт.
Снаружи послышались скрежет, чавканье и низкое гулкое урчание. Сначала появились тени — большие, кривые, с длинными щупальцами, которые тряслись и сверкали слизью. Глаза их горели тусклым, зелёным светом, а пасти-лепестки чмокали, будто смакуя свежую кровь.
Мы кинулись к выходу, увлекая за собой остальных. Я пытался держать их цепью, закрывая хвостовую часть, Инга шла в голове, выжигая путь огнём. Барсик прыгал вперёд, кусал щупальца, отталкивал гибридов от людей.
Но город был не дружелюбен. Сначала схватили молодую женщину, которая замешкалась на лестнице — щупальце обвило её ногу, вытянуло в темноту, и крики оборвались, растворившись в плесени и дыме. Парень с бинтами на руках пытался помочь, но в это же мгновение его накрыло ещё одно чудовище, слизь обхватила его тело, и он исчез в хлестах, оставив за собой мокрую темноту.
Мы мчались, а за нами — треск и шорох, чавканье и удары когтей по бетону. Инга с огнемётом швыряла языки пламени на каждую приближавшуюся тварь, сжигая их до черного комка, а я стрелял из автомата, чтобы отсечь их хватки. Барсик бросался в любую щель, рычал и кусал, но силы были неравны.
Когда мы выбежали на открытую улицу, трое оставшихся из группы были уже мертвы — их тела сплелись с монстрами, слизь блестела на асфальте, а из пастей-лепестков слышался тихий скрип жевания.
Инга тяжело дышала, огнемёт дымил. Я облокотился на стену, подбирая Барсика. Он скулил, но не отпускал мою руку, как будто понимая: мы спаслись, но цена слишком велика.
— Теперь они умеют ждать, — сказала Инга тихо, сжимая рукоять. — Они знают, как заманивать, как использовать слабых.
Я кивнул. В этом мёртвом городе каждый шаг мог быть последним. И мы шли дальше, защищая тех, кто ещё дышал, и мечтая дотянуться до укрытия.
Мы двинулись на Север, оставляя за спиной мёртвый Ванкувер. Пустые улицы, искорёженные машины и тёмные витрины исчезали позади нас, а впереди растянулись серые дороги, поросшие сорняками и мокрой листвой. Шестеро оставшихся выживших шли, скользя по асфальту, сжимая оружие и рюкзаки, дрожа от холода и усталости. Барсик шагал рядом, осторожно высматривая тени, а Инга шла впереди, огнемёт готовый к любому шороху.
— Холода и снег, — сказала она тихо, не оборачиваясь. — Там гибриды не любят низкие температуры. Им нужна влага и тепло. Только там люди могут спастись.
Мы шли молча. Ветер резал лицо, сдувая с головы капюшоны, а голые деревья скрипели, словно шептали предупреждения. Каждый шаг отдавался в пустых улицах, каждый звук — подозрительный. Иногда нам попадались признаки гибридов: обугленные стены, слизь на асфальте, полузасохшие следы когтей. Мы ускоряли шаг, не оглядываясь, понимая: передышка — иллюзия.
Я оглядывался на группу, на людей, которые держались за нами, их глаза полны страха и надежды. И тогда в памяти всплыли лица слизневых монстров, что принимали человеческий облик, чавкали и пытались нас обмануть. И я понял: даже на Севере гибриды найдут способ адаптироваться, станут умнее, осторожнее. Они будут ждать нас, маскируясь, поджидая каждый шаг.
Барсик завилял хвостом, сжимая зубы, а Инга ускорила шаг. Мы шли через вымершие кварталы, через мосты, где вода дрожала под ледяным ветром, через переулки, где каждый звук мог быть последним. Мы шли к снегу, к морозу, к шансам, которые давали только холод и голодные ветра.
И в этой дороге, полной тьмы, ужаса и потерянных жизней, мы понимали одно: мир изменился навсегда. Гибриды были повсюду, люди — лишь осколки прошлого, а надежда заключалась в том, чтобы дотянуться до Северного укрытия, где мороз станет щитом, а снег — временным убежищем.
Мы шли. Барсик впереди, Инга рядом, еще трое следовали за нами, и даже если завтра мир вновь откроет свои зубастые пасти, сейчас мы были живы. Сейчас мы шли на Север — туда, где ещё есть шанс.
И в этом странном, мёртвом, чужом мире, мы были последним, что держало жизнь.
...Мы шли на Север, где холод и снег могли дать людям шанс. Гибриды учились, маскируясь под нас, становясь умнее с каждым днём. Но сейчас мы были живы, и пока шли вперёд — значит, ещё оставалась надежда. В этом мёртвом мире, полном ужаса и чужих организмов, наша жизнь была последним огнём.
(5 августа 2025 года, Ванкувер)