Осколки Войны

               
                Трудно будет дочитать это до конца.
                И длинно, и больно, и страшно.
                Все-таки попытайтесь.

Какой год был тогда  точно не помню, но примерно 1989 или 90-й год. Давно уж отгремела 2-я Мировая Война, много воды утекло. Кто-то уже ничего не помнит, кто-то забыл, кто-то не знал, а кто-то не хотел знать. Но спустя 50 лет, в Германии, решили в очередной раз признать свои преступления. Холокост. Уничтожение евреев во время Второй Мировой войны. Тем, кто убит, погиб, замучен, ничего не поделаешь, ничего не полагается. Переводы, посылки на небеса еще не придумали. А у тех, кто выжил, кого не успели убить, отравить газом в душегубках, кто спрятался, кто проскользнул сквозь щели в расставленных нацистами сетях, надобно в очередной раз просить прощения и выдать какую-то помощь. А ты уж сам решай, нужно тебе это или нет, прощаешь ли или просто хочешь забыть.
 
Понятно, что рачительные немцы не будут просто раскидываться деньгами. Мошенников получить денег от чужого горя найдется много, а потому возьми пакет с бумагами. Заполни все, и главное, приложи важную бумагу: сочинение, рассказ, легенду. Расскажи все, как было, где ты был, как выжил. Ну а немецкие бюрократы возьмут сии бумаги, сравнят с имеющимися у них архивами и там решат, лгун ты или честно рассказал, что было. Достоин ли ты немецкой помощи или нет. Отец моей жены тоже решился, заполнил бумаги, приложил свою историю и отправил всё в Германию. Бумаги там застряли. Обычно через некоторое время всем просителям, нуждающимся приходили ответы: поверили ли тебе, достоин ли ты немецкой помощи - отступного или нет, не поверили.

Наши же бумаги прочно застряли на немецкой земле. Бюрократы ли, или элементарно бумаги затерялись, или иное? Как потом выяснилось, немцы никак не решались ни отказать, ни поверить в эту историю. Все это было настолько невероятно, что немецкие бюрократы задавались вопросами: как такое могло быть, как могла еврейская семья проскользнуть сквозь пальцы, не запутаться в немецких, нацистских сетях, как могли столь тренированные гитлеровские нацисты, работники немецких комендатур, просмотреть, не разобраться?
 
Теоретически вероятность существовала. Впрочем, также существует ненулевая вероятность того, что в городе, расстреливаемым бомбами и артиллерией обломки домов могли так аккуратно собраться вместе, что на том месте мог сам собой построиться сверкающий небоскреб, что-то типа Трамп Тауэр. Теоретически возможно, но абсолютно невероятно. Руины и изувеченные трупы - вот она реальность. Но все-таки немецкие бюрократы отказать не решились. Пособием больше, пособием  меньше - лучше все-таки, чем неприятная статья в американской прессе. “Добро – согласие” папе прислали, а историю эту списали на Его Величество Случай или Божественный План.

                Война гражданская.

Остановимся на секунду. Есть такой анекдот-мудрость: если вы хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах. И другая мудрость: пути Господа неисповедимы. Не вопрошайте Бога о его планах. Не надо дискутировать на тему, есть ли Бог или нет, план или так получилось, но сей кошмарный, ужасный случай произошел в 1921 году.

Еврейское местечко, еврейская семья, из 13 детей выжили 6. И вот отец той самой семьи, взяв четверых сыновей, садится на подводу и едет в лес за дровами. До леса то несколько километров, и дорога то не самая страшная, но это в иное, мирное время. Но на улице в 1921 год - революция, гражданская война, разруха, бандитизм. Их догоняет, останавливает какая-то банда. Кто знает кто они. Не махновцы, не петлюровцы, не бендеровцы - те появились позже. Скорее всего пацаны или мужички из ближайших украинских сел добыли винтовки, отняли у селян лошадей, и вот она бандитская банда. Говорят по-украински. А ну сворачивайте в лес. Отец уже понял что будет. По дороге лишь сказал по-еврейски сыновьям когда крикну - бегите в разные стороны. Въехали в лес. Отец понимал, что в лесу легче спрятаться.

Потом он сошел с подводы, схватил лошадь под уздцы и хлестнул ее плеткой по морде. Лошадь встала на дыбы и понесла. Дети бросились бежать. Старшие убежали. Это были Мотя восемнадцати и Филя пятнадцати лет. Младшие то ли не смогли убежать, то ли жались от страха к отцу. Бандиты их всех убили. Почему? За что? Да за то, что евреи. Да, забрали лошадь, телегу продали, пожалуй, за пару бутылок самогонки, выпили вечерком у костра, похваляясь друг перед другом, “як воны жыдив повбывалы”. Представьте себе эту историю, и, пожалуйста, не задавайтесь больше вопросом, почему так много евреев пошли в революцию. Ни отца, ни убитых детей никто не искал. Кого можно найти неизвестно где в лесу, там где царствуют и злобствуют банды. Имена убитых детей забылись, впрочем, это уже не так важно. Но мама сказала, и это хорошо помнит ее одиннадцатилетняя дочь. Я здесь больше не живу. Мама продала дом, хозяйство, взяла с собой выживших сыновей Мотю, Филю и одиннадцатилетнюю дочку Рузю. Отправились во Львов. Она оставила, как казалось ей, на несколько дней всех детей у какой-то женщины и поехала в город Проскуров, ныне Хмельницкий, за последним сыном, который находился там у родственников.


19 и 21 год. Вмешались все еще имперские амбиции новой рабоче-крестьянской власти. Товарищ Ленин приказал вернуть отбившуюся Польшу в лоно России, и товарищ Тухачевский, Будённый и прочие революционные красные войска направились зверствовать в Польшу. Советская Россия потерпела катастрофическое поражение, Польша осталась независимой. По какому-то договору Львов отошел к Польше, Проскуров к России. Граница где-то между ними. Но она была перекрыта. Мама осталась в Красной России. Дети во Львове, в Польше. Женщина, с которой остались дети, подождала несколько недель и сдала всех детей в детский дом. Одиннадцатилетняя. Рузя и пятнадцатилетний Филя так и остались надолго в детском доме. Восемнадцатилетний же Мотя получил паспорт. Пошел подрабатывать, работать, зарабатывать, а потом отправился во Францию.
 
А вы помните замечательные стихи замечательного поэта, замечательной революции товарища Маяковского? Стихи о советском паспорте. О красном, серпастом, молоткастом, при виде которого все дрожали от страха и злобы. Так есть там такие вот примитивно мерзкие, издевательские строки о польском паспорте.

“На польский глядят, как в афишу, коза
на польский выпячивают глаза.
Что это за географические новости?”

Впрочем, зря господин Маяковский подлизывал задницу вождям трудового народа. Товарищ Ленин, в бытности революционер, путешествуя по Европам, имел в запасе веер паспортов, причем даже не зная языков стран, прописанных в его паспортах. Любой паспорт вкупе с бумажкой твердой валюты открывал любую дверь в любую державу.
 
Мотя приехал во Францию, работал на заводе Рено, потом, как говорится, связался с еврейскими сионистскими организациями и уехал в Палестину, будущий Израиль. Там работал в кибуцах - отдаленный аналог советского колхоза, вступил в рабочую партию, воевал за независимость Израиля.  Потом  стал партийным функционером в хорошем смысле слова, организовывал иммиграцию в Израиль. Рассказывали мне, что он руководил 18 иммигрантскими пунктами, разбросанными в Европе, в разных странах. Миллионов, конечно, не нажил. Работа в правительстве Израиля не означает автоматическое воровство и умение отбить родных и родственников от службы в армии. Наверное, еще потому, что людям, стоявшим под дулом бандитской винтовки, наверное, не хотелось мараться такими вещами, как коррупция и взятки.
Мотя нашелся, или иными словами, связался со своей советской семьей через много-много лет, когда два грузина, Сталин и Берия, отошли в мир иной, а Комитет Безопасности, законный наследник НКВД, стал значительно более мягким и покладистым.

Пришли к власти резвый Хрущёв и добрый, дАрАгой Леонид Ильич Брежнев. Тогда уж можно было в Советский Союз и письмо написать, и родственниками поинтересоваться, и посылочку отправить.

Да, случилось, что спустя много лет после отъезда из России в Польшу, Францию, Палестину он всё-таки нашёл своих родных, даже приезжал в СССР. А когда узнал, что внучка его сестры Рузи выходит замуж, прислал из Израиля свадебное платье. И было это свадебное платье самым шикарным, или так казалось, во всём дворце бракосочетаний. И еврейская красавица Лена с гордостью носила его. Не сомневаюсь, что за спиной, обделённые заграничными платьями невесты завистливо шептали: уж эти евреи всё достанут, всё купят, всё получат, всех обделят.

Границу с Польшей открыли через 7 лет в 1928 году. Тогда уж мама сумела добраться до города Львова. Дочь Рузя - Розалия уже окончила польскую школу-интернат для сирот. Сын Филя окончил значительно раньше. Никаких особых мнений, куда ехать дальше, не было, да и возможностей тоже. Вскоре вернулись как бы домой, в Проскуров, в теперешний Хмельницкий. Дальше она, Рузя, поступила в Киеве в техникум, где готовили учителей-переводчиков для интернатов уже польских детей-сирот. За 7 лет в польском интернате во Львове, в Польше, Рузя освоила польский гораздо лучше всех своих родных языков. Хотя уж какой был родной? Еврейский, русский, украинский?
 
Такая уж ирония судьбы. Из воспитанников польского интерната в учителя русского интерната для польских детей-сирот. Потом встретила замечательного юношу из Киева, учившегося на медика. Вышла замуж. Родила двоих детей: дочку Нелю в 1935-м и сына Эдуарда в 1937-м году. Это уже было в другом городе Миньковцы. И как бы стало бы всё хорошо, замечательно, обыденно, но пришла война.

               
                Война Отечественная


Для кого-то война началась 22 июня 1941 го года, для других раньше. Советский Союз и Германия, Сталин и Гитлер, делили Польшу, Прибалтику и чего-то там еще рядышком. Мужа Рузи, Розалии, имя у него Ефим, как уже опытного врача, забрали на военную службу начальником санитарного эшелона.

Шла тихая, медленная война за освобождение или по захвату западной Украины. Даже в предвоенные годы уже требовались медицинские работники, санитарные эшелоны, чтобы лечить, оперировать, эвакуировать. А потом пришла война, уж не далекая газетная, а настоящая. Маленький четырехлетний мальчик не помнит, не знает и не представляет, как они оказались в том самом эвакуационном эшелоне, которым командовал его папа Ефим. Но вот отлично помнит, как эшелон бомбили немецкие самолеты. Немцы не обращали внимания на красные кресты. Из разбитого эшелона семью перевезли, уж никто не помнит, как переместились в подвал разбитого дома. Сын Эдик, в эту пору четырехлетний мальчик запомнил, словно детские картинки, толпу местных, разбивающих витрины магазинов и таскающих оттуда мешками продукты и все что найдется.
 
Грабежи магазинов во время войны, анархия очень сходны, хотя и может быть разделены годами и веками. Совсем недавно, во время битвы за Мариуполь, происходило то же самое: стрельба, страх, боль, убитые, раненые и какие-то люди грабят магазины. По воспоминаниям владелицы одного спортивного магазина, документально снятое на камеру интервью – “Я им кричала: мужчина, ну зачем вам баскетбольный мяч ?!” Это было сейча. То было тогда, но тяга к чужому вечна.
 
Через несколько дней, когда эшелон поставили на колеса, опять куда-то поехали. Муж бабушки Эдика, мамы Розалии, ехать дальше отказался. Как-то невнятно сказал, что уедет за своей семьей и встретит эшелон в городе Виннице. Не сбылось. Он уехал в свой городок за своей семьей, но его там уже ждали местные бандиты. А может случайно повстречался им на пути. Он был печником, бандиты это знали, и он нашел свою смерть точно по специальности. Бандиты его замуровали в печь, возможно, в ту, которую он когда-то сам выложил.
 
А санитарный эшелон шел дальше от станции к станции, от полустанка к полустанку, грузя раненых, выгружая умерших и тяжелораненых для следующей эвакуации в глубь страны. В это время отец тяжело заболел, точнее, сидевшая в нем болезнь проявилась особенно тяжело: мышечная деградация, постепенный отказ всех мышц по всему телу. Пока был начальником эшелона, ходил с палочкой. Потом ноги отказали вовсе. Отца комиссовали, а вся семья покинула эшелон на Кубани, город Армавир.
Тогда казалось, что немцы туда не скоро дойдут, что Красная армия их задержит. Не сбылось. А потом настала полоса сплошного везения. А знаете ли вы, что такое фронтовое везение?

Это когда все бегут в атаку. Твоего товарища справа убило, товарища слева убило. А ты добежал до немецких окопов. А там у немца патроны кончились. На тебя патрона не хватило. Вот так повезло. Товарищ слева и справа награждены похоронками. А ты получил медаль за отвагу.

Вот и пришла полоса везения для нашей семьи. На базаре города Армавир наняли телегу, возницу и поехали куда глаза глядят. Подальше в горы. Впереди река, речушка. Через нее мост. А на мосту куча людей, телег. Сотни, если не тысячи. Не пройти, не проехать. Опытый возница знал эту реку, знал где брод. Поехали туда. Недалеко. А тут немецкие самолеты. Увидели жирную цель. Ну а дальше. как в документальном кино. Заход со страшным воем. Бомбы сброшены. Несколько кружков вокруг цели. Полюбоваться на дело рук своих. И домой. Заправить машины, подвесить еще бомбы и снова вперед. Искать кого бы убить. А там внизу осталось то, что было мостом, то, что было живыми людьми, и красная от крови река.
 
Это то, что врезалось в память четырехлетнему мальчику. А к вечеру доехали до какого-то лесочка. Увидели массу людей, два десятка подвод. Это бегущие от немцев люди. Стали лагерем. И вот очередное везение: банда кавказцев, молодых, да и всяких разбойников. На лошадях, с шашками, винтовками напали на лагерь.
Все как у Лермонтова в его Кавказских рассказах - Беглец, Мцыри. Но все не так романтично и намного страшнее. Кавказцы ограбили, денег не нашли, ничего ценного не нашлось тоже. А тут на счастье немецкая колонна проходила, спугнула банду разбойников. Кавказцы на лошадей и скрылись в темноте.
 
Потом вновь дорога: длинная или короткая маленький мальчик не помнит. Да и чувство времени у детей другое, чем у взрослых. И опять детская память выхватывает название: Конезавод номер 133. Там и остались. Дальше идти некуда, незачем и непонятно куда.
 
Да и возница ехать дальше отказался со словами. "Это что ж было то - не горы, пригорочки. Дальше пойдут настоящие Кавказские горы. Ни дорог, ни троп, ничего.  Так что не поминайте лихом, выгружайтесь, прощавайте!"

Вскоре наша семья узнала, что место, где их оставил возница звалось Кабардино-Балкария. Немцев здесь пока еще не было, но вскоре они появились. Шли жестокие бои за Кавказский хребет. Впрочем об этих боях эвакуированным напоминали лишь звуки, похожие на далекие раскаты грома.

Потом еще, по воспоминаниям мамы и бабушки приходил какой-то хорошо одетый человек. Обходил эвакуированных, выискивал еврейские семьи, уговаривал спуститься вниз, явиться в комендатуру, рассказывал небылицы о том, как немцы вывозят евреев на Украину, дают землю. Живи и радуйся. Отец сразу же сказал, что все это провокация. Все же он недаром служил в эвакуационном эшелоне. Ходить он уже не мог, но голова оставалась светлая.

Мама, спустя некоторое время, ходила вниз с горы на базар какого-то городка в низине.
 
К нашей семье, еще в начале войны, прибился 15-летний паренек Сережа. Прямо перед войной отец делал ему операцию, удалил аппендицит. Парнишка во время всеобщего бедлама начала войны потерял родителей и так и остался, прибился к нашей семье. И вот они вдвоем с мамой пошли вниз на базар, но не за продуктами, услышать слухи, что, где, как, и узнали. Все еврейские семьи, которые поверили сказкам и явились в комендатуру, увезли за город и расстреляли. Отец был прав, он знал, что немцы творили с евреями и не по слухам. Он все же был начальником санитарного эшелона, куда стекались раненые и покалеченные, которые видели все своими глазами.
 
А потом стало весело - это в сознании пятилетнего мальчика. Вернулся директор конезавода и пригнал с собой табун лошадей. Во время всеобщего отступления Сталин издал приказ номер 428: сжигать и уничтожать всё, ничего не оставлять врагу. Не поднялась рука у директора конезавода убивать своих племенных лошадей. Он просто угнал огромный табун лошадей в горы. А после, когда все определилось с властью, пригнал лошадей обратно и сообщил немцам, что готов сотрудничать и работать на новую власть.

Ничего ни для лошадей, ни для конезавода номер 133 не изменилось. Теперь конезавод именовался Хундред драй унд драйциг [133 по-немецки], но об этом пятилетний мальчик ничего не знал. Просто было весело и интересно. За изгородью паслись и играли кони. С благодарностью брали пучки травы, которые играющая детвора подсовывала им сквозь жерди изгороди. И еще там была столовая для немцев. Добрый повар отдавал детворе пустые банки из-под консервов. Их можно было выскрести корочкой хлеба или пятерней. Облизать все пальчики. И даже лучшему его другу - собаке, что-то доставалось. В их дворе жила огромная лохматая злющая для чужаков и лучший друг для своих собака. Она бегала на цепи, пугая всех проходивших рядом своим страшным лаем. Ей тоже доставались консервные банки с остатками жира, которые она с жадностью вылизывала.
 
Через несколько лет, когда пришли наши советские войска, и когда наша семья оттуда уезжала, собака поняла всё. Она скулила, точно плакала, рвалась с цепи, а потом вырвала из земли кол, к которому была привязана, и так бежала с длинной цепью за подводой, на которой уезжала наша семья.

Но весело и интересно было лишь пятилетнему мальчику. Он не знал, что над ним и его семьей сгущались тучи. Немецкий комендант скрупулезно исполнял свои обязанности. В поселке среди эвакуированных он искал и находил еврейские семьи. Их увозили, понятно куда: поближе к огромному рву, а там расстреливали.

Подозрения, сомнения были у коменданта и по поводу нашей семьи. Кто они, откуда? Но мама, не путаясь, стояла на своем. Она полячка, муж армянин, парализованный, почти не говорит. А дети? Вот они – дети. Конопатый пацан Сережка. Старшая сестра Эдика - Неля не похожа на еврейку. Бывает и такое, что среди еврейских девочек растут блондинки. А чернoволосый пацан Эдик - так это сын. Муж-то армянин!
А вы слыхали о таком писателе Эфраиме Севела? Прочтите, не пожалеете! Это писатель - мастер трагизма и смеха, комедий сквозь слезы. Есть у него такой рассказ “За что я люблю немцев”.

Представьте себе: послевоенная, разоренная войной Украина. Малюсенькая парикмахерская, на одно кресло, точнее, один разбитый стул. Старый еврей. Он и парикмахер, и брадобрей, и резчик по усам и по бороде. Все вместе.
Посетителей немного, но собираются там время от времени друзья, знакомые, просто прохожие, поговорить, посудачить о том, о сём, вспомнить погибших, пропавших без вести. И вот заходит туда очередной редкий посетитель, слушает эти жуткие воспоминания, рассказы и вдруг сообщает “А я вот люблю немцев!” Гробовая тишина, все лишились дара речи, а посетитель продолжает: “Люблю я немцев за их аккуратность, скрупулезность. Вот послушайте мою историю”.
 
Был я в немецком лагере. Каждый день нас водили на работу, и строили мы дорогу. Потом работа начала подходить к концу. Народу на строительство уже не надо было много, и решили немцы от нас избавляться. Начала к нам заезжать специальная машина, называлась она Газваген, душегубка по-простому.

Для тех, кто не знает, душегубка это гениальное изобретение немецкой мысли. Машина с прочным закрытым кузовом. Выхлопные газы этой машины направляются в кузов, куда загоняют с десяток человек. Дальше машина ездит по всяким важным или не очень делам, делая остановку рядом со рвом. Двери кузова открываются, оттуда достают уже трупы задохнувшихся людей и сбрасывают в ров, а машина отправляется дальше за очередной партией несчастных.

Останавливается она возле нас, немецкая охрана выстраивает нас в шеренгу, потом командир охраны отсчитывает 10 человек. Они аккуратно складывают свой инвентарь: кирки и лопаты, и по очереди влезают в закрытый кузов машины. Машина заводится и уезжает.

Так было и в тот раз. Выстраивают нас в шеренгу, дальше, как водится, отсчитывают 10 человек. Я как раз десятым стоял. Ну и по очереди загоняют в душегубку. Вот уже 9 человек погрузили, дальше моя очередь. Но начальник охраны взглянул на часы и объявляет: «Алес Миттагэссэн», что в переводе означает «Всё, закончили. Обед». Душегубка уехала недогруженная. Потом у немцев обед закончился. Нас опять построили в шеренгу. Ждем душегубку. Отстояли мы до вечера, а душегубка не пришла. Начальник охраны опять взглянул на часы и скомандовал: «Алес Наххаузэ», что в переводе означает «Всё, закончили. Домой». Немцы построились и ушли, а мы остались. Вот так я и остался жив. Вот почему я люблю немцев за их тщательность и аккуратность.
 
Грустно ли, смешно ли, но я тоже люблю немцев за их тщательность и аккуратность. История нашей семьи, правда, другая, но смысл в аккуратности тот же.
Наведывался немецкий комендант к нам в семью неоднократно, все высматривал, вынюхивал. Потом заставил пятилетнего мальчика Эдика снять штаны, посмотреть, не обрезан ли он. [Обрезание – это древняя религиозная традиция евреев.]
И опять вспоминается, что необыкновенно повезло, а может быть, опять божественный план всевидящего ока.

Когда родился мальчик, это был 37-й год, но традиции малограмотных религиозных семей еще жили. Родители мамы затеяли разговор, что еврейского мальчика следует обрезать, как велит Бог и религия. И папа и мама резко отказались, поставив на место малограмотных родителей. Но те не успокоились. и дождались, когда дома родителей не будет, понесли ребенка в синагогу. И в этот день и час отец совершенно случайно зашел домой. Увидел, что ни стариков, ни сына нет, понял всё и помчался в синагогу, где осуществлялся сей священный акт обрезания, то бишь клятвы Богу. Буквально из-под ножа раввина вытащил отец своего сына. Скандал дома был невероятный, а отец заставил родителей поклясться на Торе [священная книга], что это никогда не повторится. Странная клятва, но по-другому у родителей не работало.

И вот, спустя пять лет, скрупулезный немец,  комендант, мельком взглянул на спущенные у ребенка штаны и ушел. Смерть опять обошла стороной.

Будь кто другой на месте этого коменданта, уж либо расстрелял эту семью со словами «лес рубят, щепки летят», либо оставил бы их в покое. Это может кто другой, но не он, настоящий ариец и нацист, бесконечно преданный партии и лично фюреру. А чему учат немецкие идеи и книга фюрера «Mein Kampf» – настольная книга нацистов? Немцы – великая арийская нация. Французы, англичане, американцы – слуги, люди второго сорта. Русские, украинцы, поляки – рабочий скот. Евреи, цыгане – недочеловеки. Нации подлежат уничтожению.
 
Вот и мучился герр комендант, преданный солдат фюрера и Великой Германии. Так кто же они – недочеловеки, подлежащие уничтожению или рабочий скот, который следует заставлять работать, но беречь. Еще долго не оставлял в покое герр комендант нашу семью. Маму трижды вызывали в комендатуру, все выспрашивали, вынюхивали, а в последний раз комендант выписал, вызвал настоящего, родом из Польши переводчика. Переводчик поговорил с мамой, конечно, на польском, расспросил всю ее историю, как полячки.
 
У мамы в польском интернате была польская подруга со своей историей сиротства. По странной иронии судьбы, с фамилией Крупска. Словно жена товарища Ленина, Крупская.
 
Именно историю этой девочки, словно свою, рассказала мама. Вердикт поляка переводчика был очевидным: Настоящая полячка, чистый польский язык. Еще бы, семь лет в польском интернате обучили маму и польской грамоте, и чистейшему польскому разговорному языку. Комендант, немец, уже наконец отстал. Появились другие заботы. Красная армия наступала, скоро будут здесь. Бежать бы побыстрее и награбленное прихватить. И вот, наконец, пришли Наши. Немецкую вывеску с конезавода сбили и заменили своей русской. Директора конезавода арестовали, а потом расстреляли за сотрудничество с немцами. Не помогли ни слезы, ни уговоры, ни раскаяние, ни аргументы, что он сотрудничал с оккупантами с целью сохранить племенное стадо лошадей. Впрочем, мало кого это интересовало.
 
Сережка, пацан, прибившийся к нашей семье, пошел добровольцем на фронт. Было ему еще семнадцать. Впрочем, для военных это не было запретом. Сегодня семнадцать, завтра восемнадцать, а если убьют…

Через три месяца мама получила похоронку на Сережу. “Погиб смертью храбрых” -  значилось там. Отец умер год назад. Паралич ног перекинулся на руки, на все тело. Последние дни он уже не мог ни разговаривать, ни глотать.

Красная армия уходила на восток. Новые районы освобождались, так что следовало покидать это малогостеприимное место. Следующая остановка – городок или село Каменномост. Мама там устроилась во вновь открытую школу для сирот. Работать пришлось недолго. Однажды утром у дверей школы нашли часового с перерезанным горлом. Да, кавказцы не любили советскую власть еще больше, чем немецкую. Пощады ждать было неоткуда. Тогдашний пятилетний мальчик Эдик вспоминает кошмарный случай, когда местные и заезжие дети играли в какую-то игру, и одна девочка толкнула местную девочку. Это видел ее отец. Схватил топор и на глазах всей детворы зарубил обидчицу своей дочери. Что сказать - горячая кавказская кровь плюс кровная месть.
 
Как бы там ни было, но оставаться в этом жутком селе больше не хотелось. Угроза была понятна. Вновь на подводу со своими нищенскими пожитками и в следующий городок Сарнаково, а потом дальше уже достаточно большой город, где по крайней мере есть охрана и часовому горло не перережут на улице. Потом еще немного времени Красная армия выбивала немцев из своих границ, границ Советского Союза. 7 ноября 1943 года был взят Киев.

Вскоре можно было возвращаться в освобожденные места. На этот раз товарный вагон прямиком до Киева, но это гораздо лучше, чем запряженная лошадью, прыгающая на ухабах повозка. В Киеве задержаться не дали, на вокзале приняли, точнее, поговорили и объяснили ситуацию. Делать вам в Киеве нечего, половина домов разрушена, народ эвакуированный начинает возвращаться. Жить негде. Ах, у вас есть специальность, да еще опыт работы с сиротами и беспризорниками? Ну тогда вот вам направление учителя в приют-интернат для сирот и беспризорников в Проскуров, как раз рядышком с вашим родным домом в Миньковцах. Опять поезд, товарняк. Но тогда уже казалось, что это путешествие люксовского разряда.

Поезд мерно движется, постукивая колесами на рельсах, и самое главное, не слышно страшного рева пикирующих немецких бомбардировщиков, прозванных русскими солдатами «костыль». Не убирающиеся шасси бомбардировщика «Юнкерс 87» действительно напоминали пару костылей.
 
Приют для беспризорников – это первая школа, куда семилетний мальчик Эдик впервые пошел учиться.  Школа, правда, название больше условное. Школа и одновременно приют – это место, где можно было выучиться и грамоте, и воровскому ремеслу. Ребятки, там были крутые с уличным, или того хуже, беспризорным воспитанием и повадками. Но Эдика они любили, еще бы, был он на особом положении. Все-таки сын училки и, самое главное, мог выходить из школы. Все остальные ребята, прописанные в приюте, содержались под замком. Вот этой свободой Эдика и пользовались приютские беспризорники. Сшили ему, как до сих пор кажется Эдику, красивейший кисет. С этим расписным кисетом, заткнутым за пояс, Эдик ходил вдоль рельсов железной дороги и собирал выброшенные из окон поездов окурки. А табак среди зэков и им подобным это бесценная валюта. За эти бесценные услуги беспризорники делали ему игрушки. Самолетики, кораблики и много чего другого бесценного детского. Долго ли занимался oн сим бизнесом, Эдик он точно не помнит. Но мама позаботилась, чтобы убрать сына от бесшабашных, безголовых хлопцев.
 
И еще парочка грустных и радостных событий. С фронта вернулся мамин брат Филя. В 41 году ушел он на фронт и провоевал там до конца войны, до победы. Потом мама получила перевод во вновь приобретенный Советским Союзом румынский город Черновцы, на такую же, уже привычную работу – школу, приют для сирот и беспризорников.

Из грустного то, что съездив в Миньковцы, мама узнала жуткую историю ее отчима от людей, бывших соседей, о том, как отчима какие-то отморозки замуровали в печи. Кто они были, никто не знает - бандеровцы ли, просто бандиты или людская чернь, разухарившаяся от безнаказанности, жажды крови.

Писать и дальше можно много, ибо с той поры прошло 80 лет. А за 80 лет, ой как много воды утекло, но где-то стоит остановиться, просто чтобы почувствовать себя осколком войны, чтобы это знать и помнить.

P.S. Обрывочные рассказы от Эдика - Эдуарда Ефимовича, отца моей жены, мы слышали и раньше, но вот приехали на 88-летие, и наконец, решили записать. все, что запомнилось, а потом рассказать в этой повести – “Oсколки войны”.