небеса

Сквозь ручейки на запотевшем стекле я вижу краешек соседнего дома, мокрые сараи во дворе, покосившийся фонарь над дорогой, а над всем этим бесконечно мелкий дождь. Порыв ветра вдруг затормошил черемуху, та засмеялась, отмахнулась и уронила кружевной наряд в лужу. Цветочные лепестки подвенечным венком проплыли мимо нашего окна навстречу наступающему лету.
– Браки заключаются на небесах, – вспомнила я красивую, но малопонятную бабушкину фразу, разглядывая спешившего по двору Олесиного обожателя. Его появление в нашем доме изменило привычный уклад жизни, и мы были этому рады. Вдруг, помолодевший в два счета дед возглавил группу поддержки влюбленных. За годы отлучения от церкви он истосковался по хорошей компании, где можно было послушать мнение авторитетного лица, поговорить о жизни и, что греха таить, поспорить о причинно-следственных связях в сегодняшнем положении дел. В благодарность за предоставленный случай, Федор Дмитрич помогал студенту с освоением столярного дела, позволяющего установить связь между историческими эпохами в экспериментальной археологии.
Вот и нынешним утром гость, под дедовым надзором закрепляя отвалившийся наличник над кухонной дверью, во всеуслышание заговорил об освоении русскими Сибири в 17 веке. Закипающий чайник просвистел общий сбор и разнес по углам коммуналки аромат степных трав. Откликнувшиеся на призыв соседи, будто невзначай нашли дела на кухне, принеся к столу каждый свою дань, за минуту  превратили ее в походный лагерь кочевников.
- А, что до русских, говорят,  тут ни кто и не жил ! - цигарка, приклеянная к верхней губе дяди Саши, выписала в воздухе большой знак вопроса. Нервный студент заглотил наживку и повелся в указанном направлении. Быстро выдав справочную информацию, он перешел к любимой теме  личного вклада в теоретическую базу данного аспекта истории Сибири.
 Бабушка, словно шаман в юбке,  закружила вокруг плиты, колдуя над кофе из корней одуванчика. Поленья в печи начали потрескивать, воспевая тревогу хана Кучума перед своим последним боем.
 Всю прошедшую зиму мы слушали Семеновы рассказы  о его этнографических открытиях и встречах с буддийскими монахами в моностырях предгорий Саян. Прикоснувшись к великому учению, он торопился передать нам уверенность в том, что каждый человек - это и есть часть божественной природы всего сущего. Выдвигая очередной тезис, Семен заглядывал в потрепанную тетрадку со схемами расположения чакр и мантрами на любой случай в жизни человека и, ссылаясь на таинственный конспект, цитировал изречения очередной реинкорнаций Будды. В них речь шла о терпимости и аскетизме на пути к нирване.
 "Каждому в этой жизни дается шанс!"- переведя взгляд от дневника, к моей "Манипуре", уверил, что свечение у нее ровное и хорошо окрашенное, - С такими оценками сможешь стать кем пожелаешь, главное поддерживать ее в чистоте и балансе. Слова учителя внушили мне уверенность в завтрашнем дне,  позволяя текущие невзгоды принимать, как временные и малозначимые по сравнению с предстоящим треумфом. "Понятненько!" Теперь мне оставлось лишь терпеливо ждать руководства свыше. Самым сложным на этом пути являлась интерпретация полученных знаков. Друг обещал помочь. Я была покорена открывающимися возможностями и уже готова была влиться в ряды адептов, если бы не сегодняшний разворот событий. Со слов докладчика во времена имперского присоединения Россией сопредельных территорий в 17 веке у местных народов шанса не было. "Сибирь должна была стать «нашей» и точка!"
– Кому ж теперь верить?- в очередной раз сокраментальный вопрос стал краеугольным камнем моей третьей чакры, отвечающей за справедливость, она потускнела, ее десять лепестков свернулись в трубочку и замерли. Я ждала разъяснений.
 Неравнодушные к проблеме великого переселения народов в новейшей истории, соседи возбудились. Выражения их глаз поменялись от суровых, обращенных внутрь себя, до восторженно открытых, устремленных в потолок к радужному ореолу вокруг единственной лампочки. Дождь припустил и шум за окном слился с разноголосьем "понаехавших".   С этой минуты дискуссия перешла в плоскость обсуждения двойных стандартов в политике, философии и религии. Больная тема быстро приобрела накал гражданского противостояния, где столкнулись интересы воинствующих атеистов, покорных судьбе религиозных верующих и практичных агностиков. Дядя Саша, как настоящий ленинец, швыркнув чаю из блюдечка заявил, что мировая революция вскорости упразднит все государственные границы, а стало быть и переживать не об чем.
- А что, против коммунизма ведь не попрешь, - Васина мама  поставила тарелку с оладьями перед мужем,- Знай наших! Смородиновый сироп из трехитровой банки заструился мягкими складками по сдобной горке, смещяя эпицентр всеобщего внимания к земным удовольствиям.
 - А ну, налетай!- тетя Катя облизнула стеклянный венчик и крякнула, прищуривая один глаз, - Ух! Кислятина! Ее плечики в цветочных рюшечках передернула нервная дрожь.
Похоже, что человечество не придумало ничего вкуснее жареного хлеба, раз вся честная компания, не взирая на предупреждение, потянулась  руками к заветному блюду и за мгновенье оно опустело. На мгновение все так увлеклись оладьями, нахваливая разрумянившуюся от комплиментов хозяйку, что не заметили, как за их спинами с особой страстью вдруг развернулись прения между влюбленными. Казалось что проблемы четырех вековой давности волновали  их не меньше современных, а у Олесиных претензий к захватчикам был едва уловимый подтекст. Встав на сторону обездоленных коренных народов, она потребовала сохранение аутентичности,  право голоса для женщин всех времен и народов, помощи по хозяйству и восьмичасовой рабочий день. Затем, обратившись к теме самопознания в Семеновом буддизме, докатилась до личной самодостаточности в частности и, в случае чего, до Сибирского сепаратизма в целом, чем вызвала страшное возмущение у ученого, поклонника нарастающего имперского могущества России 17 века, – Олеся, но это же невозможно! – искренне взвыл Семен.
– Ах так! Ну что ж, теперь мне все стало ясно! Как я могла не заметить в тебе это ханжество?
– История не имеет сослагательного наклонения! – попытался утвердиться на своих позициях докладчик. Вынырнув из-под испепеляющего Олесиного взгляда, он развернулся лицом к печи, присел и начал подкладывать поленья в пылающую топку, будто кормя охотничьего пса. Мы пытались понять смысл происходящего.
- Все должно остаться как есть! – с металлом в голосе ученый звякнул чугунной дверцей.  ощетинившаяся борода упрямо блеснула медью.
– Ты  мне еще указывать будешь? – задохнувшись от возмущения, пару раз напрасно открыв рот и не дождавшись ни одной идеи, способной облегчить положение женщин в исторической ретроспективе, Олеся указала Семену на дверь, – Нам не о чем больше говорить!
Вдруг скисший оратор как-то сжался, потускнел, перестал походить на полубога. Дрожащими руками он сгреб пожитки и, натягивая на ходу плащ, побрел за порог кухни, – Диалектика для ученого превыше всего, между прочим! - в гробовой тишине он махнул аудитории кепкой. Мы с мольбой взывали к Олесиной гуманности, когда возникшие в воздухе вибрации вновь обвалили дверной наличник. – Никого не прибило? – мгновенно вернулся к месту катастрофы мастер. Его тревожный взгляд уперся в Олесину ауру, мерцающую сталью – Ну, я потом прибью, – гость виновато подобрал деталь, припрятал ее в щели  за печью и ушел в тоскливое ненастье.
Безразличные к человеческой драме водосточные трубы играли свои бравурные марши. За окном навстречу беглецу по деревянному тротуару, дребезжа флягой, продвигалась молочница. Фартук выбивался из-под клеенчатого плаща, его полоскал ветер, сливая струйки воды прямо в резиновые сапоги, натянутые на голые ноги.
"Здоров, Семен! – послышалось в приоткрытую форточку. Засаленные нарукавники взлетели в приветствии, двухмерное азиатское лицо приобрело озабоченное выражение, – ДалЕко собрался?"
Студент вжал голову в плечи, чуть задержался, застигнутый врасплох нахлынувшим отчаянием. Его уважение к представителю культуры древнего этноса не имело границ, а потому он было подался вперед по привычке распахнув объятия приятельнице, но не найдя слов, уронил интеллигентные руки на полы болоньевого плаща. Неловкость сцены была очевидна, чуткие пальцы студента смущенно поправили импортные очки на переносице, тонкий галстук врезался в покрасневшую шею.
 Окончательно запутавшись в неразберихе человеческих отношений, я позволила чувству жалости занять главенствующее место, ощущая прилив тонких энергий к сердечной чакре. Ветер подогнул полы Семёнова плаща, подтолкнул уходящего в спину прочь со двора.  Тётя Нина зычным голосом степного народа заголосила мою любимую песню: «Ма-ла-ка! Кому ма-ла-ка!» Мелодия разнеслась по двору, просочилась в подъезд, вызвав живой отклик в стенах общежития. Люди, зашуршав тапочками по деревянным ступеням, потянулись к крыльцу, образуя муравьиную дорогу.
Олеся очнулась и опережая очередь, бросилась к последнему свидетелю, – Тётя Нина, Сёма про меня что-нибудь говорил? – В носках из овечьей шерсти с прижатым к груди бидоном она казалась очень трогательной и уязвимой, – Что теперь будет? Я ж его сама выгнала… Из-за Кучума, пропади он пропадом!
Отмахнувшись от несуществующей проблемы, молочница выстроила счастливую Олесину перспективу, – Вернётся твой обормот, глазом не успеешь моргнуть! – и, теперь уже обращаясь к очереди, распорядилась, – Берём молоко и айда по домам. Пропустите пожилого человека –. она помахала старухе в конце очереди, – Мать героя войны, право имеет… - Медная монета ударила в железную миску. Солнечный свет брызнул сквозь небесные хляби, угодил в дверной проём сумеречного подъезда.
– Ой! – подруга выпучила глаза навстречу любимому образу,
 Мираж подтвердил свое земное происхождение, – Олеся, это я! Гляди, – Семён указал на ссадину, украшавшую высокий лоб, – Это знак.
– Что с тобой, Сёма? – красавица бросилась оказывать первую помощь пострадавшему. Очередь расступилась.
– Вышел я из ворот, всё думал о смысле жизни, о нас, своей ли жизнью живу. А тут на моём пути как раз пожарный кран стоял. Вот! – он указал на отметину. Недоверчивый вид подруги побудил ответчика к пояснениям, – Говорю тебе, не я это был, всё она – сущность моя. Так, подлая, и шепчет о тщете и напрасности бытия. Клянусь, больше не повторится! Прости! Прости!
К вечеру утомлённый дождик притих. Изредка возвращаясь к месту дневных событий он, путаясь в берёзовых плетях, приседал на крышу сарая, заглядывал в наше кухонное окно и, не обнаружив особых перемен, уходил скоротать время в закоулки других дворов. Жильцы, деликатно рассредоточившись по своим гнёздам, переживали бурные события юности, ожидая исхода драмы. Бабушкина электрическая прялка тонким попискиванием в сотый раз вплела свою короткую песню в ритм звякающей на кухне посуды. Измаявшись над непослушной куделей, Ульяна Никитична отложила вредное занятие, – Маруся, а ну глянь, чего там деется, а то чаю охота, да не спугнуть бы... Дело молодое!
Дед со своего дивана строго посмотрел в нашу сторону поверх распростёртой газеты. Проскользнув в коридор, я направилась было «попить водички», когда скрип половиц и строгий оклик «Тсс!» остановили мой бег.
– Вась, что ты здесь делаешь?
– Я на кухню пошёл, а тут такое…
– Подслушивать нехорошо,
– А мы и не подслушиваем, просто ждём удобного момента, чтоб водички попить.
В щели притвора были видны руки, теребящие знакомую тетрадь. Семёнов голос говорил о том, что люди сами виноваты в своих несчастьях и страданьях, от которых всё же можно избавиться путём самопознания в стремлении к просветлению, – Ты же знаешь, как я тебя люблю!
Но, потому, как чеканили шаг стенные ходики, отсчитывая потерянное время, было понятно, что прагматичное Олесино сознание не способно прочувствовать тонкой организации Семеновой души. Пока, уставившись в таз с посудой, оппонент размышляла над темой: «Можно ли считать этот пассаж мольбой о прощении?», студент приподнялся над столом и, дотянувшись до любимого затылка, зарылся носом в копну кудрявых волос. Не получив ожидаемой реакции, он постучал указательным пальцем по седьмому шейному позвонку, предупреждая о вторжении в личное пространство. ¬ Любовь моя, не сердись на меня!
Неспособность Олеси сделать выбор между вялым примирением и расчудесным скандалом в знак отмщения начала нас утомлять. Вася захрустел яблоком.
 – Ты же знаешь – не надо на меня сердиться! - пауза, выдерживаемая красавицей, повысила градус напряжения на нервах свидетелей, тех, что дорисовывали транслируемую сцену согласно силе собственного воображения, – Бестолку!!! – мужское начало рубануло ладонью по столу, мытые ложки подпрыгнули в знак солидарности с оратором, тетрадка свалилась к ногам возлюбленной. В бабушкиной комнате из рук задремавшего деда шмякнулась на пол газета. Действие перешло в стадию кульминации. Олесин фальцет понёсся по коридору заключительным ариозо, – Так вот и я про то ж говорю, ты на меня молиться должен, а ты всё больше орёшь!!!

 Олеся была моей подругой и я верила, что внутри нее существовал правильный жизненный компас, но иногда мне казалось, что он привязан к кувалде.

– Олесь, так это ж и есть молитва! – Семён распростёр руки. В печи выстрелило полено, золотые искры выпали через колосники на жестянку, прибитую к полу. Влюблённые бросились в объятья друг друга и застыли, медленно раскачиваясь во всполохах домашнего очага. Космическая энергия циркулировала вокруг них радужным коконом.
– Сеня, обещай, что выбросишь свою тетрадку с мантрами в печку.
– Обещаю! – студент подтолкнул ногой заветный фолиант в тень кухонного стола. – Потом...
Слёзы фонтаном брызнули из моих глаз, мне было жаль Семёна, Олесю, себя.
– Не реви! – рука друга потянула мне яблоко, – Хочешь откусить?
 Я забрала огрызок. развернулась и отправилась к входной двери. Отыскав фетровый берет, хлопнула дверью и зашагала под сеющим дождем по вечернему городку куда глаза глядят. Вероятно, я что-то бормотала себе под нос, потому что, попавшаяся навстречу мне Галя спросила: "Все ли у меня хорошо?"
- Минуту назад я своими глазами видела, как двое людей пытались стать счастливыми  вопреки здравому смыслу, - откровение ниспосланное мне высшими силами, не найдя своей словесной формы, смешалось во рту с ароматом Васиного яблока и провалившись в живот, стало частью меня. Я утвердительно кивнула.  Теперь у меня все было хорошо!