Этюды из поездок по в 90-х годах. США и Канада

Соединенные Штаты девяностых. Эпоха, когда Билл Клинтон уверял всех, что не курил травку, а вся бывшая советская номенклатура срочно открывала счета в калифорнийских банках. Помню, как сейчас: мир тогда делился на тех, кто уже уехал, и тех, кто только собирался, причем последние смотрели на первых с пиететом, граничащим с ненавистью.
Я, надо сказать, успел побывать и там, и тут. С 92-го по 97-й год я щедро разбрасывал своим присутствием по карте Штатов, как небогатый родственник, забредший на чужую роскошную свадьбу. Вашингтон, Чикаго, Нью-Йорк, Майами, Анкоридж, Сан-Франциско, Лос-Анджелес и, само собой, Лас-Вегас — место, где заканчиваются все истории, особенно денежные. Завел там, как водится, друзей, любовниц, пару хороших знакомых и стопку пластиковых карточек, главной из которых была та самая, зеленая, с магическими цифрами Social Security. Это такой пропуск в американскую мечту, дающий право платить налоги и мечтать о пенсии в шестьсот долларов. С ней же ты мгновенно становишься открытой книгой для любого копа или клерка, который может узнать, какую пасту ты ешь на завтрак и с кем делишь постель по вторникам. Свобода, что уж там.
С коллегами мы как-то умудрились разобрать на запчасти арендованный «Меркурий Трейсер», предварительно вырвав с корнем противопожарный гидрант. Чудом не сели в тюрьму — видимо, полицейским было искренне жаль эту жалкую кучку металла и находящихся в ней идиотов. И знаете, я даже подумывал остаться там навсегда. Но что-то остановило. Возможно, инстинкт самосохранения.
А начать стоит, конечно, с Нью-Йорка. Нью-Йорк — это не Америка. Это нечто отдельное, сбрендивший Вавилон, набитый людьми, говорящими на ста девятнадцати языках, но при этом свято верящими, что их «апельсиновый джус, плиз» — это и есть оксфордский английский. Манхэттен — это нагромождение камня и стекла, подсвеченное изнутри золотым сиянием чужих денег. А у входа, как престарелый, но все еще грозный швейцар, стоит Статуя Свободы, освещая путь зеленоватым, подозрительным светом — символ свободы весьма спорной, но очень фотогеничной.
Это город, где фешенебельный район на Пятой авеню соседствует с Гарлемом, а «Маленькую Италию» от «Чайна-тауна» отделяет одна-единственная улица, пахнущая то пельменями, то пиццей. И самое удивительное — никто никому не мешает. Днем город принадлежит бизнесменам, а ночью — тому самому сброду, что выползает из-под мусорных баков на Сорок второй улице, чтобы продемонстрировать все мыслимые и немыслимые пороки человеческие. Бояться, впрочем, не стоит. Ни один уважающий себя фрик не тронет вас пальцем — ведь в соседнем мусорном баке может оказаться переодетый полицейский. Здесь все конфликты решаются исключительно финансово: за обычную пощечину можно схлопотать иск на двадцать тысяч. Поэтому местные предпочитают стоять на почтительном расстоянии и поливать друг друга словесным дерьмом: «Fuck your body, you cock sucker, born the fool, mother fucker!». Поэзия, ничего не скажешь.
Настоящие американцы, те, что из Канзаса, Нью-Йорк на дух не переносят. И правильно делают. Это проверка на вшивость. Богато здесь живет только тот, кто готов продать душу за доллар и при этом получить сдачу. Остальным уготована серая жизнь в вечном ожидании страхового случая, который наконец-то позволит съездить в отпуск. Но даже эта серая жизнь для многих тогда казалась раем. Хотя бы потому, что тебя никто не тронет — ни государство, ни сосед, ни полицейский. При условии, конечно, что ты сам ведешь себя тихо и платишь налоги. Вовремя.
Чикаго — город, где все ходят в деловых костюмах и озабоченно смотрят на часы. Его называют «Городом семи ветров», и эти ветры продувают тебя насквозь, вымораживая душу и заставляя мечтать о калифорнийском солнце. Лифт в «Сиэрс-Тауэр» взмывает на сотый этаж за семьдесят секунд, и от этой скорости слегка подташнивает — очень похоже на ощущение от американского капитализма.
Майами стал похож на Рио-де-Жанейро в части олатинивания населения. Из роскошного курорта он превратился в столицу беженцев с Кубы, которые, получив свободу, первым делом принялись загаживать знаменитый Майами-Бич. Белые, конечно, в ужасе разбежались по другим штатам. Добрые жесты, как выяснилось, имеют свои побочные эффекты.
Анкоридж на Аляске — место, где даже американские машины отказываются заводиться. Там три месяца в году холодно, а девять — очень холодно. Основное население — эскимосы и чукчи, которым, надо признать, повезло куда больше, чем нашим: они находятся на полном социальном обеспечении, как заповедные животные, и медленно, но верно спиваются в местных барах. Цивилизация добралась и сюда: к каждому столбу приделаны провода для «прикуривания» замерзших автомобилей. Вот так и выживают.
Вашингтон — город политических снобов и невероятно наглых белок. Чистый, вылизанный, он производит впечатление этакой идеальной картинки из пропагандистского буклета. Белки здесь носятся как угорелые, выпрашивая орешки у прохожих прямо перед Белым домом. Они все словно чем-то недовольны. Если бы они знали, в какой стране живут, они бы выстраивались в ряд и лапками отбивали ритм американского гимна. Ровно так, как это делает один негр на Central Circle ровно в семь утра.
Сан-Франциско — европейский курорт на американский лад. Город, который трясет постоянно, и нет-нет, да и провалится какой-нибудь особняк на полметра в землю. Его облюбовали все, кому не лень: сначала японцы, потом китайцы, а под конец и секс-меньшинства, объявившие его своей столицей. Боги мои, сколько их там. Смотришь на них и думаешь: «Господи, неужели ты, забыл про жителей Сан-Франциско?». Вот они и отрываются по полной, как детвора в детском саду без воспитателя.
Лос-Анджелес — это не город, а конгломерат роскоши и нищеты. Беверли-Хилз с его «Родео-Драйв», где Сильвестр Сталлоне покупает носки «Версаче», и даун-таун, отданный на откуп чернокожим дилерам. Здесь же обосновалась огромная диаспора бывших советских граждан, в основном армян и евреев, за что город в узких кругах прозвали «Лос-Армениос». Английский они не учат в принципе, ограничиваясь универсальным: «Апельсиновый джус, плиз».
Лас-Вегас. Город-мираж, возникающий посреди пустыни. Сюда можно нестись на машине сломя голову — дорожные патрульные не остановят: они понимают, что человек торопится просадить последние деньги. Это одно большое шоу, где всё можно: курить, пить прямо на улице и, главное, играть. Вам будут бесплатно подносить выпивку, чтобы вы быстрее напились и проиграли больше. Гигантский стейк здесь стоит три девяносто пять — дешевле, чем где-либо. Красиво, конечно. И очень грустно.
И вот, наконец, мы добрались до Сиэтла, штат Вашингтон. Место, безусловно, чудесное. Зимой и летом одним цветом, то есть одним оттенком серого, что неудивительно, ибо природа и климат здесь – точь-в-точь как в средней полосе России, но, простите за выражение, без привычного нам атрибута в виде тотальной грязи. Это, знаете ли, сбивает с толку. Чувствуешь себя обманутым: вроде бы и дождь идет, и лужи, а сапоги чистить не надо. Подвох.
Снег в самом городе – событие из разряда апокалиптических, местные жители запираются в домах, достают санки и делают фотографируются на фоне безумия, падающего с неба. Но стоит отъехать какие-то смешные пятьдесят миль в сторону Спокейна, как оказываешься в снежном аду, точнее, раю для горнолыжника. Там в горах в этом самом снегу можно не просто увязнуть, в нем можно бесследно сгинуть, как в пучине. Дороги напоминают ледяные ущелья, с обеих сторон которых нависают белые стены высотой с пятиэтажный хрущевский дом. И там, среди этой замерзшей прелести, притаились четыре, наверное, самых дешевых в Америке, горнолыжных курорта с именами, словно сошедшими с упаковки дешевых немецких игрушек: «Альпенталь», «Хайяк», «Снокуалми Фолл» и «Фандер Бёрд». Представьте, абонемент на пользование электроподъемником на полдня обойдется вам в какие-то четырнадцать-семнадцать долларов. За эти деньги в Нью-Йорке вам не дадут и посмотреть на подъемник. Штат Вашингтон, очевидно, субсидирует утехи своих граждан, пока те не нашли другого, более доступного дурмана.
А найти его, простите, проще простого. Сиэтл – столица самого «белого» штата, что, впрочем, не мешает ему быть еще и своеобразной кузницей талантов, местным Питером. Отсюда выползли на свет Божий Курт Кобейн, Брюс Спрингстин и многие другие, чьи имена мне лень вспоминать. Видимо, климат, столь схожий с нашим, способствует не только тоске, но и проявлению музыкального дара. А еще, простите, он способствует произрастанию на вашингтонских холмах по весне особых грибов. Не тех, что с картошечкой, а других – галлюциногенных. Маленький, безобидный на вид сморчок, который выводит разум из равновесия и уносит в неведомые, наверное, красивые дали. И поскольку Сиэтл еще и крупный порт, эти грибочки уплывают морем в другие страны, составляя не подвластную полиции статью дохода уже много лет. Очень мило. Романтика.
Но есть в Сиэтле и не только это. Есть в нем какая-то неуловимая питерская прелесть. Он оригинален. Где вы еще, скажите, увидите табличку «Осторожно – низколетящие рыбы»? А здесь – пожалуйста, на пирсе у рыбного рынка. Там же можно наблюдать и вовсе удивительное шоу: продавцы, словно жонглеры швыряют друг другу тушки лосося, на лету определяя его вес с точностью до грамма. И лишь для виду, чтобы зрители аплодировали громче, кидают его на весы. Говорят, не ошибаются ни разу. Видимо, если ошибешься, тебя самого пустят на фарш.
Вообще, если отвлечься от Сиэтла, американцы – народ уникальный. Нация, не отягощенная грузом средневековой и античной истории, но свято верящая, что гамбургер, попкорн и кока-кола – это и есть те самые скрижали, на которых записаны основы мироздания. Они не мыслят жизни без доноса на ближнего, ибо такова плата за их сытую, предсказуемую жизнь. Мы их, конечно, недолюбливаем. Но при этом все, включая граждан высокоразвитых стран, ломятся сюда в надежде, что их дети станут такими же – упитанными, законопослушными идиотами, которые искренне верят, что главное в жизни – работать, платить налоги и стучать на соседа. И ведь в этом есть своя правда: родился в Америке – и можешь больше ни о чем не думать до самой смерти. За тебя уже все продумано. Относительно небольшая группа одаренных людей в Вашингтоне талантливо придумывает правила для всех остальных, а заодно и для всего мира, а инструменты в виде ЦРУ, ФБР и Пентагона следят, чтобы эти правила соблюдались.
Остальным же уготована судьба ожиревших дебилов с большим гамбургером вместо серого вещества. Но и эти дебилы не скучают! Они с упоением борются за усовершенствование своей демократии, за права черных, женщин, гомосексуалистов, лесбиянок и инвалидов. Добились, знаете ли, многого. Теперь грязный, небритый негр может с чистой совестью подойти к белому и спросить: «А ты кто такой? Ты называешь себя белым? Посмотри на свою кожу – она разве белая? Она розовая!». Добились того, что нормальный человек с нормальной ориентацией чувствует себя забитым меньшинством. Добились того, что мужчина боится лишний раз посмотреть на женщину, чтобы не угодить под суд за домогательство. И очень скоро, глядишь, лет через пять, президентом этой великой страны станет чернокожая умственно отсталая лесбиянка на инвалидной коляске. И это будет триумф демократии.
А еще они всегда улыбаются. Всегда. Даже если у них только что сгорел дом, угнали машину, и жена сбежала с почтальоном, на вопрос «How are you?» американец бодро ответит: «Good!». Сказать «плохо» – значит признать себя неудачником, «looser’ом». А это страшнее, чем быть убийцей. Убийцу хоть поймут, а неудачника – никогда.
Ну и кухня у них, конечно, блеск. Венец творения – «Kentucky Fried Chicken». Шедевр, от которого они все тащатся. Лично я ободрал себе все нёбо, насыщаясь этой прелестью. Они взяли самые простые блюда со всего мира – пиццу, тортилью – и возвели их в ранг высокой кухни. Гениально.
И знаете, что самое удивительное? При всей моей нелюбви к этим странным людям и их привычкам, эта страна была, есть и, наверное, будет лучшей страной на свете. К гамбургерам, доносам и вечным улыбкам можно привыкнуть. И мы, русские, привыкаем. Нам, конечно, западло стучать друг на друга, мы предпочтем молча наблюдать, как сосед устраивает свалку у подъезда, лишь бы не прослыть стукачом. А они видят в этом гражданскую доблесть. «Я люблю свою страну, – думает американец, – и если я не сообщу о нарушении, то завтра мы все будем жить в грязи и беззаконии». И, как это ни дико звучит, они тысячу раз правы. Умом Америку не понять, но привыкнуть можно.
А потом была Канада. Младшая, недоделанная сестра США. Сделали-сделали, да устали, и бросили на полпути. Американцы над канадцами смеются, выставляя их недоумками. В Монреале всё вроде бы как у людей: те же машины, те же вывески, но подойдешь к кому-нибудь, а тебе в ответ: «Бонжур, месье». Какой, к черту, «бонжур»? Мы же в Америке!
Эмигрировать в Канаду — занятие для мазохистов. Имея диплом и наработанный опыт московского врача, ты будешь упаковывать мебель в Ванкувере, потому что канадская лицензия врача — это священная корова, до которой никому нет дела. А на бескрайних северных территориях, где местным эскимосам позарез нужны врачи и учителя, царит запустение. Какой нормальный канадец с лицензией врача поедет туда? Правильно, никакой. А иммигрантов не пускают. Вот такой замкнутый круг.
Природа, конечно, девственная. Черника, брусника, земляника — бери не хочу. Наши люди, естественно, тайком собирали ее лукошками и везли домой, в Россию. Канадцы смотрели на это с искренним недоумением: зачем ползать по грязи, если можно пойти в супермаркет и купить все это, да еще и бананы с клубникой в придачу? Они не понимали нашей страсти к рыбалке, к тихой охоте за грибами. Их жизнь вращалась вокруг баров с снукером и пивом, которое после полуночи дорожает в три раза. Скучно. Как в большой деревне, где все друг друга знают, а женщины… женщины страшнее я нигде не видел. Идут на контакт легко, бескорыстно и как-то очень по-деревенски просто.

Вот такая она, Америка девяностых. Страна победившего абсурда, где можно разбить машину о пожарный гидрант и не сесть в тюрьму, но получить иск на двадцать тысяч за пощечину. Где грязный негр может спорить с белым о цвете кожи, а нормальный человек с нормальной ориентацией чувствует себя изгоем. Где лучшим достижением кулинарии считается «Цыпленок из Кентукки», обдирающий нёбо до крови.
И, знаете, при всем при этом — лучшая страна на свете. Потому что ко всему этому можно привыкнуть. И даже начать любить эту игру по правилам, которые тебе никогда не понять до конца.