Не хэппи-энд

               
       Ярослав Наявин сидел за столом, обхватив голову руками, сжимая ладонями виски – голова болела нестерпимо, долго, – волны боли приливались ко лбу. Он, переболев этой гадостью – ковидом, понимал, что ещё счастливо отделался, по крайней мере, остался жив, а часть палаты, где он лежал, пустела с неимоверной скоростью и вновь наполнялась. Он запрещал себе утопать в воспоминаниях, ему это удавалось до тех пор, пока эта изнуряющая головная боль не наплывала вот так, неожиданно и ничем не оправданно. Просто вдруг ударяла в голову и томила, мучила, как пытка. И всё-таки, пройдя курс восстановления, удалось сократить длительность пыток. Вернулась надежда на возврат  здоровья.
Перетерпев очередной приступ, Ярослав смог думать. Он прилёг на диване и напомнил себе, что завтра его день рождения – пятьдесят два года – уже…  Впервые в этот праздник он будет один: в этот год они, его самые дорогие и любимые ушли туда… Куда? Он часто видел в воображении одну и ту же картину: он стоит у края пропасти, а над ним – необозримый небесный океан. «Куда? Господи! Если не они к тебе, то кто же тогда?..»
       Мама заболела первой. Ещё пандемия не имела ни названия, ни характеристик, все только пытались понять её суть… Мама ходила на рынок, в магазины, общалась с людьми. Вспоминала, как стояла в кассу за пареньком, а тот кашлял, чихал до слёз…  Потом – этот закрытый гроб, чёрный могильный холм, покрытый скатёркой… Её похоронили рядом с мужем, отцом Ярослава, как она и завещала. Сын знал, что родители прожили вместе недолго – всего семь лет, но знал и успел увидеть, что это была настоящая любовь. Операция после аварии окончилась, казалось бы, благополучно, но… оторвался тромб, и со стола, так и не пришедший в себя отец, был отправлен в морг. Прошедшие годы мама жила одна, поднимала сына. Это было давно, и документы позволяли подхоронение.  А скоро рядом с мамой, такой живой в памяти, худенькой, всегда энергичной, семидесяти четырёх лет отроду, легла Аня. Она – в могилу, а он в больницу, не смог и похоронить любимую жену… Сын, студент Высшего военного училища, приехал из Москвы, хотя Ярослав так не хотел этого, боялся за него, но Олег был непреклонен, а вот увидеться не довелось. Слава Богу, парень не заразился!
       Ярослав ясно осознавал случившееся, но не принимал его ни умом, ни душой. «Этого не должно, не могло быть! Мама, Анечка!.. А я? Почему я жив? И… что дальше? Не понимаю, не знаю. Не хочу!» Он второй день после больницы жил дома, сын перед отъездом закупил продукты, наполнил ими холодильник, но просил отца не выходить: погода была сырая, холодная, февраль капризничал, менял настроение, как, впрочем, и всякий февраль. Ярослав ощущал слабость в теле, уныние и растерянность. На работу пока не выписали, а дома в одиночестве тоска заедала, мучила неприкаянность, и стояли в глазах дорогие лица, словно вопрошая: «И что? А как дальше?..», как бы повторяя его вопросы. Особенно мучили его два воспоминания.
       Было время, когда в их, быстро катящуюся к развалу, редакцию пришла молодая красавица Даша Рыбина. Он тогда сразу назвал её в мыслях Кукла. Лицо, как фарфоровое – белое с лёгким румянцем, голубые глаза в пол-лица, волнистые, скорее кудрявые, длинные волосы. А фигурка! Изящная, точёная, с талией – двумя кистями его рук можно обхватить… И захотелось вдруг обхватить, замкнуть, приникнуть лицом к лицу! Он тогда вдруг понял, что значит «сердце трепещет». Трепетало. Ей двадцать, ему тридцать шесть, сынку пять лет – умница, болтунишка, долгожданный ребёнок! Четыре года не получалось Аннушке забеременеть... Сразу тогда сын вспомнился, Аня потом. Ну, засмотрелся на Куклу, сердце заставил притихнуть, воды из бутылки глотнул. И что? А то, что по дороге домой не хотелось сворачивать в свой переулок, мимо прошёл, вышел за массив многоэтажек, остановился на краю оврага. Скулило, ныло внутри, подумалось стыдное, предательское: «Был бы я свободен, один!» Стоял так в наплывающих сентябрьских сумерках ни о чём не думая, только всё как бы блуждая взглядом по лицу Куклы. Домой пришёл, сын кинулся к нему, повис на шее. Запах его такой родной, сладкий. Аня глазами спросила, почему поздно пришёл. Соврал про начальственную дурь, и вдруг краской залилось лицо, но жена уже повернулась спиной и заторопилась на кухню – греть ужин. Сама не ела – его ждала. Ярослав тогда вгляделся в неё и подумал, что ведь и она красивая, может кому-то понравиться, увлечься другим… Когда укладывал сына в постель, щекой потёрся о его щёку, Олежка тихо засмеялся: «Колючий, папочка!» Стало так хорошо, так безгрешно на душе. И всё, Кукла как растаяла, а Даша оказалась милой доброй, но обыкновенной сотрудницей, которой много ещё надо было учиться у старших – набираться опыта.
       Второе воспоминание резало ножом по груди. Он попал в больницу с внутренним кровотечение. Живот болел невыносимо, накололи обезболивающими препаратами, началось лечение, слава Богу, не операция.
       Аня взяла отпуск за свой счёт с трудом, её бухгалтерия без неё едва могла обойтись, хорошо ещё – начало года. Маме спасибо – Олежка у любимой бабули не ведал про папину беду, ему говорили, что папа в командировке. Хорошо, бабуля жила в одном с ними доме, вместе в кооператив вступали. Теперь она в садик внучка водила, и потом домой забирала. А ведь скоро мальчонке в школу… Часто в сны приходил отец, Ярослав там, в этих снах был маленьким, моложе Олежека, потому что папы не стало, когда Ярику не было шести… Надо же! Отец, такой классный водитель, пострадал в туристическом автобусе в поездке по «Золотому кольцу России» в аварии по дороге домой! Потом операция довершила его кончину. А пассажиры все целы.
       Ночью Анна пристраивалась на кушетке в больничном коридоре, чуть придремлет и тут же вскакивает и прокрадывается в палату, слушает дыхание мужа. И так три ночи подряд, пока не сказал  врач, что опасность миновала. Об этом Ярослав узнал потом от медсестёр, дежуривших в это время. Теперь Аня, проведя у его постели почти целый день, уезжала ночевать домой. Ярославу были приписаны капельницы, которые питали организм, пока шло заживление. И вот он начал понемногу принимать пищу. Теперь вспоминалось самое стыдное для него: пришло ощущение, что на время он стал чуть ли не младенцем. Вставать ему не разрешалось, и самые сокровенные интимные потребности организма приходилось удовлетворять при помощи медицинской утки. Он стыдился этого более всего, не мог обращаться к женщинам-санитаркам, терпел и ждал только свою Анечку, и её стыдился, особенно потому, что продукты пищеварения ей надо было рассмотреть и охарактеризовать доктору. Вот и вспоминалось её лицо, когда она вглядывалась в черноту содержимого без малейшего признака отвращения или брезгливости, но так грустно, так сочувственно. А потом вдруг скрытой радостью загорелись глаза: ура, наконец – норма! «Она – жена – моя часть, моя по духу и плоти, и по судьбе. Навсегда», – так затвердело в уме и душе. Навсегда?  А вот и… Что дальше, как? От этих мыслей горечь разливалась во рту, руки дрожали…
       Не всякий мужчина приспособлен к простым бытовым делам, особенно, если жена брала на себя их сразу и добровольно. Так повела себя Аннушка: с первого дня замужества заботилась о своём дорогом и, он точно знал, любимом муже. Она звала его Славиком, иногда говорила: «Яркий Славик», однажды, когда он рыкнул спросонья, «Ярый Славик!», но имя Ярослав, произносилось в особо торжественных случаях или в особо горячие минуты нежной страсти. Он понимал все оттенки звучания своего имения, любил их разнообразие. Несмотря на приверженность Ани к неумолимому исполнению хозяйственных дел, Ярослав, благодаря маминому воспитанию, умел делать всё: готовить, стирать, убираться в квартире. Пылесосить и полы мыть он Ане просто не позволил, сразу взял это на себя. Не раз, когда жена немного задерживалась на работе или в очереди в магазине, охотно готовил немудрёный ужин. Он видел, как она благодарно принимала его заботу, как нежно взглядывала в его глаза… А когда родился Олежек? Всё было пополам, он старался и её часть забот взять на себя, но она даже сердилась, слегка ворчала и с обидой поглядывала на него. Двадцать пять лет любви! А теперь – никогда.
Кажется, он задремал ненадолго. Какая-то расплывчатая картина возникла, затуманилась и растаяла, но он успел увидеть еле узнанное лицо отца на фоне обоев из детства: по светло-бежевому фону мелкие букетики васильков. Открыл глаза и снова закрыл, так хотелось досмотреть неясное видение, но дрёма покинула его. Он стал думать. Как жить дальше? Через два дня надо выходить на работу, больничный закрыт.
       Тринадцать лет тому назад газета «Любимый город», где он возглавлял отдел новостей, развалилась сразу, как только скоропостижно скончался её главный редактор Николай Васин. В период «перестройки», когда подписка скукожилась до минимума, тираж измельчал неимоверно, из самой популярной в области, она превратилась в одну из тех скандальных представительниц «жёлтой прессы». Ярославу противно стало выискивать скандалы и всякую финансовую грязь, отражать на страницах разборки фирмочек, торговых точек и прочих дельцов и он, зрелый пытливый журналист, ушёл из редакции в никуда. Где только не побывал, чего только не попробовал в попытках найти своё новое место! Устал за шесть лет поисков. Вот уже семь лет работает он личным водителем у директрисы торгового центра «Лента».
       Кончается февраль. Скоро надо менять резину на летнюю, хозяйка уже рвёт и мечет – не может дождаться «своего» Ярослава. Временный водитель её раздражает, она по телефону сказала, что от него пахнет. Чем, как? Ярославу дела нет, но он обнюхал все свои вещи и обувь, чтобы не попасть под немилость Лидии. Она была непредсказуема: то молчит, от любого вопроса отмахивается, то, понизив голос, воркует про поставки, качество продукции, про работников, называя каждого и старого и малого пренебрежительно-уменьшительными именами: Тонька, Ленка, Танька, Вовка, Мишка…  Ярослав понял сразу: надо помалкивать и ни во что не вникать. Что прикажет, то и делать. Так семь лет и продержался. Отработает и – скорее домой, к Анечке, к сыну, к маме… А теперь? Он вдруг вспомнил как «шефиня» (шахиня-шеф) поглядывала на него, мигала кукольными ресницами, как Ярославу казалось, старящими её года на три. В её пятьдесят все её ухищрения выглядеть моложе были назойливо грубыми. Но дама знала, что для её водителя значила семья. И вдруг он почувствовал, как оскомину во рту, что ему теперь надо держать ухо востро.
       Он вышел на работу и понял, что не зря его преследовало ощущение оскомины: Лидия сразу начала проявлять особое к нему внимание. Она потрепала его по щеке, как треплет нежная хозяйка собственного пса, не спрашивая его желания, сунула ему в рот кусок шоколадки…
       Зима начинала отступать – февраль то крутил снежные вихри, уже липкие, влажные, то позвякивал по жестяному подоконнику капелью – сосульки нежились на солнышке, прощаясь с жизнью. Ещё борясь со слабостью, домучивая больничный, Ярослав много времени проводил у телевизора – от чтения быстро уставали глаза. То, что происходило на Донбассе вызывало большую тревогу – военная машина приблизилась к нашим границам, как сказал президент. Развал СССР привёл к нарушению баланса сил в мире. Восемь лет продолжался геноцид на Донбассе. Образовался очаг международного терроризма. США превратились в империю лжи. Страны НАТО поддерживают украинских нацистов, снабжают их самым современным оружием. И вот двадцать четвёртого февраля в самый день рождения Ярослава, Путин объявил о начале специальной военной операции.
При входе в торговый зал были выставлены тележки для покупателей, желающих оказать поддержку воюющим. Туда просто выкладывались упаковки различных продуктов: крупы, макароны, конфеты, консервы… Тележки быстро наполнялись, их разгружали, приезжавшие на машинах, волонтёры. Ярослав как-то заговорил с одним из них:
       — Вы отвозите эти грузы на передовую?
       — Ну да. Передаём из рук в руки. Солдатики радуются, благодарят. Ещё: в школах дети письма пишут героям, рисунки им посылают, и на фабриках, заводах наши ребята забирают для фронта нужные изделия. Война – прожорливая, гадина! Машин надо много, водителей опытных… А тех, кто воюет, война тоже умеет сожрать. Вот я в позапрошлый раз с одним пареньком познакомился, с Володей Пахомовым, а в прошлый раз приехал – его нет. Погиб, – тяжело вздохнул волонтёр. А двое раненых новых друзей в госпитале лежат. Да…
В этот вечер позвонил сын.
       — Пап,  ты как? На работу вышел? Береги себя, прививку сделай – ковид бывает повторный.
       — Олег, ты сам-то привился? Маску носишь?
       — Да, даже привык. Так в ней противно! Я вот что думаю: после выпускного пойду в военкомат, нечего призыва ждать. Там надо быть.
       — Сынок, ты что? Понадобишься – призовут! Зачем поперёд…
       — Поперед батьки? Эх, батя! Воевать батек не зовут. Наше это дело. Ты смотришь телек?
       — Ну…
       — Видел? Девушки журналисты в самом пекле! Я, что же, поперёд девчат не пойду? Какой же я тогда мужик? Знаешь, там Анечка есть… С именем моей мамы живёт. Она такая! Такая! Вот бы познакомиться!
Они ещё говорили о своих делах, заботах, всё как-то недоговаривая, словно боясь правды. Отец, весь в тревоге, сын – в понимании его чувств. Но Ярослав знал, что Олег уже всё решил, гордился сыном и отчаянно болел за него!
       На работе становилось всё сложнее уклоняться от внимания начальницы: Лидия откровенно преследовала его, и Ярослав начал обдумывать ситуацию с точки зрения человека, ищущего работу. Он отыскал в Интернете адрес и телефон городского отделения Общероссийской организации Народный фронт и позвонил по вопросу участия в доставке посылок бойцам и беженцам из разбитых городов и сёл. Да, нужны водители на своих машинах, очень нужны! Но как самому жить и работать, не получая никакой зарплаты? Ярослав стал искать работу – не каждодневную, дающую возможность периодически выезжать из города, но всё-таки как-то оплачиваемую. «Хоть бы на пропитание и квартплату зарабатывать! Больше мне ничего пока не надо», – решил он, хотя перед ним и стояла ещё одна проблема. Пройдёт год со дня смерти Анечки, и надо привести в надлежащее состояние могилы. Это его долг и великое желание.
       Можно сказать, Ярославу повезло: директор частной фирмы по ремонту и восстановлению БУ автомобилей, давний знакомый и бывший сосед в детстве Алексей Бутов, предложил ему перегонять такие машины по мере их обнаружения, согласуясь с его возможностями. Оплата зависела от дальности пробега, затрат времени и состояния транспортируемых автомобилей, но, главное, график поездок был договорной. Заключив договор и с отделением Народного фронта, Ярослав, распростившись с магазином и его прилипчивой директрисой, загрузил багажник под крышу и отправился по заданному маршруту на Донбасс.
       Он видел по телевизору много раз эти разгромленные, пустые деревни, не захороненные трупы ВСУшников, скользил по весенней грязи, и не мог отделаться от назойливо звучавшей в мозгу рифмы: грязь-мразь, мразь-грязь… Они ехали вдвоём с парнем, корреспондентом областного телевидения, и почти всё время молчали, только вздыхали тяжко, то один, то другой.
       — Ген, ты в армии срочную служил?
       — Ну да, в стройбате. Строить – не рушить – смысл есть. А это что? Стой-ка, батя, я сфоткаю это… Тьфу! Вонь какая!
       Он снял три-четыре кадра, сел в машину, и Ярослав тоже вдохнул смрад, принесённый с улицы. Его замутило.
       Доехали до места. Надо было раздать «гуманитарку» не более, чем за двадцать минут: дрон кружился над очередью к машине. Геннадий сходу нащёлкал несколько кадров и присоединился к раздаче пакетов. Ярослав крикнул: «Кто получил продукты, немедленно уходите! Дома будете рассматривать и благодарить!»
Надо было возвращаться. Ярослав никак не мог успокоиться – в глазах стояло лицо мальчика, так похожего на Олежку в детстве! Большие карие глаза горели на худом, бледном его личике. Ярослав успел спросить:
       — Бомбят?
       — Да, дядечка.
       — Где хоронитесь?
       — В погребе…
       Вот и весь разговор, а душа ноет, и голова стала подавать сигналы боли. Геннадий молчал, за что Ярослав был ему благодарен. А что тут обсуждать?
Назавтра, поздно вечером он позвонил сыну.
       — Папа! Ты куда пропал? Я два дня не мог дозвониться?
Ярослав вкратце прояснил обстановку. Долгая пауза повисла, как огромный вопросительный знак.
       — Пап, ты что удумал? После такой болезни, сразу…
       — А ты, сынок, думал всё-таки поперёд батьки скользнуть? Не вышло? – засмеялся невесело. Вот дадут тебе на фронте твой пулемётно-артиллерийский взвод, буду проситься в него. А пока ты доучивайся, получай диплом, а я тут ребятам и беженцам подсоблю по мере возможности.
       Снова долгая пауза, а затем любимый, дрожащий от волнения голос сына:
       — Я горжусь тобой, отец. Люблю тебя, папка!
        Ярослав Наявин поехал в Москву на вручение дипломов выпускникам училища. Немало было отличников, среди них и его сын, такой стройный, подтянутый, звонкоголосый:
       — Служу Отечеству!
Вместе и поехали воевать. Пальнут по обнаруженным противникам серией снарядов («триста тридцать три – снаряд!»), и быстрее менять позицию. Так и застала их журналистка Аня с Первого канала телевидения, перемещающимися на другое место.
      Олег весь загорелся, засветился! Его глаза словно стали ещё больше, лучили искорки света. И Аня, Ярослав заметил это, словно выбрала из всего взвода Олега, всё время разговаривала с ним. «Да что я выдумываю? Он же командир! У кого же ей ещё интервью брать?» – уговаривал себя отец, тревожась за сына. «Вот так влюбится, а она…» Но дальше додумывать не решался – не пророк он, не гадальщик. «Дай, Бог, счастья сыночку!»
       Но счастье и война – разного поля ягоды: эта – сладкая, а та – горькая, отравная. Догнал вражеский снаряд сына, упал Олег на бегу, руки раскинул, глаза карие в небо глядят. Отец наклонился – живые глаза. Ребята командира подхватили, как могли, кровь остановили: правая нога осколками посечена.  Скоро санитарная машина подъехала…
       Не удалось спасти ногу. Ярослав сидел у кровати сына, держался, как мог.
Когда наркоз стал отходить, Олег посмотрел на отца и… улыбнулся. «Не знает, что ноги лишился», – горько вздохнул отец.
       — Папа, не плачь. (Слеза-предательница всё-таки скользнула по щеке). И без ноги, на протезе можно воевать. Я не сдамся!
       И Ярослав не смог сдержаться, плечи затряслись, в груди ёкнуло, и рыдание рвануло горло. Он отвернулся, пытаясь спрятать лицо, но рука Олега, горячая, как кипяток, легла на его руку. И он поднял эту лёгкую, колющую жаром, как еловую веточку, кисть к губам и поцеловал её, и приник к ней надолго.
На следующий день в больницу приехала Аня.
       Может ли в военное время быть пресловутый голливудский «хэппи энд»? Нет, это называется как-то по-другому! Да, Олег получил очень хороший протез, да, он не жалел сил на восстановление и добился своего: вернулся в свой взвод, да Аня стала его женой, их зарегистрировал Донецкий ЗАГС прямо чуть ли не на бегу. Да, Ярослав Наявин был рядом с сыном, но… Продолжалась битва с обезумевшими врагами, с пригнанными на убой украинцами, наёмниками и теми, кто слал оружие и машины-убийцы против нашей Родины, против России. Да, в городах и на важных объектах страны выявлялись диверсанты…  Так что не «хэппи энд», а простое наше, справедливое и ответственное построение судеб, искренность человеческой любви и, конечно, Божья помощь – вот что решало, несомненно победное, завершение этого исторического отрезка жизни страны и её народа.


Рецензии
Господи!
Как хорошо, что всё же они - отец и сын - остались ЖИВЫ!
Даже и без ноги сын, но - живой!
Да, ещё и на любимой девушке женился.
Это - счастье.
Пока читала - всё время переживала, что... увы.
Но, нет. Живы Главные герои. Это главное.
Аж, от сердца отлегло!

Ну, а война эта - ещё долго будет.
Вокруг России-Матушки НАТО баз понастроили.
Оружием гремят.

Вам лично, Людмила Станиславовна, - всего доброго и светлого.
Здоровья и благополучия.

Галина Леонова   27.09.2025 11:56     Заявить о нарушении
Спасибо. Все пожелания Ваши совпадают с моими Ыам. Рада Вашему вниманию к моим публикациям.

Людмила Ашеко   02.10.2025 16:48   Заявить о нарушении