Глава 17. Равновесия Нэша

На кухню вошёл живой кокон. Это был утренний Митяй. Словно после общения с «генералом Морозом», он был в осенней куртке с поднятым капюшоном, поверх куртки — шерстяное одеяло.
— А вот еще один сиделец! — сказала Абрам.
— Краток и беспокоен сон алкоголика! — сказал Митяй. — Уже утро что ли?
— День, — сказала Абрам.
— Сколько так лежал, не знаю, мордой вниз, просыпаюсь — мать честная! Коммунизм!
— Точно! Вернулся на нерест в Хонсю! — тоже вспомнила Диму Абрам.
— Злые вы! А меня даже враги любили. Яму мне пальмовыми листьями закрывали.
— Великий Банан! — сказала Абрам. — Сколько выпало снега. А ведь где-то люди идут через горы Хакона.
— Вид у вас свежий. Сразу видно — дети гор! А у меня, ох, башка болит!
Я достал с верхней полки круглую малиновую коробку с лекарствами.
— Врач сказал пропить железо, —сказал Митяй. —Пропил гараж — не помогло!
— А цитрамон?
— Таблетки лучше не пить! — насторожилась Абрам.
— Боится, почки не продашь, — сказал я.
— Он уже ничего не продаст! Но лучше обойтись без этого.
— Головную боль терпеть нельзя, — сказал я.
— Да, головную боль терпеть нельзя! — согласилась Абрам.
— Инсульт помолодел.
— Да, инсульт помолодел.
— А у тебя — эхолалия.
— А у меня — эхолалия.
— От эхолалии, говорят, перекись водорода очень хороша.
— Можно без пенных вечеринок? — сказала Абрам.
— Нельзя, но можно.
— Спасибо!
— Пожалуйста.
Митяй проглотил цитрамон и сморщился.
— Не спирт! Запей!
— Тогда и я с вами! — сказала Абрам. — Давай с тобой одну на двоих!
Я разломил коричневую таблетку и дал ей половину.
Абрам запила таблетку и загремела чем-то в холодильнике.
— Так! Сейчас я буду вас кормить!
— Какая музыка грохочет в каждом слове! — сказал я. — Каким свежем анапестом повеяло.
— В общем, включила Золушку!
— Я все слышу. Что это за мясо?
— Бифштекс натуральный, рубленный.
— Дай взглянуть, — сказал Митяй. — Я эксперт по мясу!
— Был в плену у людоедов? — сказала Абрам.
— Похоже на чьи-то мощи, — сказал Митяй.
— Ну, тогда пусть еще полежат, сделаю яичницу.
На кухню вошла Женя, за ней — Глеб и следом — Волкова.
— И чем же вы тут занимались ночью, голубчики? — Женя, похоже, выспала и была в благодушном настроении.
— Маш, они к тебе не приставали? — спросила Волкова.
Абрам разбила на сковородку яйцо и показывает на меня ножом.
— Он давал Цинну Корнеля.
— Он давал Цинну? — Глеб задумался. — Гм! Давал Цинну! Это надо запомнить! Дать Цинну!
— Кинологи это называют вязкой, — сказал Митяй.
— Ты где был, кинолог? Я тебя искала! — сказала Женя.
— Во внутренней эмиграции, — Абрам аристократично разбила еще одно яйцо. — Он продал почку.
— Наконец-то! Много заплатили?
— Копейки!
— На машину хватит?
— Бензин дорогой!
— А вкусно пахнет! — сказал Глеб.
— Анапестом. Веет. — сказала Абрам. — Рома, где соль?
Я дал ей соль.
— А ты сваришь кофе? Только я буду смотреть.
— Любишь смотреть? — спросила Волкова.
— Да, я хочу понять, почему у меня не получается кофе, как у него.
— С ноткой черной смородины?
— С ноткой бессмертия!
Наши взгляды встретились, и, я вдруг увидел это, как на картине, только я сам был внутри этой картины, и я и Абрам были на этой картине: взявшись за руки, мы мчались по черному бархату сквозь вечность и звезды. Впрочем, могу поклясться, но это была не просто картинка.
На кухню вплыла Полина.
— А я с утра уже наплакалась!
— Лук что ли чистила? — спросила Волкова.
— Так… нахлынуло… Народ, угадайте, кто развелся!
— Сдаюсь! — сказала Волкова.
— Горбачев с Ларисой!
— Почти угадал, Глеб! Горбаткины!
— Горбаткин развелся? — я попытался вспомнить, как выглядел Горбаткиин из группы Полины.
— Они развелись!
— Кто развелся? Галя, Сережа развелись? — спросила Женя.
— Да, живут в разных местах.
— Горбаткиных могила исправит! — сказала Волкова.
— А кто это? — спросил Глеб.
— Безобразие! — возмутился Митяй. — Кто в таком возрасте разводится?
— В каком таком возрасте? — возмутилась Женя.
— Надо ехать в горы! — сказала Абрам. — А то у вас тут все только и делают, что женятся да разводятся.
— Поля, на тебя жарить яичницу?
— Опоздавшим свинкам — сиська возле попы! — сказал Митяй.
— Чья сиська?
— Твоя, счастливая вы наша! — сказала Волкова.
— Единственным ее достоинством была большая белая грудь, — сказала Абрам.
— Опять Золотой теленок! — засмеялся Глеб и, поймав взгляд Жени, поднял руки.  — Молчу! Молчу! Молчу!
— Яичницы, я вижу, не дождешься, дайте что-нибудь от головы, а то я за себя не отвечаю!
— Опять будет бегать с топором, — сказала Волкова.
— Правда, люди, голова болит!
— Болит? Значит, скорей, на половину полная, чем пустая.
— Абрам, за что ты мня так не любишь?
— Да люблю я тебя, дуру.
— Будешь цитрамон? Мы уже приняли, — сказал я.
— Я бы повторил, — сказал Митяй.
— Митяй, слезай уже с цитрамона! — сказала Волкова.
— Исключительно после работы, Танюх, и вместо прививки.
— Дайте мне, дайте! — сказала Полина.
— Перекись ей дайте! Перорально!
— Абрамова, знаешь такие слова? — спросила Женя.
— Она еще и матом ругается, — сказала Полина.
— Заложила! — Волкова прыснула.
— Лишь бы не курила, — сказал я.
— Дайте им всем таблетку тишины! — сказала Абрам.
— А я знаю, почему я иногда такая глупая бываю.
— Поль, не переживай, — успокоил ее Глеб. — Как сказал Фарадей, я знаю двоих умных человека: это я, и друг мой — Ампер.
— Нет, честно, люди… Я пришла к такому выводу. Я с юности интересуюсь работой мозга, читаю много на эту тему… Знаете, анекдот про мужа и жену, когда он гадает, что в ней нового — платье или прическа, а она отвечает — на мне противогаз.
— Это к чему, Поль?
— Не знаю. Голова! Голова! У меня вторые сутки болит голова. — Полина развернулась ко мне. — Ну сделай что-нибудь! У меня вторые сутки болит голова.
— Поля, присядь, — сказала Женя.
— Не надо, не надо. Не трогайте меня! Голова болит голова.
— Выпей цитрамон, — сказал Митяй.
— Не надо никакого цитрамона. Идите к черту. С твоим Афганом и твоим цитрамоном. — Полина опять набычилась на меня. — Она же ведь не из-за тебя болит! Да катись ты к чертовой матери! Если ты хочешь знать, у меня тоже идеал есть. Митяй! Помнишь, ты приехал и сказал Роме, что все разбились на пары, кроме меня? Так вот — Он был! Ясно вам всем? Никто ничего не знал, а Он был!
— Поля, все нормально? Вы что поссорились? — спросила Женя.
— Это — шутка, мы так шутим. У жены ножки, у мужа рожки. Просто голова болит.
— Ты как, Поль? — сказала Волкова.
— Лучше всех! Я — лучше всех. Просто голова болит.
— А у меня ничего никогда не болит, — сказала Женя.
— С чем тебя и поздравляю! — сказала Абрам.
— В морге тебя переоденут, — сказал Глеб.
— Да, никогда ничего — это еще подозрительней, — сказал я.
— Почему подозрительней?
— Тромбоз не дремлет. Мы с Ленина спускались, у одного немца оторвался тромб.
— Лесковского немца, — сказала Абрам.
— Лесковского ненца! — сказал Глеб.
— Молодой. Здоровый. Ничего не болело. А потом — такой психоз у всех! Отлежишь руку — и давай растирать, отсидишь ногу — а-а-а — тромб оторвался!
— Так, а у меня точно что-то оторвалось, — сказала Полина. — Мне флеболог велела отрастить хвост и стать русалкой. Вредно, говорит, ходить. Плавать надо.
— Умер? — спросила Женя.
— Кто? — сказал я.
— Ненец, — сказал Митяй.
— Да, нет, нормально. Через год на Победе погиб.
— Снова тромб оторвался?
— Карниз.
— Это повезло! — сказала Волкова.
— Кто не рискует, тот не лежит в Склифе.
— Альпинистский юмор… — сказал Глеб.
— Бессмысленный и беспощадный, — сказала Абрам.
— А мы спускаемся раз — сидит у тропы человек, — сказала Волкова. — Мы правильно идем? А он перчаточкой так: правильно, правильно. Подходим, а он — мертвый, а перчатку ветром болтает.
— Это уже не девочки, а боевые товарищи! — сказал я.
— Люди, обставлявшие эту комнату, знают толк в разврате, — сказал Глеб.
— Вы что «Прощай, оружие!» наизусть выучили? — спросила Полина.
— Близко к тексту, — сказал Глеб.
— Два каталы! — сказал Митяй. — Они в пионерском лагере рОманы тискали, как по книге!
— А для меня первой настоящей горой была Ушба… — сказала Абрам. — Лезли, лезли несколько дней. День Сурка. Потом мне говорят: бери фотоаппарат. Зачем? Вершину фотографировать. Я расплакалась.
— Люди, правда, а кто-нибудь думает о том, что мы все умрем? — сказала Полина.
— Единственное, к чему надо быть готовым, это ко всему, — сказала Абрам.
— Нет, ну зачем же? — возмутилась Женя — Нет, как это — я умру?! Нет, нет. Я не умру. Я не хочу умирать. Это глупо — умереть.
— Вы главное почаще, ребята, летайте самолетами Аэрофлота! — закивал головой Глеб.
— А как ты, Глеб, летел в Америку?
— А я на Боинге летел! — Глеб зловеще засмеялся.
— А правда! — сказала Женя. — Давайте, в следующий раз полетим в Сибирь самолетом.
— Самолетом в Сибирь — дорого, — сказала Полина.
— Деньги все равно куда-то надо пристраивать, — сказал я.
— Ты посчитай, сколько это на двоих.
— Зачем на двоих? На всех надо считать! Я на двоих уже не считаю. Я теперь каждое утро просыпаюсь — куда пристроить деньги?
— Поля, он шутит! — сказала Женя.
— Нет, он не шутит. Он так и не понял ничего! — она развернулась рывком ко мне. — Я никогда ни о ком не думала, кроме тебя. Ты веришь мне? Я все придумала! Просто мне хотелось, чтобы и ты был такой же. На меня затмение какое-то нашло. Я вас всех ненавидела в ту минуту! Если бы ты тогда просто сказал, что Далёков женится, а то это слово — свадьба!
— У нее истерика! — сказала Женя. — Рома, вы поссорились? Пою нельзя обижать — она маленькая!
— Так, всё, всё, всё! — Глеб замахал руками.
Наступила самая настоящаяя тетаральная пауза.
— Почему прекратили передачу Шекспира? — нарушила тишину Волкова.
— Поль, успокойся. Все хорошо! — сказала Абрам.
— Да! Все хорошо! Радуйся! Ты же — первая в очереди.
— Кто первый в очереди? — сказала Волкова. — И почему я всегда узнаю об этом последняя?
— Она, — Полина показала рукой на Абрам. — обязала меня сообщить ей первой, когда мы с Ромой разбежимся. Главное, так была уверена в том, что мы разбежимся!
— Нет, ребята, пулемета я вам не дам! — сказал Глеб.
Обрам обняла Полину.
— Да что б вы умерли в один день!
— Правильно, давайте лучше про Смерть! — сказал Митяй. — Знаете, когда я первый раз Ее почуял? В тот раз, когда понял, что караван ложный. Вот когда! Акын Бельдыев мне: «Ты что рацию расстрелял, командир?!» «Это ложный, говорю, караван». Уходили через арык. Эти чурки мне: «Мы плавать не умеем!» «Значит так, говорю, жить хотите? Берите по камню и — бегом по дну. И молитесь, Аллаху, чтобы воздуха хватило. Жить хотите — ноги вынесут». Перебежали у меня арык, как миленькие.
— Еще один портал! — сказала Волкова.
— Между прочим, вероятность смерти на самолете — самая мизерная… — сказал я.
— Это точно! — сказал Митяй. — Есть у меня знакомая стюардесса…
— Кто у тебя есть? — не поняла Женя.
— Стюард! Коля!
— А то — смотри!
— Митяй! Чего ты такой подкаблучник? — возмутилась Волкова. — А еще воин-интернационалист!
— Да, я так… в штабе…
— Опять штабной? — сказал Глеб. — Прислали б водки лучше!
С книжной полки извлекли мою детскую фотографию и пустили по рукам.
— Рома, ты не изменился! — сказала Женя.
— Возмужал! — сказала Абрам.
— А, по-моему, наоборот, — сказала Волкова. 
— Дмитрий Львович, что вы можете сказать об этом мальчике, как врач? — спросил Митяя Глеб.
— Что его родители в детстве злоупотребляли.
— По-моему, вы сами уже злоупотребили, — сказала Женя. — Рома, а правда, где родители?
— У него нет родителей, — траурным тоном сказал Глеб.
— Зачастили по осени в санаторий.
— Доживешь до их лет, тоже зачастишь, — сказала Волкова.
— Так то, если доживешь… — сказал Глеб. 
— Нет, правда, люди, а какая, интересно, вероятность, что кто-нибудь из нас умрет молодым? — сказала Полина.
— Ну, слава богу! — Волкова перекрестилась. — Сташевская пришла в себя.
— Нет, ну ку как это я — умру?! — сказала Женя.
— Глеб, а правда, можно что-то предсказать? — сказала Полина.
— Да, Глеб, что там говорит наука? — Волкова сделала пытливое лицо.
— Я одно могу… Согласно элементарной теории вероятности, достоверные события обязательно произойдут. Невозможные события заведомо не произойдут. Случайные события могут произойти, а могут и нет. Но есть еще математическая статистика, а есть еще Теория игр и уравнение Нэша! Вот там просто невероятные вещи какие-то просчитываются…
— А думаю, что любую вероятность просто нужно умножать на вероятность возникновения жизни на земле, — сказал я.
— Браво! — сказала Абрам.
— А это — два пива из холодильника! — крикнул Глеб.
— Маловато будет! — сказал Митяй.
— Да, как говорит обычно Серж, кружечек пятьдесят — для настроения.
— Что он сказал, что он сказал? — Полина опять схватилась за голову.
— Умножить на вероятность на что?
— На вероятность возникновения жизни на земле, — терпеливо повторил Глеб. — То есть на ноль, собственно говоря.
— И разделить на семь, — сказал Митяй. — Все что говорит Ромыч, нужно делить на семь.
— Ещё один арифмометр! — сказала Женя.
— А вы знаете, что арифмометр изобрел Лейбниц? — сказала Полина.
— Ну, наконец-то! — обрадовалась Волкова. — А то час вас слушаю, ни слова про Лейбница!
— И он с тех пор не совершенствовался!
— Не волнуйся, Поль! — Глеб протянул к Полине свою двухметровую руку. — И не усовершенствуется.
— Мой отец чинил такую штуку с ручкой — чуть голову не сломал, — сказал я.
— Твой батя — гений! — сказал Глеб
— В Лейбнице разобрался, — сказала Абрам.
— Неужели он все это прочитал? — Глеб подошёл к стенке с книгами.
— Никогда не видела столько многотомников по высшей математике, — сказала Абрам.
— Нет, правда, неужели твой батя все это прочитал?
— На Западе это называется шопинг, — сказал я.
— Все равно. Даже если это все просто пролистать…
— Мне такое не грозит, — сказала Абрам.
— Абрам, ты и так ходячая библиотека.
— Нет, я хотела бы, например, прочесть все, что написано по математике, но мне почему-то кажется, я даже уверена, что умру молодой.
— И так спокойно об этом говоришь? — сказала Полина.
— А что такого? Раньше или позже… И главное, что по сравнению со смертью жизнь — это так…
— Но надо же что-то делать! Бороться как-то, — сказала Волкова.
— Таня, ай лав ю! — сказала Полина.
— Жизнь это — так? — не поняла Женя.
— Жизнь — не так… Конечно… Но по сравнению со смертью… Смерть — самое главное, что должно случиться в жизни.
— Лично мы пока никуда не торопимся, да, Тань? — сказала Полина.
— Говори за себя.
— Правильно, не размякайте, — сказал я. — Рак помолодел.
— Да, рак помолодел, — сказала Абрам.
— Она всю ночь за мной повторяет.
— Эхолалия! — сказала Абрам. — Наблюдается при аутизме.
— На фоне комплекса Клары Цеткин, — сказал я.
— Синдромах Ретта, Туретта, — сказал Митяй.
— Той же шизофрении, — сказал я.
— Той же шизофрении! — квнула Волкова.
— И у тебя эхолалия? — сказала Абрам.
— Абрам! Не ревнуй!
— Так у кого — шизофрения, я не понял? — сказал Митяй.
— У Машки! — сказала Волкова.
— Вялотекущая, — сказала Абрам.
— У Абрам шизофрения? — удивилась Женя. — Это что, для кого-то это новость?
— Абсурдистский мир требует шизофреничных подходов, параноидальных прозрений, эпилептических вдохновений! — сказал я.
Волкова обняла Абрам.
— Маша, он тебя обижает?
— Он сказал, — она показала на меня пальцем, — что я лесковский немец!
— В хорошем смысле.
— А еще он обозвал меня Барби!
— Маша! Как ты это терпишь?
— Я не могу на него обижаться!
— Так говорят оскорбленные ангелы, — сказал я.
— Не пора нам? — Волкова нахмурилась.
— Куда пора? — сказал я. — Москва — не резиновая!
— Не резиновая Зина, — сказал Митяй.
— Я только не поняла, кто Зина. То есть Барби? — сказала Женя.
— Такая задача не ставилась, — сказал я.
— Барби моя! — Полина обняла Абрам за шею.
— Сташевская! Не души меня! — взвизгнула Абрам.
— Ишь, не душите ее! — возмутилась Женя — Недотрога какая!
И тут Абрам, наконец, прорвало.
— Отстаньте вы от меня все!