Самоходчик

     Если жизнь без среднестатистического курсанта невозможна для вооруженных сил, то без командира-самодура она (жизнь) просто невыносима. Именно так. Потому как армия не исправляет, а просто производит корректировку умов и сердец. Если человек так себе, но попал в систему военного учебного учреждения, то «житьё-бытьё» обозначит жизненно-нравственные приоритеты достаточно четко, да и времени для сего хватит. Определенные же случаи в курсантской линии поведения четко укажут – стоит ли с таким иметь дело.
     Контрасты во взаимоотношениях «начальник – подчиненный» порой вышибают трезвое желание понять: «Что-же хочет от меня сей …, наказывая за некую провинность, которую я лично не допустил?!». 
     Назвать командира каким-то совсем плохим словом не особо хочется, но по мере того, что некая глупость в обличье субъекта, имеющего определенное звание и полномочия, как раз может находится впереди. Командира должны видеть, ориентироваться на него, уважать и подчиняться ему. Сложнее это делать, если это просто ГЛУПОСТЬ в форменной одежде, со знаками различия, но с пластмассовыми глазами на физии и ротовым раструбом для сотрясания воздуха далеко не мудрыми и правильными мыслями. Она (глупость) становится впереди, т.к. и звание есть и полномочия. Но если рассуждать, где становится УМ, то определенно он становится позади, чтобы видеть ту самую глупость, замешанную на тупости. 
     Была такая история… Да, подобных немало, и, как говорят в Одессе: «Их много есть у меня… Надобно прикинуть только, о какой поведать ныне».

     Начало августа 1981 года ознаменовало окончание июльского отпуска 2-го курса. И, как водится, что-нибудь да не успеешь сделать за время отпуска. Вот и у меня так случилось.
     Попросил я своего «комода»-командира отделения Васю, поставить меня в ближайший наряд по городской комендатуре. Тот, как за здравствуй – откликнулся. Ночь провёл в уютной домашней обстановке (с дежурным по комендатуре этот вопрос был решаем).
     С Оленькой договорились встретиться днём, перед обедом, возле комендатуры, и вместе прогуляться до столовой. Талоны для столовой, заступающим в патруль, выдавали. Но еще в довесок к этому, в столовой работала моя теща, мама Оленьки.
Ну, вот идём мы по улице. Я всё внимание на любимую жену, по сторонам не смотрю, а она говорит:
     – «Вон, военная машина проехала. Там офицер какой-то… Чуть шею себе не свернул, все нас разглядывал!», – но я этому значения не придал.
     – «А что такого? Идем себе, да идем на обед…».
     Вечером, как только порог казармы переступил, дневальный и говорит: – «Тебе к «9-му» надо зайти».
     Чтобы никого не вводить в заблуждение, мне следовало зайти в кабинет N 5, к командиру роты, где, согласно моего внутреннего убеждения, затаилась неприятность.
     Смело отворяю дверь, вхожу в небольшой, но плотно пропитанный антагонизмом кабинет:
     – «Та-ащ-щ капта-а-н, курсант Самоходилин  дежурство по гарнизонной, военной комендатуре сдал!», – на что последовала явно негативная реакция в традиционной презрительно-скотской манере:
     – «Что-о-о, служба превратилась в прогулки по городу?! Как понимать ваше патрулирование в два часа дня-а-а?», и уже переходя с достаточно внятного, но с вкраплениями недовольства шепота, вдруг завопил тонко и высоко:
     – «Кто это бы-ы-ыл?! С кем Вы прогуливались во время службы-ы-ы?!». Ожидаемое свершилось. Внутренне собравшись, и попытавшись установить собственно свою мимику лица, ответил:
     – «Шел на обед, в столовую. Рядом со мной шла Оленька, жена моя».
Настежь раскрытое в кабинете окно никак не способствовало ожидаемой прохладе. Август знойно давал о себе знать. Я физически ощущал, как поры активно выдавливали капли пота из-под обруча фуражки, обильно выступали на лице, а рубашка под кителем активно запитывалась жиропотовым веществом, но спокойствие сохранял: «Сейчас, сейчас, начнется…», – подумал я, живо представляя:
     – «Курса-а-ант, я Вас лишаю-у-у-у!!!».
Сценарий был избитый, но стабильный, и «9-й» –  повелитель увольнений, заверещал. Раструб выдал ожидаемое, тем более такое случалось со многими – ничего нового в репертуаре, когда за незначительный огрех, что не приводило к вредным последствиям, следовали санкции.
     Бывало, шагает рота на обед, периодически переходя на четкий строевой шаг по команде «Рота-а-а!», и не уследишь-не усмотришь кто как печатает шаг, и на какую высоту поднимает ногу, тем более если курсант находится в глубине строя, но вопли из раструба почти всегда стандартные (периодически только фамилии меняются):
     – «Абра-а-ашкин, выше ногу, выш-е-е-э!», – и как некий припев-завывание следовало: «Лиша-а-аю-у-у!!!». Если кто-то выкрикнет, что Абрашкина нет в строю:
     – «Абрашкин в наряде!», – то следует продолжение:
     – «Или кто там ещё-ё-о-о… Все равно лиша-а-аю-у-у!!!».
     Мне же было обозначено:
     – «Вы, товарищ курса-а-ант, свои увольнения в августе отходи-и-ли! Вспоминайте теперь!», – небрежно, в своей барской манере, указал на дверь, типа: «Пшё-о-о-л вон!».
     Этот удар многие из нас уже научились держать. Злость не выместишь при сём никак, ну-у-у, если только мысленно обматерить. Увольнений все ждут целую неделю, стараются службу нести без замечаний, учиться как можно лучше, спортом заниматься, чтобы нормативы сдать, а когда на ровном месте корячится подлянка, то хочется взять некий реванш. На мое возражение:
     – «Т-а-ащ-щ капта-а-н, вина моя в чем? Согласно дисциплинарного устава, лишать можно только одного, очередного увольнения… Месяц август только начался…», – на что «9-й» отреагировал угрожающе:
     – «Вас не будут вносить в списки увольняемых. Я позабочусь об этом, курсант… Свобо-о-оден!».
     Ну-у-у, что же, свободен, так свободен. Пока еще санкции в перспективе, а подумать о компенсации для самого себя и Оленьки есть время, на что август намекнул о предстоящей сатисфакции легким дуновением в раскрытое окно.
Понимая, что угрожающее растолковывание в мой адрес еще продлится, пальцы моей левой кисти руки сформировали конструкцию типа «фига-кукиш». Сия привычка была связана с достаточно навязчивым увещеванием со стороны различных командиров, попытками убедить меня в той самой, их правоте, замешанной на парной категории «Я – начальник, ты – дурак».
     «Фига-кукиш» – определенно был мой оберег, особенно от субъектов, наделенных полномочиями, и имеющих право носить на своей форменной одежде ряд блестящих предметов.
     Руки четко по швам. Пальцы левой руки в виде «фиги», правой четко откозырял, озвучив «Есть!», быстро развернулся, и с облегчением покинул кабинет «9-го», как будто выскользнул из жаркой, липкой патоки.
     Ничего нового на те самые времена, когда волевое решение командира тормозит возможности курсанта – побывать в увольнении, встретиться с родными людьми, включая жену, или невесту, было просто не придумать. Надо было просто чуть затаиться, не высовываться с инициативами, службу нести без замечаний, подготавливая таким образом некий плацдарм для «самохода».

     Каждый выход под покровом густых сумерек за пределы училища предварял подготовительную операцию, включая моральную готовность понести наказание, если будешь задержан как при покидании места дислокации, так и при возвращении из «самохода». Но, еще был такой этап, когда нужно было свое отсутствие конструктивно «прикрыть». Важными стадиями в подготовке и «прикрытии» были договоренности с товарищами, и, конечно же, с младшими командирами.
«Замок» (заместитель командира взвода) улыбчивый, но осторожный Лёха, не желал на себя брать такую ответственность, и сразу отвечал насчет «прикрыть» примерно так:
     – «Я не при делах. Если очень надо, иди… Но я об этом узнаю, когда тебя прихватят. Имей ввиду, что за «самоход» только лишь комсомольским или партийным взысканием не отделаешься…».
     «Комод» (командир отделения) Вася всегда на мои просьбы отзывался. Внимательно так выслушивал, и спрашивал:
     – «Что, неужели так надо? Может быть пусть Оленька сама приедет? Походите…», – потом Вася замолкал, зная, что походить можно только вдоль ограждения… Да, и то опасно – комендант Горохов-«Боб» мог охотиться за курсантами где угодно, тем более, у ограждения, в местах вероятных встреч. 
Знал Вася, как подстраховать подчиненного, вплоть до договоренности с курсантами младшего курса, располагавшихся на 3-ем этаже. Как раз кто-то и мог занять мое место в кровати после отбоя, чтобы число личного состава роты совпадало с данными в строевой записке. Это для того, что некоторые дежурные по училищу могли проверять наличие курсантов «по головам». Проверяли в основном те кровати, которые были не заняты – кто-то в наряде, в увольнении, отпуске, командировке, лазарете.
     Сведение риска к минимуму – это возвращение из «самохода» в расположение роты без последствий. Главное, когда дежурный по училищу проводил проверку после отбоя, ночью, не допустить подъёма личного состава для реальной проверки по списку, чтобы проверить их наличие в строю. И, чтобы количество пустых кроватей не превысило количество отсутствующих, указанных в строевой записке, привлекали курсантов младших курсов, которые занимали 3-й и 4-й этажи.
     Такого рода взаимодействие старшего с младшим назвать «дедовщиной» язык не поворачивается, но иерархия была устойчивой и существовала стабильно.
     Что это, неужели курсанта-младшего товарища «под винты»? Ан-н-н, нет! Дежурный и дневальные младшего курса получают инструктаж, как поступить, если прибудет проверяющий:
     – «4-я рота? У нас проверка, срочно поднимайте курсанта…».
     Расталкивали, поднимали курсанта, чтобы отправить его на 3-й, или 4-й этаж, чтобы тот занял уже свое место в кровати, ведь задача «прикрытия» товарища-старшекурсника была выполнена. Он, осторожно так, без шума пробирался с 1-го на «свой» этаж, тихонько отворял входную дверь, взглядом- кивком головы-жестом «два пальца на плечо», устанавливал через дневального насчет проверяющего, и по-кошачьи проскальзывал в туалет. Курсант «прикрытия» немного погодя, искусно изобразив состояние «расслабленно-сонное», направлялся в общее помещение казармы, к своей кровати, и на вопрос проверяющего:
     – «В чем дело, курсант? Где бродите…Почему не спите?!», – что-то бурчал типа: «Та-а-ащ-щ майор, в туалет вот ходил…», на что офицер раздраженно шипел:   
     – «Марш на свое место! Мешаете мне тут…  С подсчёта сбиваете!».
     Пасьянс сошелся! Все на месте. Пусть даже возникло какое-то подозрение. Ведь идти на тот же 1-й этаж, вновь пересчитывать количество пустых кроватей, думается, никому из дежурных офицеров не хотелось. Дежурный ведь тоже человек. Не очень-то и хочется всю ночь по ротам шарить в поисках «самоходчиков», да и самому тоже кемарнуть хочется.
 
     Нередко среди курсантов проверялась информация о том, кто есть те самые «самоходчики»? Заполучить такого рода информацию, «9-й» конечно же желал, но что-то у него не очень получалось. Видно, что «цинкари-барабанщики» у «9-го» на соглядатайстве реально не состояли.
     Было и такое, что особо приближенный к секретарю партийного бюро Женя-курсант нашего отделения, предупреждал о готовящихся ночных проверках. Он обычно был вхож в кабинеты, где обсуждались вопросы воинской дисциплины, занимался партийной документацией, что-то вечно писал-заполнял-подшивал-подклеивал, вот и получалось делиться ценной информацией с товарищами.
     Поручались проверки тем офицерам, которые проживали в поселке Увал, что совсем недалеко от училища. Но, никого в период таких ночных рейдовых проверок так и не прихватили.
     Вспоминается такой случай – прибыл для подобной проверки где-то с часа до трех часов ночи командир взвода, капитан Василий Бражник. Человек он веселый, доброжелательный, но поручение по установлению «самоходчиков» как-то не особо стремился выполнять. Выслушивал доклад дежурного по роте, проверял данные строевой записки, а потом выкурив сигаретку, звал в комнату дежурного и предлагал сыграть в шахматы. Уходил он восвояси перед общим подъёмом роты, предупредив дежурного:
     – «Если кто спрашивать будет, то скажешь, что я был…  Проверял вас всех тут, и-и-и, после подъёма ушел… Так что на физзарядку сам выгоняй».

     Сейчас уже это вспоминается с некой теплотой, как хорошая, не очень обременительная, военная юность с определенными издержками. Тогда же, после «самохода», было так: «У-ух, пронесло!», как будто пересек финишную черту, осилив дистанцию не только физически, но и морально. Пробираясь уже к своей кровати, а кто-то заранее, еще до общего подъёма, одевался, и заметив меня, кивал головой, подмигивал, как будто поддерживал: «Порядок, Саня! Давай, переодевайся быстрее, скоро подъём».
     До сих благодарен Васе, за его участие, как он искренне хотел мне помочь.
Да, рисковал он здорово. Не знаю, как бы я повел себя, если бы был уличен в самовольном оставлении места службы. Морально же был готов к такому исходу, четко знал, что напишу в объяснении: «…решил покинуть расположение роты самостоятельно, никого о своем намерении не предупреждал». Сейчас, с высоты прожитых лет понимаю, насколько я и сам серьезно рисковал.

     Возвращаясь к чудесному августовскому периоду 1981 года, к тем самым «показателям» по самовольному оставлению места службы в ночное время, могу доложить – был в «самоходе» 11 раз. Цифра несколько символичная, напоминает «на своих двоих», или, как я любил называть эту самую цифру – «два кола». Вот как раз за те самые вопли из раструба: «Свобо-о-о-ден!», я и осуществил некую сатисфакцию по отношению к «9-му», с лихвой перекрыв число возможных увольнений в августе в 3 раза.
     «9-й», судя по тому, как складывалось его отношение с подчиненными, явно не преуспевал. Порой важным для подчиненных является именно не то, что командир указал на недостатки, и наказал, а «как именно» указал, «каким тоном», с «каким выражением», включая мимику, и тогда уже свой недостаток подчиненный пытается как можно быстрее искоренить. Именно, «как указать-сказать» весьма доходчиво, без обид, получалось у нашего командира взвода, за что он был уважаем, считался для нас, курсантов, эталоном строевой подтянутости, выправки, а в беседах с подчиненными вел себя не возносясь, просто, как отличный мужик.
Устраивать же пакости подчиненным для «9-го» было как будто нормой.
Как-то после очередного подъёма по учебной тревоге, наша 4-я рота выдвинулась в район сосредоточения по направлению пос. Кетово.
     «УАЗик» с должностным лицом от руководства училища припозднился к месту контроля, чтобы зафиксировать время, и дать команду личному составу роты возвращаться обратно. Так и проскочила наша рота на территорию поселка.
Зима, холод, ноги подмерзают, никаких контролеров нет, какой-либо команды никто не подает. Можно назвать ту саму ситуацию именно кризисной. Никто из заместителей командиров взводов решений не принимает, а с морозного, темного небосвода подмигивают звезды. Внезапно курсантская масса дала о себе знать – зашумела, завозмущалась:
     – «Куда дальше? Чего ждем? Надо двигаться, замерзаем! Сержанты, где вы?! Принимайте решение!».
     Не менее 100 вооруженных курсантов топчутся рядом с жилыми домами, от холода активное постукивание сапог спровоцировало оживление местного населения в их собственном жилище – очень быстро оконные проемы домов начали наполняться электрическим светом.
     – «Вася, давай уже что-то делать!», – так было обозначено желание со стороны ряда курсантов сержанту, который являлся «замком» 1-го взвода. Если нет офицера, нет старшины, то управление переходит к командиру-сержанту именно 1-го взвода, а если уж не было бы того самого Васи, то управление составом роты взял бы на себя «замок» 2-го взвода Лёха, и т.д..
     Было принято решение позвонить в училище. Нашли котельную, из которой и связались с дежурным. Завтрак по такому случаю был задержан, очень быстро рота из столовой была отправлена на плановые учебные занятия без традиционного развода на плацу.

     После ужина, на построении в казарме «9-й» держал речь. Указывая, что недостаток опыта со стороны сержантов поставил под угрозу выполнение учебной задачи. Кто-то подал голос из строя:
     – «Так надо занятия с сержантами проводить. Есть же в плане занятия…», – на что «9-й» не отреагировал, как будто и не услышал, ведь эти самые занятия должны проводить офицеры роты, включая его самого. На что последний, чуть повременив, видно размышлял, но вдруг заголосил:
     – «Отста-а-а-вить разговоры! Сми-и-и-ирна-а-а!», – чуть ссутулившись, стал нервно прохаживаться перед строем. Много чего было сказано о строевой и тактической слаженности, о дисциплине, внутренней готовности спасти товарища, взять на себя ответственность, и ещё-ещё-ещё-о-о-о… Но четкого разбора сложившейся ситуации, так мы не услышали.
     Чтобы приукрасить собственное выступление, «9-й» стал рассказывать так, как будто он версию выдвигал, типа: «… что если в бою кто-то крикнет: «Командира убили-и-и!», – при этом несколько подзатянув паузу, задал он вопрос:
     – «Чтобы бы вы сделали, товарищи курсанты, если бы такое случилось?», – на что, секунду спустя, под потолок казармы взвился очень дружный и сплоченный возглас:
     – «Урр-р-а-а-а!».
_________________________________________________________

     Сие связано с желанием передать определенные жизненные ситуации, которые поведали мне мои товарищи, да и сам автор что-то да изведал, будучи курсантом. Это все из разговоров, переписки, когда живо так вспоминаются лица ребят, их шутки, просьбы, споры, а иногда и ссоры. Написано было достаточно быстро, за три присеста, ведь придумывать ничего не нужно – вспоминай, да пиши себе.
Если же кто из заинтересовавшихся происхождением обозначения «9-й» спросит: «Отчего такая цифра? Что такого совершил офицер, чтобы иметь такое обозначение?», то отвечу обязательно каждому.
     Повествование сие было задумано о самовольном оставлении места службы – «самоходе», как это нарушение произрастало, и как культивировалось в зависимости от складывающихся взаимоотношений в воинском коллективе. Система «самоходов» достаточно была неплохо отработана, но все-таки иногда давала сбои, потому ряд товарищей были отчислены за такого рода нарушение.

     Дудник А.Г.
     Ветеран труда, Ветеран МВД РФ, к.ю.н., доцент
     Московская область, Пушкинский р-он, д.п. Ашукино
     февраль 2025 г.